А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


Тот вскочил и крепко обложил Ингарта.
Реакции не было никакой. Даже пожатия плеч, даже тени неудовольствия на лице. Ингарт о чем-то задумался.
Время для воспоминаний было самое подходящее! Не в силах понять, что творится с Ингартом, я приняла прекрасное и абсолютно идиотское решение – встала плечом к плечу с ним. И уставилась в лицо тяжеловесу, сделавшему к нам шаг.
Следующий свой шаг он сделал назад! И еще один.
Я посмотрела на Ингарта, и мне стало страшно – за тяжеловеса. Я видела смерть только в кино, но тут безошибочно поняла, что Ингарт может убить парня так же легко и непринужденно, как только что вывернул ему руку. Теперь-то я сразу узнаю, если вижу, в каменном спокойствии лица маску смертельной ненависти. Тогда я видела это впервые.
И еще я поняла, что Ингарт хочет этой драки, что она ему сейчас жизненно необходима, что если он не переломит кости тяжеловесу, то случится что-то непоправимое…
А тот сделал третий шаг назад. Наверное, понял то же самое.
А потом он повернулся и зашагал прочь от нас, в глубь переулка, непонятно куда – лишь бы подальше.
Мы переглянулись.
– Умница, – сказал Ингарт. – С тобой не пропадешь. Ты просто замечательно сейчас тут встала.
– А что? – насторожилась я.
– А то, что если бы мы схватились, ты бы кувырком улетела вон в ту лужу. Ты если хочешь драку разнять, бросайся на шею тому из противников, с которым дерется твой мужчина. И виси. Твой тебя не стукнет, а тот побрыкается и успокоится.
– Спасибо, – уныло ответила я.
– А вообще ты молодец. Никогда не поднимай шума. И никогда ничего не бойся.
– Ага, как же…
– Никогда и ничего. Ты же сейчас не боялась?
– Я знала, что ты со мной.
– Я всегда теперь буду с тобой. Ты это будешь чувствовать, ясно?
– Ну?..
– Баранки гну. Пошли, волчонок.
Так я стала его волчонком.
Наши занятия бостонским произношением приобрели странный вид. Я встречала Ингарта в тренировочных штанах. И мы, пробежавшись впопыхах по очередному историческому анекдоту, стелили на пол старое одеяло и принимались за довольно странную возню. Явись в такую минуту мать, она была бы здорово озадачена. Больше всего на свете это смахивало на попытку изнасилования.
Ингарт учил меня отбиваться стоя, сидя, лежа и даже вися в воздухе. Надо сознаться, что, приди ему в голову идея злоупотребить моим доверием, вся наука самозащиты со свистом бы вылетела у меня из головы. Но он вел себя по-мужски безупречно – даже когда ложился на меня всем телом, требуя, чтобы я, резко выгнув спину, сбросила его на пол.
– Никаких рук! Никаких ногтей! – командовал он. – Никакого шума! Тем, кто кричит, забивают рот тряпками и землей. Работай бедрами, работай ногами. У вас, женщин, сильные бедра и слабые руки. Руками ты много не навоюешь.
Он дал мне жестокий совет – никогда, даже в самой скверной ситуации, не снимать туфель, особенно если они на каблуках. И подробно объяснил, какое действие на организм производит застрявший между ребрами каблук-шпилька. Мне чуть дурно не сделалось.
Но однажды мне пришлось-таки, отбиваясь, крепко лягнуть человека обеими ногами в грудь. Он пролетел метра два по воздуху, грохнулся на стол с неубранной посудой, а я в восторге захохотала. После этого случая нас несколько раз сводила судьба, и он всегда проявлял ко мне подчеркнутую почтительность. О разбитой посуде мы ни разу даже не намекнули друг другу.
Почему Ингарт так возился со мной? Почему школил меня? Почему настойчиво повторял, что он – мой волк, а я – его волчонок? Разумеется, мне и тогда приходили в голову эти вопросы. Вразумительного ответа я найти не могла. При всей своей неопытности я понимала, что это – никакая не влюбленность.
О неопытности девятнадцатилетней девицы сегодня говорить не приходится. Но тогда наш девичий курс составляли дочери приличных родителей, и жили мы под неустанным надзором матерей. Массовая утрата невинности произошла гораздо позже, к началу пятого курса, когда перед большинством встала суровая задача – выскочить замуж и избежать распределения.
Мое отношение к Ингарту тоже, видимо, исключало амурный элемент, хотя я пошла бы за ним на край света. Забота волка о своем родном волчонке, преданность волчонка волку – так это выглядело со стороны, и, видимо, так и было в действительности. Волк учил тому, что необходимо зверю его породы, чтобы выжить, волчонок азартно учился. Но если у зверей такая система отношений сама собой разумеется, то у нас с Ингартом она требовала объяснений.
Почему он считал, что мне необходимы все эти странные знания?
Может быть, просто настала ему пора отдавать кому-то накопленное, а никого другого у него не было?
Этот вопрос пришел мне в голову только теперь.
Вспоминая, я складываю факты один к одному, и получается занятная картина. Ингарт знал немецкий, английский и шведский. Насчет шведского утверждать не берусь – он сам так сказал. По-немецки он как-то читал мне стихи. А с английским бывали такие эпизоды. Когда в очередном анекдоте действие разворачивалось на борту английского корабля, я, понятное дело, перевирала всю морскую терминологию. И Ингарт направлял меня на путь истинный, обнаруживая неожиданное знание военного дела вообще и корабельного в частности. Это вполне соответствовало должности военного переводчика, о которой я знала с нашей первой встречи, но мало вязалось с карьерой инженера по технике безопасности. Какого лешего Ингарт из переводчиков угодил в инженеры?
Задавать прямые вопросы я и тогда считала неприличным. А окольных путей, чтобы разобраться, искала. Как-то я спросила его, что это у него за должность такая.
– Что такое техника безопасности? – тут Ингарт неожиданно рассмеялся своим сухим и холодноватым смехом. – Да, тут судьба неплохо скаламбурила. То, чем я занимаюсь, называется техникой безопасности. Ну, как тебе, филологу, объяснить?.. То, чему я теперь учу тебя, – это техника твоей личной безопасности. А есть такая техника для целых предприятий, городов, для государства наконец. Должен же кто-то этим заниматься.
В сущности, он ушел от ответа. Хотя мог бы подробно объяснить мне, чем каждый день занимается в своем учреждении. Но все равно повис бы в воздухе вопрос: зачем инженеру или переводчику приемы, позволяющие обезоружить не только вооруженного мужчину, но и вооруженную женщину? Где это он нахватался? Ингарт показал мне один такой прием, пояснив, что так брали в сорок пятом женщин-эсэсовок, и, слава Богу, он хранится в моей памяти без употребления.
К сожалению, как раз тогда моя первая подруга познакомилась с потенциальным женихом, а я – с его другом. Начались сложные отношения, любовный квадратик, в котором каждый день соотношение сил менялось. В общем-то оба наших кавалера, как выяснилось впоследствии, ломаного гроша не стоили, но это были первые настоящие кавалеры, и для наших с подругой близких настали тяжкие дни. Ее мать приняла этот роман в штыки, началась жуткая конспирация, стан родственников раскололся. Мое семейство отнеслось к этой напасти с должной иронией. Тогда были в моде разноцветные пластмассовые клипсы и браслеты, и мы закупали эту мерзость килограммами, более того – мы их носили! В полной боевой экипировке мы были похожи на две новогодние елки. Отговорить нас было невозможно.
Благодаря клипсам и кавалерам я не задала Ингарту той дюжины вопросов, которые теперь не дают мне покоя, – хоть на один из них он бы ответил.
Почему – волк? Почему – волчонок? Ингарт рассказывал кое-что о повадках волков, особенно подчеркивая тот факт, что они – однолюбы. Но откуда он знал все это, я не могла понять. Ни на какие книги он не ссылался.
Правда, как-то он рассказал историю о раненной рыси. Будто бы он плыл с кем-то на лодке, а в нескольких метрах от них переплывала реку раненная рысь. Она стала тонуть. И спутник Ингарта, бросившись в воду, спас зверя. Кто был этот человек? И не тот ли он, который когда-то был волком для волчонка-Ингарта? Когда произошла эта история? И где она произошла? Я ничего об этом так и не узнала.
Через семь лет я ехала верхом по зимнему лесу. Параллельно тропе шла цепочка следов. Мы заспорили – чьи бы это? Последнее слово осталось за местным жителем Янкой, двенадцати лет от роду. Он соскочил с лошади, исследовал следы и определил зверя по-латышски: «Лусис!» «Кто-кто?» – переспросили его. «Ну, этот, как его… лось!» Мы ужаснулись – следы были вроде собачьих… Янку подвела филология – этим зверем оказалась рысь. Стало быть, рысь до сих пор водится в Видземе, километрах в шестидесяти от Риги, и рассказанная Ингартом история могла случиться даже здесь. Но наши лесные речки нешироки и неглубоки, утонуть в них сложно. Так где же все-таки это было?
Уж это он мог бы мне сказать, догадайся я вовремя спросить.
Но в девятнадцать лет еще не умеешь задавать людям настоящие вопросы.
Начиналась зима, когда мы забрели вместе в Старую Ригу.
– Вот тут я живу, – сказал Ингарт. – Зайдем.
Мне стало страшно. Слова для отказа в голову лезли какие-то дурацкие, а соглашаться я не хотела, хотя и было жутко любопытно – как он там устроился. Еще покойница бабка накрепко мне внушила, что неприлично наносить визиты одиноким мужчинам. К тому же при той власти надо мной, которую я отлично сознавала, Ингарт легко мог добиться от меня решительно всего, ему достаточно было сказать: «Волчонок, иди сюда и ничего не бойся».
– Не бойся, – действительно сказал он, поняв мое молчание. – Того, чего ты испугалась, между нами, скорее всего, не будет.
– А почему? – обиженно спросила я, вдруг посчитав себя очень даже достойной поцелуев этого странного человека.
– Ну, хотя бы потому, что я женат.
Я остолбенела.
– Правда женат?..
– Честно говоря, гражданским браком.
И поскольку я в те времена всякий законный брак, не закрепленный религиозным обрядом, искренне считала гражданским, Ингарт объяснил мне, что это такое. Я удивилась – а почему бы ему не зарегистрировать это дело?
– Понимаешь, волчонок, бывают ситуации, когда мужчина не может взять на себя ответственность за женщину. И если женщина этого не понимает, им надо вовремя остаться друзьями.
– Хорош мужчина, если он не может взять на себя ответственность! – возмутилась я.
Это было некстати. Я сразу же вспомнила и драку на остановке, и все загадочные таланты Ингарта. Уж он-то мог бы защитить любимую женщину во всех случаях жизни. Стало быть, говоря об ответственности, Ингарт имел в виду нечто, мне по молодости лет недоступное.
Он и тут пришел мне на помощь.
– А ты представь себе, что мужчина связан словом. Что вот он живет себе, живет, и вдруг – телефонный звонок: пароль такой-то и быть в шесть там-то и там-то. И это – навсегда. И вообще есть много ситуаций, когда человек не имеет права завести семью. Ты ведь проходила историю партии. У профессиональных революционеров были семьи?
– Таких подробностей мы не проходили.
– Ну так я тебе скажу – у большинства личная жизнь не склеилась ни в двадцатые, ни в тридцатые, ни в сороковые годы. Я видел таких людей…
Он замолчал, подумал и распахнул передо мной дверь в подъезд.
Надо было заглаживать ошибку. Я решительно стала подниматься по узкой лестнице, делавшей там вверху несколько немыслимых виражей.
Ингарт жил на третьем этаже. Фактически это был уже чердак. Узкое немытое окно напротив двери выходило во дворик. Под облупленным подоконником была ниша – как будто выгрызенная зубами бронтозавра. Ингарт взял меня за руку и стал шарить моими пальцами в глубине этой ниши. Оказалось, справа у самой стены есть глубокая щель, и в этой щели на гвоздике висит ключ.
Я усомнилась в необходимости тайника – в конце концов, на него могли набрести пацаны, которые любят устраивать склады оружия поближе к загадочным чердакам, а ниша отлично для этого подходила.
1 2 3 4 5