- И к черту расписание!
- Какой лихой! - засмеялась Анна и, будучи деловой женщиной, озабоченно осведомилась: - И во сколько обойдется тебе твоя лихость?
В ответ Марин, начитавшийся Карнеги (или, может, Паркинсона), назидательно ответствовал:
- Плох тот руководитель, в отсутствие которого начинает сбоить отлаженная машина. - От себя же добавил: - А я - хороший руководитель.
- Тогда руководи, - подначила Анна.
Руководящее указание Марина было просто, как все гениальное:
- По кабакам и прочим злачным местам!
- Но я же не одета... - жеманно посопротивлялась Дарья.
- Если бы... - подчеркнуто огорчился находчивый Борис Евсеевич. - К сожалению, вы одеты, и утешает лишь одно: одеты вы чудесно.
- Не шибко богатая выдумка, Боб, но что с тобой поделаешь, - сказала Анна и пошла переодеваться.
Анна установила личный рекорд, ибо через пятнадцать минут, в темной юбке, в легком свитере под сереньким, очень дорогим пиджачком, удачно подкрашен ная и тщательно (грива дыбом) причесанная, она вошла в комнату:
- Поехали.
Охранник в изысканной униформе и шофер в ливрее послушно стояли у неохватного взглядом маринского лимузина. При виде привычно свободной барственной троицы они, распахнув автомобильные дверцы, старательно и одновременно поклонились.
Марин никак (виделись уже) на поклон не отреагировал, а дамы рассеянно и приветливо поздоровались:
- Здравствуйте! Здравствуйте!
Все трое устроились в заднем салоне. Шофер повернулся к ним (стекло пока еще было опущено) и бойко спросил:
- В офис, Борис Евсеевич?
- В Шереметьево. У нас там рейс через пятнадцать минут.
- Мы же по кабакам собрались, - сказала к радости Бориса Евсеевича наконец-то по-настоящему удивленная Анна.
- По кабакам, - лукаво подтвердил Марин. - А что, в Питере кабаков нет?
...Их встретил на входе в аэропорт некто в небесно-голубом с золотом местный начальничек, не самый главный, конечно, но все-таки. Он поздоровался, ошарашенно и в ликовании узнав звезд, помог дамам выйти из машины, интимно поторопил дорогих гостей:
- Поспешим, друзья мои. Посадка уже заканчивается,- и твердо зашагал впереди.
Анна спросила вполголоса:
- Когда ж ты успел позвонить, Боб?
- Из твоего сортира. По мобильному, - торжествующе поведал Марин, чтобы сюрприз получился.
- Ай да сюрприз из сортира! - захохотала Анна.
Через час их встречали в Пулково. Еще один в небесно-голубом.
* * *
Кузьминский с Сырцовым отвезли на леваке слабо сопротивлявшееся тело Варицкого, который от страха и неопределенности накушался водки до перманентного изумления, домой. Куда везти, Сырцов знал, так как сын министра жил у своей жены, дочери банкира, которого в свое время начинающий частный сыщик тщательно и ненавязчиво пас. Они сдали тело хлопотливо причитавшей домоправительнице и с облегчением удалились из высотки на Кудринской площади.
В баню бы лучше всего пойти. Отмыться. Но многочисленные сегодняшние заботы в рай не пускали. Они устроились в маленьком заведении на Садовом, где подавали хороший кофе по-турецки. Они прихлебывали, но ушли эмоции и возвратилась необходимая рассудительность.
- И? - наконец произнес Кузьминский.
- Две линии пересеклись в одной точке, - математически сформулировал Сырцов.
- Как гневно писал в тридцатых годах о шпионе Сергей Михалков: "На перекрестке двух дорог им повстречался враг". Враг будет разбит, Жора?
- Победа будет за нами, - автоматически закончил фразу Сырцов. Мерзавец Варицкий и дурак Артем назвали одно и то же место.
- А великолепный Тоша указал и время каждодневного сбора, - дополнил Виктор. - Но ведь такая скотина, что безоглядно верить ему никак нельзя.
- Но и не верить нельзя, - сказал Сырцов. - Скорее, недопустимо.
- Когда решил идти?
- Сегодня.
- Не торопишься?
- Тороплюсь. Но все равно опаздываю.
- Я с тобой, Жора, а?
- Сегодня разведка. Только разведка, Витя. А в разведке двое вместо одного - двойная опасность. Так что побереги меня.
- То есть не идти с тобой, да? - понял Кузьминский.
- Как догадался? - в шутливом недоумении восхитился Сырцов и вдруг совсем спокойно и добро предложил: - Пойдем, Витя. Я тебя домой отвезу. Ребятки мой драндулет здесь поблизости оставили.
- А что мне дома-то делать?
- Отдохнешь, поспишь.
- В половине-то девятого! - возмутился Кузьминский.
"Гранд чероки" нахально устроился во внешнем дворе барской усадьбы, где ныне заседали когда-то единые, а нынче расползшиеся по многочисленным, враждующим друг с другом организациям, еще недавно советские, а теперь русские писатели.
Они полюбовались чуток темно-синим красавцем, а потом бесцеремонно влезли в него и помчались по Садовому к Мещанским.
Контраст меж празднично сияющей и глубокой синевой "гранд чероки" и облезло белым двенадцатиэтажным бараком-домом Кузьминского был настолько разителен, что Сырцов недовольно пробурчал:
- Ты бы, Витек, квартиренку поменял. Доплатил и поменял. Не бедный же.
- Некогда, - вздохнул Кузьминский, выпрыгнул из джипа, в последний раз обернулся к Сырцову: - Я буду волноваться, Жора.
- После двенадцати.
- Что после двенадцати?
- Волнуйся после двенадцати, если спать не будешь.
* * *
Из окон ресторана виделась неподвижно плоская, цвета нечищеного серебра, вода Финского залива, и от этого все знакомое было незнакомо, все внове: и ресторанный зал, и публика, и оркестр на возвышении, и совсем еще недавно такие привычные и близкие люди за столом. Слад кая тоска неузнаваемости. Сладкая тоска по тому, что прошло. Сладкая тоска по тому, что не произойдет никогда.
Дарье захотелось плакать, и она вымученно улыбнулась. Марин поймал ее улыбку и, правильно вычислив ее как предвестницу тихих слез, смешно кинул свою голову щекой на стол, чтобы с просительной лаской заглянуть в Дашины глаза. Даша улыбнулась еще раз, и желание плакать оставило ее. Она положила ладонь на кругло-гладкую миллионерскую голову и искренне похвалила:
- Вы - кудесник, Борис Евсеевич.
- Я готов быть кем угодно, лишь бы вы не плакали. Вы ведь плакать собрались? - проницательно осведомилась голова на скатерти.
- Передумала, - сказала Дарья и рассмеялась.
- Ну и слава богу! - возрадовался Борис Евсеевич и, подняв голову со стола, орлиным взором отыскал не вовремя отлучившегося метрдотеля. Видимо, помимо финансовых своих талантов, Борис Евсеевич обладал способностями гипнотизера и экстрасенса, потому что исчезнувший было метрдотель материализовался у их столика как бы из воздуха.
- Внимательнейшим образом слушаю вас, Борис Евсеевич.
- К финалу, Марик, изобрази нам что-нибудь эдакое...- Борис Евсеевич руками показал нечто пышное и волнообразно колеблющееся.
- Понятно, - моментально сообразил Марик. - А из напитков?
Беседу прервала Анна. Она лениво спросила метра:
- А почему в вашем заведении народонаселение такое серое?
- Чего не знаю, того не знаю, - после паузы, ничего путного не придумав, чистосердечно признался Марик.
Анна же и поделилась своими соображениями:
- Все тут серые оттого, что нас с Дашкой не узнают.
- Они просто стесняются, - льстя, защитил клиентов ресторана метр.
- Если бы даже стеснялись, то все равно ненароком поглядывали бы, мрачно возразила Анна. - Эти люди нас не любят.
- Все отменяется, Марик, - заявил, просчитывающий все на три хода вперед неунывающий Марин. - Обойдемся без финала. Как тот композитор, имя которого я малость подзабыл, чью неоконченную симфонию исполняют в каждом приличном концерте. Так что не все неоконченное - плохо. Но я вижу твои встревоженные глаза, Марик. Успокойся. Мы не завершим только симфонию. Счета это не касается.
- Хоть ты нас развлекаешь, Боб, - ворчливо похвалила его Анна.
- Туда, где вас узнают, девочки! Туда, где вас любят, красавицы! Туда, где вами восхищаются, великолепные мои артистки!
- Твои темпераментные речи, безусловно, беспощадно правдивы и необычайно глубоки, наш безотказный Вергилий, - по достоинству оценила Анна слова и намерения Бориса Евсеевича. - Но такого места нет ни на одном из кругов ада.
- А на кой нам ад? Пусть по нему Вергилий с Данте шляются, если им так этого хочется! - поддержал разговор весьма образованный для миллионера Круглый Боб. - И не Вергилий я вовсе. Я счастливый человек, ибо имею возможность сделать приятное обожаемым мною дамам. Я счастливый и состоятельный человек, Анна. И я найду такое место!
Анна еще раз с отвращением осмотрела громадный зал и спросила в недоумении:
- Так какого худенького мы здесь сидим?
* * *
В половине десятого Сырцов открыл дверь своей квартиры и вошел в непроглядно тихую прихожую. Щелкнул выключателем и по нетронутому расположению второпях разбросанных мелких вещиц понял, что после их почти одновременного ухода Дарья сюда не возвращалась. На полке подзеркальника лежала забытая ею черепаховая расческа. Он посмотрелся в зеркало, поправил пробо р драгоценной этой расческой и сказал себе, симпатичному, тому, который в зеркале:
- Она просила беспокоиться. А я не беспокоюсь. Почему же?
Покончив с лирикой, он, раздевшись до трусов, быстренько по мелочи прибрался - не любил, как всякий строевой, беспорядка, почистил зубы, принял контрастный душ и стал готовиться в путь.
Униформа. Сначала камуфлированный комбинезон. Толстые носки и шнурованные почти до колен кованые башмаки. Задом наперед надеваемая легкая пулезащитная жилетка с застежкой на спине. На левое плечо - сбруя с привычно прижавшимся к боку "байардом". Поверх - боевой жилет с многочисленными карманами. Две запасные обоймы? На месте. Нож для метания? На месте. Наручники? На месте. В длинный карман на голени вогнал бебут десантный нож. Для сегодняшней прогулки, пожалуй, достаточно.
Проверяя себя на звон, стук и бряк, Сырцов трижды подпрыгнул. Не звучал. В прихожей опять подошел к зеркалу и Дашиной расческой опять поправил пробор, хотя (он это сознавал) каскетка все равно нарушит прическу. Надел каскетку и вдруг понял, что идти-то особо не хочется.
- Ай-ай-ай, дядя! - укорил он того, в зеркале, и, погасив всюду свет, вышел из квартиры, не зная, когда вернется и вернется ли вообще.
"Гранд чероки" неспешно бежал по уже отдыхавшей от автомобильных потоков, желтоглазой Москве. Садовое кольцо, Крымский мост, мертвая в своей нелепой помпезности Октябрьская площадь, Ленинский проспект, Градские больницы.
Не доезжая Гагарина, у разрыва между зданиями перед магазином спорттоваров он загнал свое автомобильное чудо на широкий тротуар вплотную к бетонному фундаменту прутьевой ограды.
Теперь на безотказных своих двоих. Вот те хвост! Путь к знакомому спуску перегораживал новенький, пахнувший свежими досками забор. Еще хорошо, что выехал с запасом. Спотыкаясь на невидимых колдобинах, Сырцов довольно шумно обошел по периметру огороженную обширную территорию и разыскал, наконец, знакомую тропу, змеевиком самогонного аппарата спускавшуюся вниз.
На середине спуска он не столько увидел, сколько ощутил находившуюся поблизости скамейку. Он глянул на светящийся циферблат своих наручных часов. Было без десяти одиннадцать. Но тропа была сегодня тропой войны, и он вслух поправил себя:
- Двадцать два пятьдесят.
Еще можно было что-то произнести вслух. Он сел на скамейку, чтобы в последний раз перед решающим рывком расслабиться. Он умел это делать. Он раскинул руки по неудобной спинке, вытянул ноги, поднял лицо к звездному небу, закрыл глаза и ушел в бездумное бытие-небытие. Ровно через пятнадцать минут (им самим отведенный срок) внутренний будильник без звонка безотказно сработал, и он, рывком подняв веки, услышал тишину. Тишина- опасна, ибо каждый звук, разрывающий ее, кажется катастрофическим, отвлекая от главного дела нервную энергию и распыляя столь необходимое внимание. Кроме того, тишина могла выдать.
Сырцов бесшумно преодолел крутой спуск, некогда столь любимый жаждущими плотской любви парочками, где под сенью густых кустов они предавались нехитрым сексуальным забавам во все времена года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62