Глядя в зеркало, бережно расчесал
жидкую свою шевелюру и, причесываясь, понял, что настроение у него
неплохое, рабочее настроение.
Сначала рассматривали казаряновские фотографии. Фотографии были
доброкачественны и убедительны. Потом Смирнов распорядился:
- Читай, Алик.
Алик читал минут пятнадцать. Слушали внимательно, потому что по
порядку изложенная, по пунктам осмысленная, в перспективе рассмотренная
история эта оказалась страшненькой и таила в себе смертельную опасность.
После затяжной паузы Смирнов уважительно признал:
- Хорошо поработал, Алик.
- Общевато несколько. Конкретики бы прибавить, - не мог не
покритиковать Виктор.
- Нам нужен предупреждающий об опасности документ, который завтра
должен быть официально передан в соответствующую комиссию республиканского
парламента известным журналистом Александром Спиридоновым. Этот документ
имеется. А конкретику... Конкретику, если она понадобится, предоставим
комиссии после веселых приватных бесед с некоторыми фигурантами этого
дела. - Смирнов, сам того не ощущая, вновь стал действующим милицейским
полковником, разрабатывающим серьезную операцию. - Беседы эти будут
проведены в параллели со спиридоновским визитом в комиссию. Фигуранты, я
думаю, после нашего посещения базы сегодня же поспешно вернулись в Москву.
- И самого главного трясти будем? - спросил Казарян.
- Если бы он был самым главным! Он всего только главный над этим
спецназом. - Смирнов поднял глаза на Казаряна, поморгал ими, размышляя. -
Нет, Рома, подождем его реакции на наши завтрашние действия.
- А если уйдет? - Казарян был деловит. К нему тоже вернулась сыщицкая
молодость.
- Некуда ему уйти. Да и не будет он даже пытаться. Не дурак - твердо
знает, что жизнь уже прожита. Итак, завтра мы нагло - чем раньше, тем
лучше - посещаем дорогих наших друзей. Я трясу Голубева, Виктор, Федоров
за тобой, а ты, Рома, займешься Бартеневым.
- Каким Бартеневым? - не спросил - ахнул Виктор.
- Режиссером твоим, Виктор, - объяснил Казарян. - Дурачком-всадником
на белом коне.
Ровно в девять утра, игнорируя вопросы привратницы, Смирнов миновал
вестибюль-оранжерею, поднялся в лифте на шестой этаж и позвонил у нужной
ему двери.
Открыл сам Семен Афанасьевич. Был от в стеганом шелковом халате, и
пахло от него яичницей: недавно проснулся, завтракал сейчас.
- Чем могу быть полезен? - сказал он строго.
- Многим, - приветливо откликнулся Смирнов и представился, будто не
ведая, что собеседнику все известно о нем: - Полковник МУРа в отставке
Смирнов.
Руки он Голубеву, правда, не подал. Не желал ручкаться и тот, ответно
представляясь:
- Полковник государственной безопасности в отставке Голубев. Слушаю
вас.
- В дверях? - поинтересовался Смирнов.
- Прошу, - вынужденно пригласил Голубев и царственным жестом указал
на кресла в холле. Уселись, по стариковски усаживаясь надолго. И повторно:
- Слушаю вас.
- Запалил я тебя, Сема, с двух концов запалил, - ласково сказал
Смирнов.
...Виктор, развалясь, сидел в привычном уже для себя кресле и
рассматривал квартирку-бонбоньерку. На Диму он не глядел, неинтересно ему
было на него глядеть. Дима, устроившись напротив, был тих и потерян:
ничего хорошего он не ждал от Виктора и от жизни. Виктор наконец остановил
блуждающий свой взор. На фотографии остановил.
- Зря ты эту фотографию в открытую на стену повесил, - сказал он
Диме.
- Это почему же?
- Мужичок-то, который лошадку под уздцы держит, исчез бесследно.
- А я здесь причем?
- Я как раз и хочу узнать в подробностях: причем здесь ты.
...Казарян вошел в битком набитую холуями режиссерскую комнату
съемочной группы и - патриарху все позволено - невежливо распорядился:
- А ну, все отсюда! Мне с вашим режиссером один на один поговорить
надо!
Холуи разом посмотрели на своего режиссера - как, мол, быть? - но
режиссер на них не обращал внимания. Он улыбался Казаряну. Холуи вымелись.
- Излагай, Суреныч, что надо, - предложил режиссер.
Казарян уселся за его стол (режиссер, как большой художник, валялся в
кресле), смел со столешницы тыльной стороной ладони только ему видимые
крошки и спросил грустно:
- Дрюня, ты - дурак?
- Хорошо начинаем разговор, - отметил режиссер.
- Закончим его еще лучше, - пообещал Казарян.
Семен Афанасьевич Голубев, слушая Смирнова, то собирал свой роток в
куриную гузку, то, не раскрывая губ, раздвигал его в идиотское подобие
улыбки.
- Ты же профессионал, Сема, зачем же надо было так следить на
квартире Олега? - горестным вопросом определил главную промашку своего
собеседника Смирнов.
- Не было никакого журналиста, и, следовательно, моей ошибки не было,
- раскрыл свой нервический рот Голубев. - Разговор ни о чем, милиционер.
- Ошибаешься, Сема. Журналист был потому, что в редакции газеты
имеется вариант его статьи, в которой, как гипотеза, рассматривается
существование организации, сильно смахивающей на вашу. Ну да, Олег -
перекати-поле, человек без корней. Но не бомж, столь любимый вами
человеческий тип, Сема. Так что был журналист Олег, и есть его статья.
Стоит только всерьез начать разматывать гнусную историю его ликвидации, и
эта история вкупе со статьей станет сенсацией для демократической прессы.
- А ты еще спрашиваешь, зачем я наследил, - усмехнулся Голубев.
- Лично самому идти надо было?
- Нет у меня людей, которые могли бы квалифицированно с бумагами
разобраться.
- А у тебя большой опыт, приобретенный во времена борьбы с
диссидентами, - догадался Смирнов. Что собираешься делать, Сема?
Хозяйка-то квартиры опознает тебя на раз, два, три.
- Будешь шить мне убийство этого журналиста?
- И убийство Алексея Борзова. И убийство Сергея Воропаева, и убийство
подручного твоего конюха-мальчишки...
- Алиби у меня, милиционер. По всем перечисленным тобою случаям.
- Ну, естественно, на кой ляд самому стрелять! Но ведь есть и такой
вид преступления, как организация убийства. И здесь ты не отвертишься.
Взятый за рэкет Вячеслав Калинов уже рассказал мне, что операцию с
Алексеем Борзовым разрабатывал ты, - не сдержался Смирнов, рявкнул: - Ты,
паскуда!
- Рассказал, а не показал, - спокойно разобрался в нюансах Голубев. -
Большая разница.
Виктор утомился, обрабатывая Федора так, чтобы ни на лице, ни на теле
известного эссеиста не было следов насилия. Последний раз врезал - как
точку поставил - ребром ладони по почкам, кинул тряпичного Диму в кресло и
сам устроился напротив. Отдыхать. Быстренько отдохнул и спросил:
- Будешь давать показания?
Не мог сейчас отвечать на вопросы Дмитрий Федоров. Он плакал от боли,
размазывая слабой рукой по искаженному лицу слезы и сопли. Брезгливый
Виктор не в силах был наблюдать эту постыдную и отвратительную картину. Он
поднялся, прошел к окну и стал смотреть, как существуют на улице простые
советские люди. Люди существовали нормально. Отметив это, Виктор вернулся
на место, по пути яростно отфутболив изящный низенький китайский стульчик,
о который больно ударился. Стульчик взлетел и упал, сломав себе ножку.
- Зачем же вещи портить? - подал голос Дима.
- Вещи - это что! Я тебя так испорчу, что кинематографическая
общественность не узнает! - пообещал Виктор. - Ну, будешь давать
показания?
- О чем конкретно? - тихим голосом спросил Дима.
- Как вы Серегу Воропаева убивали...
- Я не убивал, - быстро возразил Дима, перебивая. Но Виктор
продолжал:
- Как вы мину убрали, узнав, что Серега не будет делать подсечку, как
его у болота подстерегли, как в топь скинули.
- Не был я у болота! Я в машине сидел. Славка один все сделал!
- Вот об этом собственноручно и напиши. Где у тебя бумага и ручка?
- А можно, я на машинке печатать буду? Мне так удобнее.
- Валяй на машинке, раз удобнее...
- Знаешь, Дрюня, когда я понял, что ты бездарный режиссер? - задал
вопрос Казарян, не ожидая ответа, продолжил: - Лет пятнадцать тому назад
мы с тобой случайно встретились в универмаге в парфюмерном отделе. И ты, и
я приобретали дефицитную зубную пасту "Колинос". Ты тогда только что
вернулся из заграничной командировки и гордился очень, что познал Европу.
В связи с этим, не отходя от стойки, ты авторитетно сказал мне: "Теперь
весь мир чистит зубы этой пастой". Ты сказал это, совсем не ощущая, не
представляя себе ужасающего и величественного зрелища: четыре миллиарда
жителей Земли одновременно выдавливают из четырех миллиардов тюбиков пасту
на четыре миллиарда зубных щеток, и все четыре миллиарда землян
одновременно начинают чистить зубы. Ты сказал просто слова, которые все
говорят. Ты - не режиссер, Дрюня.
- А ты - бывший мент, Суреныч. И только, - режиссер Андрей Бартенев
(он уже сидел на стуле напротив Казаряна) ощерился. - И я тебя не боюсь.
- Ты и презрения без фальши сыграть не можешь. Ты бездарен во всем. Я
же тебя вычислил с первого захода, конспиратор вшивый! Нельзя же было так
напрямую директору картины вместо Никифорова эту команду Голубева
подсовывать! И кто же на студию пропуск рэкетиру Вячеславу Калинову лично
заказывает? Дурак только!
- Этим ни черта не доказано, Суреныч.
- Хочешь фотографии покажу? - вдруг предложил Казарян.
- Какие еще фотографии?
- Ты - среди спутников в лагере спецназа. Хочешь?
- Покажи, - упавшим голосом сказал режиссер.
Председатель парламентской комиссии, ознакомившись с фотографиями,
сложил их в пачечку и вновь вернулся к справке. Он не перечитывал ее, он
ее перелистывал, останавливаясь на отдельных, видимо, особо
заинтересовавших его деталях. Алик сидел напротив и рассматривал своего
давнего приятеля, ставшего совсем недавно государственным деятелем, от
которого зависела судьба страны, судьба россиян, его, Алика, судьба.
Действуй, деятель, действуй!
- Действуй, деятель, действуй! - повторил Алик вслух.
- О чем ты? - рассеянно спросил председатель, отложив справку в
сторону.
- Я о том, что ты сейчас в растерянности и не знаешь, как тебе быть.
Нужен поступок, Игорь. Сейчас, сию минуту. Их надо опередить, им нельзя
давать прятать концы. Они скользкие, они могут уйти.
- Сегодня же я собираю комиссию на экстренное заседание.
- Да не заседать надо, надо на место с экспертами выезжать!
- Мы примем решение и сделаем официальный запрос в соответствующие
ведомства. Мы ведь постоянно требуем соблюдения законности и поэтому сами
должны поступать по закону.
- Только бы не опоздать, Игорек!
- Будем стараться, Александр. Вот и все, что я могу сейчас тебе
сказать.
Смирнов вылез из "олдсмобиля", отошел метров на десять, обернувшись,
полюбовался в последний раз удобным этим средством передвижения, вздохнул
сожалеючи и, поднявшись на три ступени, проник в щеголеватый особнячок на
Ордынке.
Секретарша, по-сестрински улыбаясь, кивала-здоровалась и разрешала
пройти в кабинет.
Он положил ключи от "олдсмобиля" на стол, через стол же поручкался с
Александром Петровичем и, опустившись в замысловатое кресло, отчитался:
- Возвращаю в целости и сохранности со всем добром.
- Пригодилось? - поинтересовался Александр Петрович.
- Еще как, - не вдаваясь в подробности, подтвердил Смирнов.
- Вот и славненько, - тихо порадовался Александр Петрович и ласково
поглядел на Смирнова - ждал-таки сообщений с вдохновляющими его
подробностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
жидкую свою шевелюру и, причесываясь, понял, что настроение у него
неплохое, рабочее настроение.
Сначала рассматривали казаряновские фотографии. Фотографии были
доброкачественны и убедительны. Потом Смирнов распорядился:
- Читай, Алик.
Алик читал минут пятнадцать. Слушали внимательно, потому что по
порядку изложенная, по пунктам осмысленная, в перспективе рассмотренная
история эта оказалась страшненькой и таила в себе смертельную опасность.
После затяжной паузы Смирнов уважительно признал:
- Хорошо поработал, Алик.
- Общевато несколько. Конкретики бы прибавить, - не мог не
покритиковать Виктор.
- Нам нужен предупреждающий об опасности документ, который завтра
должен быть официально передан в соответствующую комиссию республиканского
парламента известным журналистом Александром Спиридоновым. Этот документ
имеется. А конкретику... Конкретику, если она понадобится, предоставим
комиссии после веселых приватных бесед с некоторыми фигурантами этого
дела. - Смирнов, сам того не ощущая, вновь стал действующим милицейским
полковником, разрабатывающим серьезную операцию. - Беседы эти будут
проведены в параллели со спиридоновским визитом в комиссию. Фигуранты, я
думаю, после нашего посещения базы сегодня же поспешно вернулись в Москву.
- И самого главного трясти будем? - спросил Казарян.
- Если бы он был самым главным! Он всего только главный над этим
спецназом. - Смирнов поднял глаза на Казаряна, поморгал ими, размышляя. -
Нет, Рома, подождем его реакции на наши завтрашние действия.
- А если уйдет? - Казарян был деловит. К нему тоже вернулась сыщицкая
молодость.
- Некуда ему уйти. Да и не будет он даже пытаться. Не дурак - твердо
знает, что жизнь уже прожита. Итак, завтра мы нагло - чем раньше, тем
лучше - посещаем дорогих наших друзей. Я трясу Голубева, Виктор, Федоров
за тобой, а ты, Рома, займешься Бартеневым.
- Каким Бартеневым? - не спросил - ахнул Виктор.
- Режиссером твоим, Виктор, - объяснил Казарян. - Дурачком-всадником
на белом коне.
Ровно в девять утра, игнорируя вопросы привратницы, Смирнов миновал
вестибюль-оранжерею, поднялся в лифте на шестой этаж и позвонил у нужной
ему двери.
Открыл сам Семен Афанасьевич. Был от в стеганом шелковом халате, и
пахло от него яичницей: недавно проснулся, завтракал сейчас.
- Чем могу быть полезен? - сказал он строго.
- Многим, - приветливо откликнулся Смирнов и представился, будто не
ведая, что собеседнику все известно о нем: - Полковник МУРа в отставке
Смирнов.
Руки он Голубеву, правда, не подал. Не желал ручкаться и тот, ответно
представляясь:
- Полковник государственной безопасности в отставке Голубев. Слушаю
вас.
- В дверях? - поинтересовался Смирнов.
- Прошу, - вынужденно пригласил Голубев и царственным жестом указал
на кресла в холле. Уселись, по стариковски усаживаясь надолго. И повторно:
- Слушаю вас.
- Запалил я тебя, Сема, с двух концов запалил, - ласково сказал
Смирнов.
...Виктор, развалясь, сидел в привычном уже для себя кресле и
рассматривал квартирку-бонбоньерку. На Диму он не глядел, неинтересно ему
было на него глядеть. Дима, устроившись напротив, был тих и потерян:
ничего хорошего он не ждал от Виктора и от жизни. Виктор наконец остановил
блуждающий свой взор. На фотографии остановил.
- Зря ты эту фотографию в открытую на стену повесил, - сказал он
Диме.
- Это почему же?
- Мужичок-то, который лошадку под уздцы держит, исчез бесследно.
- А я здесь причем?
- Я как раз и хочу узнать в подробностях: причем здесь ты.
...Казарян вошел в битком набитую холуями режиссерскую комнату
съемочной группы и - патриарху все позволено - невежливо распорядился:
- А ну, все отсюда! Мне с вашим режиссером один на один поговорить
надо!
Холуи разом посмотрели на своего режиссера - как, мол, быть? - но
режиссер на них не обращал внимания. Он улыбался Казаряну. Холуи вымелись.
- Излагай, Суреныч, что надо, - предложил режиссер.
Казарян уселся за его стол (режиссер, как большой художник, валялся в
кресле), смел со столешницы тыльной стороной ладони только ему видимые
крошки и спросил грустно:
- Дрюня, ты - дурак?
- Хорошо начинаем разговор, - отметил режиссер.
- Закончим его еще лучше, - пообещал Казарян.
Семен Афанасьевич Голубев, слушая Смирнова, то собирал свой роток в
куриную гузку, то, не раскрывая губ, раздвигал его в идиотское подобие
улыбки.
- Ты же профессионал, Сема, зачем же надо было так следить на
квартире Олега? - горестным вопросом определил главную промашку своего
собеседника Смирнов.
- Не было никакого журналиста, и, следовательно, моей ошибки не было,
- раскрыл свой нервический рот Голубев. - Разговор ни о чем, милиционер.
- Ошибаешься, Сема. Журналист был потому, что в редакции газеты
имеется вариант его статьи, в которой, как гипотеза, рассматривается
существование организации, сильно смахивающей на вашу. Ну да, Олег -
перекати-поле, человек без корней. Но не бомж, столь любимый вами
человеческий тип, Сема. Так что был журналист Олег, и есть его статья.
Стоит только всерьез начать разматывать гнусную историю его ликвидации, и
эта история вкупе со статьей станет сенсацией для демократической прессы.
- А ты еще спрашиваешь, зачем я наследил, - усмехнулся Голубев.
- Лично самому идти надо было?
- Нет у меня людей, которые могли бы квалифицированно с бумагами
разобраться.
- А у тебя большой опыт, приобретенный во времена борьбы с
диссидентами, - догадался Смирнов. Что собираешься делать, Сема?
Хозяйка-то квартиры опознает тебя на раз, два, три.
- Будешь шить мне убийство этого журналиста?
- И убийство Алексея Борзова. И убийство Сергея Воропаева, и убийство
подручного твоего конюха-мальчишки...
- Алиби у меня, милиционер. По всем перечисленным тобою случаям.
- Ну, естественно, на кой ляд самому стрелять! Но ведь есть и такой
вид преступления, как организация убийства. И здесь ты не отвертишься.
Взятый за рэкет Вячеслав Калинов уже рассказал мне, что операцию с
Алексеем Борзовым разрабатывал ты, - не сдержался Смирнов, рявкнул: - Ты,
паскуда!
- Рассказал, а не показал, - спокойно разобрался в нюансах Голубев. -
Большая разница.
Виктор утомился, обрабатывая Федора так, чтобы ни на лице, ни на теле
известного эссеиста не было следов насилия. Последний раз врезал - как
точку поставил - ребром ладони по почкам, кинул тряпичного Диму в кресло и
сам устроился напротив. Отдыхать. Быстренько отдохнул и спросил:
- Будешь давать показания?
Не мог сейчас отвечать на вопросы Дмитрий Федоров. Он плакал от боли,
размазывая слабой рукой по искаженному лицу слезы и сопли. Брезгливый
Виктор не в силах был наблюдать эту постыдную и отвратительную картину. Он
поднялся, прошел к окну и стал смотреть, как существуют на улице простые
советские люди. Люди существовали нормально. Отметив это, Виктор вернулся
на место, по пути яростно отфутболив изящный низенький китайский стульчик,
о который больно ударился. Стульчик взлетел и упал, сломав себе ножку.
- Зачем же вещи портить? - подал голос Дима.
- Вещи - это что! Я тебя так испорчу, что кинематографическая
общественность не узнает! - пообещал Виктор. - Ну, будешь давать
показания?
- О чем конкретно? - тихим голосом спросил Дима.
- Как вы Серегу Воропаева убивали...
- Я не убивал, - быстро возразил Дима, перебивая. Но Виктор
продолжал:
- Как вы мину убрали, узнав, что Серега не будет делать подсечку, как
его у болота подстерегли, как в топь скинули.
- Не был я у болота! Я в машине сидел. Славка один все сделал!
- Вот об этом собственноручно и напиши. Где у тебя бумага и ручка?
- А можно, я на машинке печатать буду? Мне так удобнее.
- Валяй на машинке, раз удобнее...
- Знаешь, Дрюня, когда я понял, что ты бездарный режиссер? - задал
вопрос Казарян, не ожидая ответа, продолжил: - Лет пятнадцать тому назад
мы с тобой случайно встретились в универмаге в парфюмерном отделе. И ты, и
я приобретали дефицитную зубную пасту "Колинос". Ты тогда только что
вернулся из заграничной командировки и гордился очень, что познал Европу.
В связи с этим, не отходя от стойки, ты авторитетно сказал мне: "Теперь
весь мир чистит зубы этой пастой". Ты сказал это, совсем не ощущая, не
представляя себе ужасающего и величественного зрелища: четыре миллиарда
жителей Земли одновременно выдавливают из четырех миллиардов тюбиков пасту
на четыре миллиарда зубных щеток, и все четыре миллиарда землян
одновременно начинают чистить зубы. Ты сказал просто слова, которые все
говорят. Ты - не режиссер, Дрюня.
- А ты - бывший мент, Суреныч. И только, - режиссер Андрей Бартенев
(он уже сидел на стуле напротив Казаряна) ощерился. - И я тебя не боюсь.
- Ты и презрения без фальши сыграть не можешь. Ты бездарен во всем. Я
же тебя вычислил с первого захода, конспиратор вшивый! Нельзя же было так
напрямую директору картины вместо Никифорова эту команду Голубева
подсовывать! И кто же на студию пропуск рэкетиру Вячеславу Калинову лично
заказывает? Дурак только!
- Этим ни черта не доказано, Суреныч.
- Хочешь фотографии покажу? - вдруг предложил Казарян.
- Какие еще фотографии?
- Ты - среди спутников в лагере спецназа. Хочешь?
- Покажи, - упавшим голосом сказал режиссер.
Председатель парламентской комиссии, ознакомившись с фотографиями,
сложил их в пачечку и вновь вернулся к справке. Он не перечитывал ее, он
ее перелистывал, останавливаясь на отдельных, видимо, особо
заинтересовавших его деталях. Алик сидел напротив и рассматривал своего
давнего приятеля, ставшего совсем недавно государственным деятелем, от
которого зависела судьба страны, судьба россиян, его, Алика, судьба.
Действуй, деятель, действуй!
- Действуй, деятель, действуй! - повторил Алик вслух.
- О чем ты? - рассеянно спросил председатель, отложив справку в
сторону.
- Я о том, что ты сейчас в растерянности и не знаешь, как тебе быть.
Нужен поступок, Игорь. Сейчас, сию минуту. Их надо опередить, им нельзя
давать прятать концы. Они скользкие, они могут уйти.
- Сегодня же я собираю комиссию на экстренное заседание.
- Да не заседать надо, надо на место с экспертами выезжать!
- Мы примем решение и сделаем официальный запрос в соответствующие
ведомства. Мы ведь постоянно требуем соблюдения законности и поэтому сами
должны поступать по закону.
- Только бы не опоздать, Игорек!
- Будем стараться, Александр. Вот и все, что я могу сейчас тебе
сказать.
Смирнов вылез из "олдсмобиля", отошел метров на десять, обернувшись,
полюбовался в последний раз удобным этим средством передвижения, вздохнул
сожалеючи и, поднявшись на три ступени, проник в щеголеватый особнячок на
Ордынке.
Секретарша, по-сестрински улыбаясь, кивала-здоровалась и разрешала
пройти в кабинет.
Он положил ключи от "олдсмобиля" на стол, через стол же поручкался с
Александром Петровичем и, опустившись в замысловатое кресло, отчитался:
- Возвращаю в целости и сохранности со всем добром.
- Пригодилось? - поинтересовался Александр Петрович.
- Еще как, - не вдаваясь в подробности, подтвердил Смирнов.
- Вот и славненько, - тихо порадовался Александр Петрович и ласково
поглядел на Смирнова - ждал-таки сообщений с вдохновляющими его
подробностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32