- Поживее одевайся, Жером...
Матушка взяла из конторки деньги с тем грустно-смиренным видом, который всегда принимала в торжественных случаях.
- Вы уж меня извините, мадемуазель Фольен... Постараюсь обернуться побыстрее... Лишний человек в такой квартире, как наша... Ничего не попишешь!..
Улица и холодный дождь. Матушка держала меня за руку. Я отставал, и она тащила меня за собой; потом я вдруг прибавлял шагу и вырывался вперед.
- А что ты мне купишь?
- Костюмчик... Тебе нужно быть очень внимательным к тете Валери... Она старая женщина... И едва ходит...
Я не только никогда ее не видал, но почти ничего не слышал о ней, если не считать смутных упоминаний о существовании какой-то тетки.
Рыночная площадь тонула во мраке. Лавки освещались газом, в маленьких кафе стекла были матовые, у некоторых к тому же в замысловатых узорах.
Лишь угол улицы Сент-Йон выделялся ярко освещенным пятном; мертвенного, синеватого оттенка свет странно дергался и пульсировал: бакалейщик Визер, единственный на весь квартал, установил снаружи, над витринами магазина, мощные дуговые лампы.
- Я хочу охотничий костюм,- заявил я. Мы шли быстрым шагом. Ветер дул нам в лицо, и мать держала зонт наклонно.
- Не попади в лужу...
А вокруг только ускользающие черные силуэты. Мы вошли в большое двухэтажное здание магазина готового платья "Добрый пахарь".
- Для вашего сыночка, мадам Лекер? Манекены. Пропахший табаком старик приказчик, примеряя, дышал мне в лицо.
- Я хочу охотничий костюм...
- У вас есть охотничий костюм на его возраст?.. По-вашему, это будет прилично?
До сих пор я носил одни только матроски... Меня раздевали, одевали, поворачивали.
- Это не слишком марко?
Бедная матушка! Серый, в мелкую клеточку, костюм, который она выбрала, был и без того неопределенного тона, до ужаса уныл!
- А воротнички к нему у вас найдутся?
Мне вручили картонку. Матушка надолго застряла у кассы, к тому же как владелица торгового предприятия она пользовалась десятипроцентной скидкой.
- Завтра приезжает мужнина тетя. Ума не приложу, как мы все поместимся, у нас и без того тесно... Пропахший табаком приказчик преподнес мне комплект плохо отпечатанных загадочных картинок, давным-давно известных, вроде "А где болгарин?..".
В соседнем доме помещалась шоколадная фабрика, и снизу, из зарешеченных подвальных окон, на нас дохнуло жаркой сладостью.
- Не знаю, как быть с башмаками... на заказ уже не успеешь сделать... Ну ничего!..
Матушка была в своем черном суконном пальто в талию, с узенькой горжеткой из куницы.
- Ни во что не вмешивайся... А главное не сболтни, что мы заказываем у Нагельмакеров... Не то возьмут дороже... Чулки у тебя по крайней мере целые, без дырок?
Снова на свет божий появилось большое черное портмоне. Все в тот день было черным: одежда матушки и прохожих, булыжник мостовой, окутанные мраком дома, само небо над нашими головами.
- А галстук? - заикнулся было я.
- Дома сколько угодно лент... Я тебе сама сделаю.
- Синий в горошек...
- Там будет видно... Смотри себе под ноги...
Я так редко гулял с матушкой, "рабой этой лавки", как она любила выражаться, что, если выпадал такой счастливый случай, она всегда водила меня в кондитерскую Хозе и угощала пирожным. Но сейчас матушка и не вспомнила о пирожных. Поглощенный мыслью о новом костюме, я тоже не вспомнил или, точнее, вспомнил, но когда мы уже миновали кондитерскую.
То мы шагали по безлюдным тротуарам едва освещенных улиц, то вдруг окунались в свет и оживление торгового квартала.
- Надо бы купить рыбы на ужин...- вслух размышляла матушка.- Хотя нет... весь дом провоняет...
Уж очень у нас было тесно! Сразу за лавкой квадратная комната подсобное помещение: кухня и столовая одновременно, с круглым столом посередине и застекленной дверью, сквозь которую, отодвинув занавеску, можно было наблюдать за тем, что делается в лавке.
Так называемая "комната" над лавкой служила мне детской, а родители спали рядом, отделенные от меня деревянной, оклеенной обоями перегородкой.
- Да что ты тащишься, Жером!.. Хоть сегодня постарался бы не сердить меня...
Мы приближались к дому. Уже виден был мертвенный свет бакалеи Визера, и тут, именно на этом свету, мне бросились в глаза два человека: они бежали согнувшись, держа под мышкой кипы только что полученных на вокзале газет. В это время доставляли парижские газеты, но обычно продавцы никогда так не бежали.
Прохожие останавливались, провожали взглядом газетчиков, и на их лицах я заметил то же озабоченное выражение, какое поразило меня сегодня у отца с матерью.
- Газета "Пти паризьен"... Специальный выпуск... Расстрел Феррера!.. Читайте подробности смерти Феррера...
Я понимал: что-то назревает и весь день какой-то особенный. Первое тому свидетельство: газетчики никак не отдышатся от бега. Второе: пять-шесть мужчин- рабочие, купившие газеты, сошлись кучкой, и к ним тут же направились двое полицейских.
- Давай-давай!.. Расходись!.. Никаких сборищ...
Рабочие отходили медленно и неохотно. Полицейские бесцеремонно их подталкивали. Приказчики из бакалеи Визера в серых халатах стояли на пороге магазина вместе с покупателями. На что они глазеют? Что тут происходит?..
- Читайте подробности казни Феррера...
Один из продавцов газет был в старом картузе с изломанным козырьком, что в моих глазах сразу относило его к категории тех, кого матушка называла оборванцами. Голос у него звучал хрипло. Казалось, он кому-то или чему-то бросает вызов. На нем даже не было пальто. Он бежал все так же согнувшись, а газеты его мокли под дождем.
- Читайте...
Я чувствовал вокруг какое-то скрытое удовлетворение, удовлетворение тем, что назревало, драмой, которая давно готовилась и наконец разыгралась.
- Господи...- вздохнула матушка, увлекая меня за собой, словно опасалась, что сейчас начнется драка.
- Читайте...
Сделав крюк, матушка перешла на противоположный тротуар, чтобы не проходить мимо рабочих, которые отступали нехотя, с явной досадой.
- Опять жди забастовок...
Неужели она обращалась ко мне?
Во всяком случае, дойдя до нашей двери, она вздохнула с облегчением. Правда, так бывало всегда. Матушке дышалось свободно лишь у себя в лавке, среди полок, забитых штуками коленкора. В лавке оказалось два или три покупателя, точно уж не помню. Даже не сняв с себя пальто, матушка встала за прилавок.
- Чем могу служить, мадам Жермен!.. Жером!.. Ступай наверх к отцу...
В комнате купленная на распродаже громоздкая кровать красного дерева заняла место моей. А мою поставили в спальню родителей, в проеме между двух окон. В наше отсутствие отец, должно быть, посылал Урбена за стеклом. Теперь, вооружившись блестящим маленьким инструментом, он резал стекло, чтобы вставить в рамку с портретом тети Валери.
- Мать нашла, что хотела?
- Она купила мне охотничий костюм и башмаки.
Окно полумесяцем не занавешивали. Я посмотрел на улицу и в доме напротив увидел Альбера - он ел тартинку с вареньем,- и еще я увидел подол черной юбки и черные войлочные шлепанцы его бабушки.
- Подай-ка мне со стола гвоздь. Забивая его, отец спросил:
- Что это кричат на улице?
- Расстреляли Феррера...
- Тем лучше!
Я так и не понял, к чему относилось отцовское "тем лучше". Он уже думал о другом.
- Если тетя спросит, давно ли портрет висит на стене, скажешь, что сколько себя помнишь. Понял? Это очень важно... Будешь постарше, поймешь...
Не знаю, когда матушка успела раздеться и когда ушла мадемуазель Фольен. Газетчики, пробегая по площади, выкрикивали новости.
Немного погодя покупательница сообщила матушке:
- В кафе Костара была свалка. Одного забрали в участок... Весь нос ему расквасили...
В тот вечер я скоро уснул, но спал беспокойно и всякий раз, просыпаясь, слышал, как отец с матушкой шептались в постели. Мне мешал непривычный свет газового фонаря в ремесленном дворе, луч от него ложился полосой как раз над моей кроватью. А дождь все лил...
Утром матушка разбудила меня со словами:
- Одевайся скорей! Приезжает тетя... Главное, будь к ней очень внимателен.
Отец давно отбыл с фургоном, парой жеребцов и стариком Урбеном. У нас в доме могло произойти любое, но родители оставались "рабами торговли", как любила повторять матушка. Фургон Андре Лекера, зарекомендовавшая себя фирма, должен был неукоснительно появляться на всех ярмарках, а матушка столь же неукоснительно, ровно в восемь, открывать ставни лавки.
Она постучала в стену:
- Вы можете сейчас прийти, мадемуазель Фольен?
Родители пользовались каким-то розовым, очень духовитым мылом, а мне разрешалось мыться только глицериновым, будто бы более полезным для кожи.
- Ты ее поцелуешь... И скажешь: "Здравствуйте, тетя..."
Матушка стояла в корсете, лифчике и пышных панталонах и натягивала нижнюю юбку. По-прежнему лил черный дождь, и в восемь утра свету было не больше, чем в три часа пополудни, когда уже начинало смеркаться.
День был не базарный. Лишь дважды в неделю, в базарные дни, торговля захватывала всю площадь и распространялась на окрестные улицы. В обычные же дни занято было всего несколько прилавков, где торговали в основном маслом, яйцами, овощами и рыбой, доставляемой из Пор-ан-Бессэна и Трувиля.
В одном я завидовал Альберу: и дом его и окно полумесяцем были расположены так, что он каждое утро мог наблюдать прибытие местного поезда. А я нет.
Конечная станция находилась сразу же за зданием крытого рынка, и со своего наблюдательного поста я хоть и слышал лязг, пыхтенье паровоза, свист пара, но видел только дым над шиферной крышей рынка.
- Ты готов, Жером?
- У меня нет галстука.
- Я тебе сделаю, когда спустимся в лавку...
Сделала называется! Не переставая болтать с мадемуазель Фольен, она отхватила ножницами кусок голубой ленты шириной в два пальца и завязала таким уродливым узлом, что, взглянув на него, я чуть не заревел.
- Идем скорей... Главное, будь полюбезнее с тетей...
На площади люди, укрывшись зонтами и стоя под тентами витрин, читали газеты. Только что прибыл "Пти норман"... "Казнь Феррара"... "Облава на анархистов"...
Все это, видимо, взволновало матушку. Она шла очень быстро, словно бы лавируя среди невидимых опасностей. Запах сыров, затем рыбы... Мы шли напрямик через крытый рынок... А вот и мясной ряд...
- Отличная баранья ножка, мадам Лекер...
Как бы прося извинения, матушка отвечала слабой улыбкой: она всегда боялась кого-нибудь обидеть или огорчить.
- Спасибо... Сегодня нет...
Я не знал, что еще до моего пробуждения она в честь приезда тети Валери купила курицу.
- Постой здесь, Жером... Я пойду справлюсь насчет поезда...
Я стоял рядом с писсуарами. Напротив, в маленьком кафе, закрывавшемся уже в полдень, когда расходилась основная клиентура - рыночные торговцы, посетители спорили за чашкой кофе.
Матушка раскрыла зонтик, вышла было на улицу, вернулась и опять мне наказала:
- Главное, никогда не упоминай о том, что мы про нее говорили... Тебе этого не понять...
Откуда-то, совсем издалека, попутный ветер принес протяжный гудок. Потом показался кургузый паровичок, потом на повороте, один за другим, три вагона с мокрыми крышами и стеклами, запотевшими изнутри и покрытые капельками снаружи.
Перрон заполнили люди, клетки с курами, утками, круги сыра, мужчины в темно-синих блузах и деревянных башмаках, старушки в вязанных шалях.
- Стой здесь...
Матушка бежала вдоль поезда. Я видел, как она помогла сойти огромной тучной старухе, более объемной, чем отец и мать, вместе взятые, с широким, оплывшим лицом, дряблым тройным подбородком и темными усиками над верхней губой.
Старуха даже не пыталась улыбаться. Она возмущалась чем-то. Потребовала контролера, который рассыпался перед ней в любезностях.
- Подойди, Жером.
Все это не внушало доверия. Я медленно приблизился.
- Поцелуй тетю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15