Лезвие задело сердце, и он падает замертво. Галле роняет нож, но убийца не беспокоится на этот счет, зная, что на нем остались только отпечатки пальцев жертвы. Бумажник остался в кармане Галле, ничего не украдено. Тем не менее отдел идентификации утверждает, что на чемодане обнаружены микроскопические кусочки резины, словно кто-то трогал его руками в резиновых перчатках.
– Любопытно, любопытно, – вежливо восхитился жандарм, который не смог бы повторить и четверти того, что услышал.
– Самое интересное, что кроме следов резины обнаружены еще следы ржавчины…
– Может быть, револьвер был ржавый?
Мегрэ замолчал, встал у окна. Его фигура выделялась на фоне яркого прямоугольника. Без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, он казался огромным. Над его головой вился голубоватый дымок трубки.
Жандарм послушно сидел в своем углу, не решаясь пошевелиться.
– Вы не зайдете взглянуть на моих бродяг? – робко спросил он.
– Они все еще там? Отпустите их!
И Мегрэ вернулся к столу, взъерошил себе волосы, переложил розовую папку, поправил фотографии и перевел взгляд на собеседника.
– У вас есть велосипед? Не проедетесь ли до вокзала узнать, в котором часу в субботу сел на парижский поезд Анри Галле – молодой человек двадцати пяти лет, высокий, худой, бледный, одетый в темное, в очках в черепаховой оправе? Да, кстати, вы ничего не слышали о некоем господине Жакобе?
– Только то, что в Библии, – отважился сострить жандарм.
Одежда Эмиля Галле по-прежнему была разложена на полу, напоминая карикатуру на труп. Когда жандарм уже направлялся к двери, постучал и вошел Тардивон.
– К вам, комиссар. Дама по фамилии Бурсан хотела бы с вами поговорить.
Жандарм охотно остался бы, но комиссар не пригласил его. С удовлетворением осмотрев комнату, Мегрэ распорядился:
– Пусть войдет!
Он склонился над плоским манекеном, из которого словно выпустили воздух, подумал и вонзил нож на место сердца, потом, улыбнувшись, примял пальцем табак в трубке.
Элеонора Бурсан была одета в скромный светлый костюм, отнюдь ее не молодивший, и вместо своих тридцати выглядела на все тридцать пять.
На чулках у нее не было ни морщинки, туфли – безукоризненны, а белокурые волосы под светлой соломенной шляпой тщательно уложены. Туалет довершали перчатки.
Мегрэ отошел в темный угол, ему интересно было посмотреть, как она будет себя вести. Когда Тардивон ввел ее в комнату, она помедлила, словно удивленная контрастом между ярким светом, лившимся из окна, и полумраком, царившим в помещении.
– Комиссар Мегрэ? – наконец произнесла она, сделав несколько шагов и повернувшись к комиссару, присутствие которого скорее угадала. – Простите, что побеспокоила вас, сударь.
Он вышел к ней из темноты.
– Присядьте, пожалуйста.
Мегрэ стал ждать, никак не помогая ей начать разговор, даже не пытаясь скрыть свое дурное настроение.
– Наверное, Анри говорил вам обо мне: поэтому я сочла возможным побеспокоить вас, раз уж нахожусь сейчас в Сансере.
Он по-прежнему молчал, но ее было не так-то легко смутить. Говорила она, не торопясь, и манерой держаться чем-то напоминала г-жу Галле.
Но это была другая г-жа Галле – моложе и, наверное, красивее, чем в свое время мать Анри, но не менее представительная и принадлежащая к тому же избранному кругу.
– Вы должны войти в мое положение. После этой… этой ужасной драмы я хотела уехать из Сансера, но Анри в письме посоветовал мне остаться. Я вас уже видела несколько раз. Местные жители сказали мне, что вы ищете убийцу.
Тогда я решилась зайти и спросить, нашли ли вы что-нибудь? Разумеется, мое положение в некотором роде двусмысленно, поскольку я никем не прихожусь Анри и не член его семьи.
Ее слова не походили на заранее приготовленную речь.
Говорила она гладко, не торопясь.
Несколько раз ее взгляд задерживался на ноже, воткнутом в затейливо разложенную на полу одежду, но волнения на ее лице не отразилось.
– Ваш любовник поручил вам как следует меня прощупать? – спросил Мегрэ нарочито грубо.
– Ничего он мне не поручал! Он убит свалившимся на него горем. И это ужасно: ведь я даже не могла быть с ним рядом на похоронах.
– Вы давно знакомы?
Казалось, она не заметила, что разговор превратился в допрос, голос ее звучал по-прежнему ровно.
– Три года. Мне тридцать. Анри всего двадцать пять.
Я – вдова.
– Вы уроженка Парижа?
– Я из Лилля. Мой отец был главным бухгалтером на ткацкой фабрике. В двадцать пять лет я вышла замуж за инженера, а меньше чем через год после свадьбы он погиб в результате несчастного случая на текстильном предприятии, где работал. Мне полагалась пенсия. Но администрация заявила, что несчастный случай произошел по вине пострадавшего. Тогда я была вынуждена зарабатывать себе на жизнь, но мне не хотелось жить там, где все меня знали, и я переехала в Париж. Устроилась кассиршей в торговую фирму на улице Реомюра. Я возбудила дело против фабрики мужа. Процесс длился два года. Я выиграла дело и, поскольку уже не нуждалась в деньгах, бросила работу.
– Вы работали кассиршей, когда познакомились с Анри Галле?
– Да. Он часто приходил к моим хозяевам как агент по продаже ценных бумаг от банка Совринос.
– Между вами никогда не заходила речь о браке?
– Сначала мы об этом говорили, но если бы я вышла замуж до решения суда, мои шансы получить пенсию значительно уменьшились бы.
– Вы стали любовницей Галле?
– Я не боюсь этого слова. Мы связаны, как если бы оформили свои отношения в мэрии. Вот уже три года мы ежедневно видимся, вместе питаемся.
– Но у вас, на улице Тюренн, он все же не живет?
– Это из-за его родителей. Они, как, впрочем, и мои, придерживаются строгих правил. Анри, чтобы избежать размолвки, не поставил родителей в известность относительно нашей связи. Однако мы договорились, что когда не будет препятствий и мы накопим достаточно средств, чтобы переселиться на юг, мы поженимся.
Даже самые нескромные вопросы не приводили ее в смущение. В какой-то момент, когда взгляд комиссара скользнул по ее ногам, она естественным жестом одернула юбку.
– Я вынужден коснуться деталей. Значит, Анри питался у вас? Он давал деньги на еду?
– Все очень просто. Я подсчитывала расходы, как это принято в любом хорошем хозяйстве, и в конце месяца он вносил половину денег, которые я потратила на питание.
– Вы упомянули о переезде на юг. Выходит, Анри удавалось откладывать деньги?
– И ему, и мне. Вы, наверное, заметили, что он не слишком крепкого здоровья? Врачи советуют ему больше бывать на воздухе. Но зарабатывать на жизнь и одновременно находиться на воздухе можно, разве что если занимаешься физическим трудом. Я тоже люблю деревню.
Живем мы очень скромно. Я уже говорила, что Анри – агент по продаже ценных бумаг. Банк Совринос небольшой, занимается в основном биржевыми спекуляциями. Таким образом, Анри как бы стоял у кормушки, и все, что нам удавалось сэкономить, мы вкладывали в биржевые операции.
– Каждый отдельно?
– Разумеется! Кто знает, что ждет тебя в будущем?
– И какую сумму накопили лично вы?
– Трудно сказать точно. Деньги вложены в акции, ценность которых меняется чуть ли не ежедневно. Примерно от сорока до пятидесяти тысяч франков.
– А Галле?
– Больше. Он не всегда решается втягивать меня в слишком рискованные операции, как, например, покупка акций Лаплатских рудников в августе прошлого года. У него сейчас около ста тысяч франков.
– И на какой сумме вы решили остановиться?
– Полмиллиона. Мы рассчитываем откладывать деньги еще три года.
Теперь Мегрэ смотрел на нее с чувством, граничившим с восхищением. Но к восхищению примешивалась и доля брезгливости. Ей тридцать лет. Анри – двадцать пять. Они любят друг друга или, во всяком случае, решили жить вместе. А их отношения регламентированы, как у совладельцев коммерческого предприятия. И она говорит об этом, как о чем-то само собой разумеющемся, даже с оттенком гордости.
– Вы давно в Сансере?
– Я приехала двадцатого июня на месяц.
– А почему вы не остановились в гостинице?
– Это мне не по средствам. В пансионе «Жермен» на окраине поселка я плачу всего двадцать два франка в день.
– Анри приезжал двадцать пятого? В котором часу?
– Он свободен только в субботу и воскресенье. Но воскресенье, как заведено, он проводит в Сен-Фаржо. Он приехал сюда в субботу утром, а уехал вечером последним поездом.
– Точнее?
– В одиннадцать тридцать две. Я проводила его на вокзал.
– Вы знали, что его отец здесь?
– Анри сказал, что встретил его. Он был в ярости, потому что не сомневался: отец приехал сюда специально выслеживать нас. Анри не хотел, чтобы его родители вмешивались в наши отношения.
– Его родители не знали о существовании ста тысяч франков?
– Разумеется, нет. Анри – совершеннолетний. По-моему, он имеет право жить так, как ему хочется.
– А в каком тоне Анри обычно говорил об отце?
– Он осуждал его за отсутствие честолюбия. Говорил, что продавать, как он выражается, скобяной товар, в его годы – ужасно. Но тем не менее относился к родителям почтительно, особенно к матери.
– Значит, он не знал, что, по существу, Эмиль Галле был мошенником?
– Мошенником?
– Что в течение восемнадцати лет он уже не занимался продажей «скобяного товара»?
– Не может быть!
Не исключено, что она и притворялась, но в голосе ее звучало неподдельное недоумение.
– Я потрясена, комиссар! Он? С его увлечениями, смешным костюмом, ухватками бедного пенсионера?
– Итак, что вы делали в субботу днем?
– Мы с Анри гуляли. А когда расстались, он пошел к себе в гостиницу, а я столкнулась с его отцом. Потом мы снова встретились с Анри в восемь вечера и до отхода поезда немного прошлись, на сей раз по противоположному берегу.
– Вы не ходили в сторону гостиницы?
– Мы предпочитали не встречаться с его отцом.
– Вы вернулись с вокзала одна? Прошли через мост…
– И сразу же свернула налево, к пансиону «Жермен». Не люблю ходить ночью одна.
– Вы знакомы с Тибюрсом де Сент-Илэром?
– Кто это? Впервые слышу это имя… Надеюсь, комиссар, вы не подозреваете Анри? – ее лицо оживилось, но она сохраняла хладнокровие. – Я пришла к вам именно потому, что хорошо его знаю. Он много болел, стал из-за этого мрачным и мнительным. Иногда мы с ним можем молчать часами. То, что он встретил здесь своего отца, – чистая случайность. Но я понимаю, что эта случайность может показаться подозрительной. Он слишком горд, чтобы оправдываться. Не знаю, что он вам сказал… Только отвечал на вопросы? Могу поклясться, что с восьми вечера до отхода поезда мы не расставались. Он очень нервничал. Боялся, что теперь мать узнает о нашей связи: он ведь всегда ее очень уважал и предвидел, что она попытается настроить его против меня. Конечно, я уже не молоденькая девушка. Между нами разница в пять лет. И, наконец, я была его любовницей… Мне не терпится узнать, что преступник схвачен главным образом из-за Анри. Он достаточно умен, чтобы понять, что встреча с отцом неминуемо навлекает на него страшное подозрение.
Мегрэ по-прежнему смотрел на нее с удивлением. Он не понимал, почему приход Элеоноры Бурсан, надо признать, достаточно с ее стороны похвальный, оставлял его равнодушным.
Последние фразы были произнесены даже с некоторой горячностью, но и здесь она не утратила самообладания.
Мегрэ нарочно положил на стол большую фотографию Эмиля Галле, сделанную в этой комнате, когда его нашли мертвым, но взгляд молодой женщины даже не задержался на впечатляющем снимке.
– Вы ничего не обнаружили?
– Вы знаете господина Жакоба?
Она посмотрела ему прямо в глаза, словно предлагая убедиться в своей искренности.
– Ни разу не слышала о таком. Кто это? Убийца?
– Возможно! – проворчал Мегрэ, подходя к двери.
Элеонора Бурсан вышла, предварительно осведомившись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18