— С кем?
— С мужем, разумеется! Ведь вы же не засадите его в тюрьму… С таким здоровьем он…
— С чего бы мне отправлять его в тюрьму? Прежде всего это не в моей власти, а зависит от следователя. Кроме того, в настоящий момент у меня просто нет никаких причин для его ареста…
— А кого же вы тогда подозреваете?
Не отвечая, он принялся медленно расхаживать по голубому с желтыми листьями ковру, а мадам Парандон уселась, как и вчера, на кушетку.
— Зачем бы понадобилось вашему мужу убивать свою секретаршу? — спросил он, отчеканивая каждый слог.
— А разве для этого нужны причины?
— Обычно без причин не убивают.
— А вы не думаете, что некоторые люди могут просто выдумать причину?
— Ну, какую же в данном случае?
— Например, если она была беременна…
— А у вас есть какие-нибудь основания для такого предположения?
— Никаких.
— Ваш муж — католик?
— Нет.
— Но если допустить, что она была беременна, то разве не могло быть так, что это обрадовало бы мосье Парандона?
— Это только осложнило бы его жизнь…
— Не забывайте, что теперь уже не то время, когда на незамужних матерей показывали пальцами… Годы-то идут, мадам Парандон… Многие теперь уже не стесняются обращаться к гинекологу…
— Я сказала об этом только для примера…
— Поищите другую причину.
— Она могла и шантажировать его.
— Чем? Разве ваш муж обделывает темные делишки? Или вы считаете его способным на махинации, позорящие честь адвоката?
Пришлось ей сдаться:
— Конечно, нет.
Она произнесла это сквозь зубы, потом закурила сигарету.
— Такие девицы в конечном счете стараются женить на себе…
— Ваш супруг заговаривал с вами о разводе?
— До сих пор нет.
— А что бы вы сделали в этом случае?
— Мне пришлось бы покориться и больше не заботиться о муже.
— У вас, кажется, большое личное состояние?
— Гораздо больше, чем у него. Мы живем у меня — этот дом принадлежит мне.
— Следовательно, для шантажа нет никакого повода.
— Может быть, он устал притворяться, что любит?
— Зачем же ему «притворяться»?
— Возраст… Прошлое… Образ жизни… Все это…
— А вы любите искренне?
— Я подарила ему двух детей.
— Подарили? Что же, к свадьбе преподнесли?
— Это — оскорбление?
— И в мыслях не имел, сударыня. Но, видите ли, обычно детей делают вдвоем. Вот, так бы и сказали — у нас с мужем двое детей.
— А к чему весь этот разговор?
— К тому, чтобы вы мне сказали просто и честно: что вы делали сегодня утром?
— Я уже сказала.
— Но не просто и не честно. Вы долго описывали бессонницу, чтобы умолчать об утре.
— Утром я спала.
— Желательно, чтобы это подтвердилось. Возможно, что очень скоро я получу все доказательства. Мои инспектора проверили, кто где находился и кто куда ходил в промежутке с четверти десятого до десяти часов… Мне известно, что в кабинеты можно попасть разными ходами.
— Вы обвиняете меня во лжи?
— Во всяком случае в том, что вы не говорите всю правду.
— Вы считаете мужа невиновным?
— Я не могу считать кого-нибудь виновным или невиновным априори.
— Однако вы меня допрашиваете так, словно…
— В чем упрекала вас дочь, когда я приходил за нею?
— Разве она вам не сказала?
— Я ее об этом не спрашивал.
Мадам Парандон снова усмехнулась. Губы сложились в горькую складку — ей хотелось изобразить жесткую, презрительную иронию.
— Значит, ей повезло больше, чем мне.
— Я спрашиваю, в чем упрекала вас дочь?
— Если вы этого добиваетесь — пожалуйста! В том, что меня нет рядом с мужем в такой трудный момент.
— Она считает виновным отца?
— А если и так?
— И Гюс, наверно, тоже?
— Гюс еще в том возрасте, когда отец кажется божеством, а мать ведьмой.
— Когда вы явились в кабинет мужа, вы знали, что я там?
— Нет, я полагала, что вы не можете быть повсюду одновременно и надеялась застать мужа одного.
— И вы спросили его…
— Вполне естественно. В подобных обстоятельствах этот вопрос задала бы своему мужу любая жена. Вы видели, как он реагировал? По-вашему, нормальный человек стал бы топать ногами и изрыгать проклятия?
Почувствовав, что попала в цель, она раздавила сигарету о мраморную пепельницу и закурила новую.
— Если хотите еще о чем-нибудь спросить — я к вашим услугам.
— Вы уже завтракали?
— Не беспокойтесь об этом… А если вы сами проголодались…
Выражение ее лица менялось каждую минуту. Поведение тоже. Она опять стала светской дамой. Чуть откинувшись на спинку дивана и полузакрыв глаза, она потешалась над комиссаром.
Глава седьмая
В начале разговора с мадам Парандон комиссару приходилось сдерживаться. Но мало-помалу раздражение сменилось грустью. Он почувствовал себя неумелым и неуклюжим, отдавая себе отчет, как не хватает ему данных, чтобы успешно провести подобный допрос.
В конце концов он примостился на одном из слишком хрупких для него креслиц и, не выпуская из руки потухшей трубки, сказал спокойным глухим голосом:
— Послушайте, мадам. Хотя вам кажется, что я настроен по отношению к вам враждебно, это не так. Я всего лишь служащий, и моя обязанность — отыскивать истину всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.
Я еще раз задам вам тот же вопрос. Прошу вас подумать, прежде чем отвечать, взвесить все за и против. Предупреждаю, что если впоследствии будет установлено, что вы солгали, я сделаю из этого соответствующие выводы и попрошу у следователя ордер на арест…
Наблюдая за ней, Мегрэ не отводил взгляда от рук, выдававших ее внутреннее напряжение.
— Выходили ли вы из своей комнаты после девяти часов утра и ходили ли зачем-либо в направлении кабинетов?
Она и глазом не моргнула, не отвернулась. Как и просил комиссар, она не спешила с ответом, хотя ему было совершенно ясно, что она ничего не обдумывает — ибо раз навсегда определила свою позицию. Наконец она бросила:
— Нет.
— И даже не показывались в коридорах?
— Нет.
— Не проходили через гостиную?
— Нет.
— Даже случайно не заходили в комнату к мадемуазель Ваг?
— Нет. И могу добавить, что считаю эти вопросы оскорбительными.
— Я выполняю свой долг.
— Вы забываете, что мой отец еще жив.
— Это — угроза?
— Нет, просто я хочу напомнить, что вы не в своем кабинете на набережной Орфевр.
— А вы хотите, чтобы я препроводил вас туда?
— Не посмеете.
Он решил не разуверять ее. Ему случалось удить рыбу в Мен-сюр-Луаре и однажды ему попался угорь. Какого труда стоило снять его с крючка! Он скользил между пальцами, упал на травянистый откос и в конце концов улизнул в реку.
Но он пришел сюда не забавы ради. Он не рыбачил на удочку.
— Итак, вы отрицаете, что убили мадемуазель Ваг?
Опять рутина. Всегда одни и те же слова, и тот же взгляд человека, отчаянно старающегося понять другое человеческое существо.
— Вы же это знаете.
— То есть что знаю?
— Что убил ее мой муж.
— С какой стати?
— Я вам уже сказала. При состоянии, в котором он находится, совсем не нужны какие-то определенные причины… Я вам открою одну тайну, которую никто не знает, кроме меня. Муж признался мне в этом еще до нашей свадьбы… Он побаивался ее, очень долго откладывал… Тогда я не догадывалась, что он все время советовался с врачами.
Вы ведь не знаете, что когда ему было семнадцать лет, он покушался на самоубийство, считая себя неполноценным? Да. Вскрыл себе вены. А когда потекла кровь — перепугался до смерти и стал звать на помощь… сказав, что это получилось нечаянно.
Вам, конечно, известно, что означает склонность к самоубийству?
Мегрэ жалел, что не захватил с собой вино… То-то удивились Бол и Тортю, когда вернулись и нашли в кабинете бутылку Сент-Эмилиона… И, конечно, уже прикончили ее…
— Его мучила совесть. Он боялся, что дети у нас будут ненормальные… Когда Бэмби была маленькой, только начала говорить, с какой тревогой он следил за ее развитием!..
Может быть, она говорила правду. В ее словах несрмненно заключалась доля правды, но комиссар чувствовал какой-то пробел, какое-то несоответствие между ее словами и действительностью.
— Он одержим страхом болезни и смерти. Доктор Мартен знает об этом.
— Я виделся сегодня с доктором Мартеном. Казалось, удар попал в цель, но тотчас же к ней вернулась обычная уверенность.
— Он сказал вам об этом?
— Нет. И ему лаже в голову не пришло, что ваш супруг мог убить…
— Вы забываете о профессиональной тайне, комиссар… И вдруг перед ним словно блеснул какой-то просвет, но пока еще далекий, смутный…
— Я говорил по телефону с вашим деверем. Он в Ницце, на конгрессе.
— Это было уже после… происшествия?
— До.
— И что же он?
— Во всяком случае, он не счел нужным рекомендовать наблюдение за вашим супругом.
— Однако он ведь должен знать…
Она снова закурила сигарету. Курила она непрерывно, одну сигарету за другой, глубоко затягиваясь.
— Разве вам не встречались люди, потерявшие всякую связь с жизнью, с действительностью? Люди, которые выворачиваются сами перед собой наизнанку, как перчатка.
Поговорите с нашими друзьями — с нашими приятельницами, пусть они скажут — проявил ли муж интерес к кому-нибудь из них? Уступая моим настояниям, ему иногда приходится бывать с гостями, но при этом он почти никого не замечает, почти ни с кем не разговаривает… Весь уходит в себя…
— Скажите, пожалуйста, он сам выбирает знакомых?
— Это люди, с которыми мы должны встречаться По своему положению. Люди нормальные, ведущие нормальный образ жизни.
Мегрэ не спросил ее, что она называет нормальным образом жизни, считая, что лучше дать ей высказаться. А ее монолог становился все более назидательным.
— Прошлым летом, поверьте, он ни единого раза не был ни на пляже, ни в бассейне! Все время просидел в саду под деревом… То, что до замужества я принимала за рассеянность (представьте, вдруг он переставал меня слушать), впоследствии обернулось полной неспособностью жить с людьми.
Вот почему он уединяется у себя в кабинете, почти не выходит оттуда, а уж если выйдет — таращит на всех глаза, словно филин, ослепленный светом… Вы поторопились с выводами, мосье Мегрэ!
— Я хочу задать вам еще вопрос… Он был заранее уверен в ответе.
— Вы прикасались к револьверу со вчерашнего дня?
— А с чего бы это?
— Я жду не вопроса, а ответа.
— Нет.
— С какого времени вы его не трогали?
— Наверно, несколько месяцев… Я уже целую вечность не наводила порядок в этом ящике.
— Но ведь вчера-то вы мне его показывали.
— Ох, совсем забыла…
— А раз я брал его в руки, значит, там остались мои отпечатки — поверх других?
— И это все, что вам удалось установить? Она смотрела на него так, словно ее огорчало, что Мегрэ такой неловкий, такой недотепа.
— Вы очень красочно рассказали мне про отчуждение вашего мужа, об отсутствии у него контакта с жизнью. А вот вчера еще он занимался у себя в кабинете чрезвычайно важными делами с людьми, которые в облаках не витают.
— А как по-вашему, почему он избрал специальностью Морское право? Ведь он ни разу в жизни не был на корабле, никогда не знал моряков… Все у него только на бумаге, все — в теории, ясно?.. И это еще раз подтверждает то, о чем я вам говорила и что вы никак не хотите принять во внимание…
Она вскочила и принялась расхаживать по комнате, словно это помогало ей собраться с мыслями.
— И даже его конек, пресловутая статья шестьдесят четвертая… Разве это не доказывает, что он просто боится — боится самого себя и старается себя успокоить? Он знает, что вы здесь и допрашиваете меня, — в нашем доме все известно, кто куда и зачем пошел. Знаете, о чем ему думается? О том, что нервы у меня не выдержат и я потеряю голову. Тогда подозрение падет не на него, а на меня… А попади я в тюрьму — он свободен.
— Минутку. Мне что-то непонятно. О какой еще другой свободе идет речь?
— О полной его свободе.
— А на что ему это после смерти мадемуазель Ваг?
— Найдутся другие мадемуазели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19