А вот с неделю назад сказал, что скоро она кое о чем узнает из газет и что теперь-то его фотография наверняка попадет на первые полосы.
— А она не пыталась расспросить его поподробней?
— По-моему, она ему просто не поверила. Постой! Вот еще что. Рассказывая об этом, он как-то добавил: «Внешность обманчива. Если бы можно было видеть сквозь стены, мы не поверили бы своим глазам». Мне запомнилась эта фраза.
Беседу прервал хозяин ресторана. Поздоровавшись, он предложил ликер к кофе. Когда они опять остались вдвоем, мадам Мегрэ нерешительно спросила мужа:
— Пригодится это тебе?
Комиссар сидел молча, раскуривая трубку. У него вдруг мелькнула смутная догадка.
— Ну, что ты молчишь?
— Да! Как знать, может быть, это перевернет весь ход следствия.
Она бросила на него благодарный, хотя и недоверчивый взгляд.
Не раз потом вспоминала она этот чудесный обед у «Маньера».
Глава 3
Любовные тайны Маринетты
Мегрэ посмотрел в окно. Дождь постепенно ослабевал, словно израсходовав всю свою силу за утро, когда он то и дело принимался лить как из ведра, внезапно обрушивая на прохожих хлещущие косые струи. Пора было идти, но Мегрэ не торопился — ему хотелось еще немного продлить этот необычайный праздничный обед.
Видел бы их Лоньон; он бы не упустил случая еще раз излить желчь: «Я корчусь от боли на больничной койке, а они сидят у „Маньера“, воркуют на старости лет, как голуби, и судачат о моей несчастной жене: уж и склочница-то она и в голове у нее не все в порядке…»
— Ты к себе на работу?
— Сначала на авеню Жюно. А ты?
— Боюсь, если я не пойду к ней, она будет говорить всем и каждому, что вот, мол, ее муж умирает, до конца выполнив свой долг, а ты палец о палец для нее не ударил.
Около дома Маринетты дежурил теперь одинокий полицейский. Пятно крови все еще виднелось на тротуаре. Некоторые прохожие останавливались здесь ненадолго, но тут же шли дальше. Исчезли и журналисты.
— Что нового?
— Ничего, господин комиссар. Угомонились. В швейцарской супруги Соже сидели за столом.
Ночной портье «Паласа» был все в том же ужасном халате и по-прежнему небрит.
— Сидите, сидите… Я на минутку поднимусь на четвертый этаж. А к вам у меня только пара вопросов… Надо полагать, у мадемуазель Ожье не было машины?
— Два года назад она купила мотороллер, но месяца через два чуть не наехала на кого-то и тут же продала свою игрушку.
— Где она обычно проводила отпуск?
— Прошлым летом была в Испании; вернулась оттуда такая загорелая, я ее прямо не узнала…
— Она одна туда ездила?
— С подругой. Во всяком случае, так она мне сказала.
— У нее часто бывали друзья?
— Нет. Кроме жениха, о котором я уже говорила, и инспектора, навещавшего ее в последнее время, к ней почти никто не заходил…
— А по воскресеньям?
— По субботам она работала вторую половину дня, вечером уезжала и возвращалась к утру в понедельник. В понедельник — салоны красоты до обеда закрыты.
— Значит, уезжала она недалеко? Куда, не знаете?
— Знаю только, что она увлекалась плаваньем. Она часто говорила, что часами не вылезает из воды.
Мегрэ поднялся на четвертый этаж и минут пятнадцать рылся в ящиках стола и в стенных шкафах, перебирая одежду, белье, различные безделушки, так часто раскрывающие характер и вкусы владельца.
Вещи были недорогие, но изящные. В столе он нашел письмо из Гренобля, которого не заметил утром. Написанное мужской рукой, шутливое и нежное, оно походило на письмо возлюбленного, и лишь по последним фразам комиссар догадался, что писал отец Маринетты.
»…Твоя сестра снова беременна, а ее инженер гордится этим, словно выстроил самую большую плотину в мире. Мать по-прежнему воюет с полестней малышей и приходит домой вся пропахшая запачканными пеленками…»
А вот и свадебная фотография, сделанная, судя по надписи, несколько лет тому назад. Чья же это свадьба, ее сестры? Рядом с новобрачными их родственники в напряженных, неестественных позах, как всегда на таких фотографиях. Слева молодой человек с женой и сыном, мальчуганом лет трех-четырех, и совсем с краю — миловидная девушка с живыми лучистыми глазами, по-видимому, сама Маринетта.
Мегрэ сунул фотографию в карман. Выйдя из дома, он взял такси и вскоре был уже на Кэ-дез-Орфевр в своем кабинете, из которого вышел сегодня под утро, поставив, наконец, точку на затянувшемся деле «мотогангстеров».
Не успел он снять пальто, как в дверь постучал Жанвье.
— Нашелся ее брат, шеф. Я был у него в страховой компании на улице Ле-Пелетье. Он там важная птица.
Мегрэ протянул ему свадебную фотографию.
— Он?
Жанвье без колебаний показал на отца мальчика.
— Он в курсе дела?
— Нет. Газеты только сейчас вышли. Сначала он меня уверял, что произошла ошибка, что не в характере его сестры убегать или прятаться.
— «Она, — говорит, — у нас прямая, открытая душа, слишком резка с людьми, я часто ругаю ее за это. Людям это не всегда нравится…»
— Как по-твоему, он не старался что-то скрыть? Перебрав несколько трубок, Мегрэ выбрал одну, и, усевшись за стол, начал медленно ее набивать.
— Нет. Мне кажется, он человек порядочный. Сразу же рассказал все об их семье. Они из Гренобля. Отец преподает английский язык в лицее, а мать заведует детскими яслями. У них есть еще одна дочь — живет там же, в Гренобле, замужем за инженером, который каждый год делает ей по ребенку…
— Знаю.
Мегрэ не сказал, что узнал это из письма, найденного им на квартире Маринетты.
— Окончив школу, Маринетта уехала в Париж. Сначала устроилась секретаршей к одному адвокату. Эта работа пришлась ей не по душе, и она поступила на курсы косметики. Теперь, по словам брата, она мечтает открыть свой косметический салон.
— А что с женихом?
— Она действительно была помолвлена с неким Жан-Клодом Тернелем — сыном парижского промышленника. Маринетта познакомила парня со своим братом и даже собиралась свозить его в Гренобль — показать родителям.
— А брат знает, что этот Жан-Клод не раз ночевал у нее?
— Он не особенно распространялся по этому поводу, но дал понять, что как брат он этого, вообще говоря, не одобряет, но как человек современных взглядов не склонен осуждать Маринетту.
— В общем семейка для рекламы, — пробурчал Мегрэ.
— Нет, в самом деле он мне понравился. Квартира на авеню Жюно, где каждая вещь говорила о Маринетте, понравилась Мегрэ не меньше.
— А разыскать и допросить девушку все-таки надо и как можно скорее! Брат виделся с ней в последнее время?
— На позапрошлой неделе. Когда Маринетта не уезжала по субботам за город, она проводила воскресный вечер у брата и невестки. Они живут в пригороде Ванв, у тамошнего муниципального парка. Далековато, но Франсуа Ожье — так зовут брата — говорит, что это очень удобно для детей.
— Она им ничего не говорила?
— Сказала как-то, что познакомилась с одним занятным человеком, и пообещала вскорости рассказать необыкновенную историю. Невестка еще поддразнила ее: «Новый жених?»
Жанвье, казалось, и сам был огорчен, сообщая столь мирные, обыденные подробности.
— Только она в ответ поклялась, что ни боже мой — с нее, мол, и одного хватит.
— Кстати, почему она порвала с этим Жан-Клодом?
— Раскусила она его. Парень он никчемный, пустельга и лодырь, И к тому же он сам был не прочь от нее отделаться. В школе дважды проваливался на выпускных экзаменах. Отец послал его в Англию к своему компаньону. И там у него дело не шло. Теперь его пристроили здесь на отцовской фирме, где он опять бьет баклуши.
— Узнай, пожалуйста, когда были поезда на Гренобль вчера вечером или сегодня утром.
Это ничего не дало. Если бы Маринетта уехала с ночным поездом, она бы уже была у родителей. Но ни ее отец, которому Мегрэ в конце концов позвонил в лицей, ни мать не видели своей дочери.
Повесив трубку, комиссар повернулся к Жанвье.
— Сегодня утром Лапуэнт разговаривал с девушками из института красоты.
Они понятия не имеют, где Маринетта бывала по воскресеньям. Из дому она ушла ночью, под проливным дождем и ничего с собой не взяла — ни чемодана, ни даже смены белья. В любой гостинице ее сразу взяли бы на заметку — это, я думаю, она учла.
Где же она может быть сейчас? У одной из своих подруг, которой вполне доверяет? Или в каком-нибудь укромном уголке, где ее хорошо знают, например в пригородной гостинице? Говорят, она увлекается плаваньем. Каждую неделю ездить к морю, ей, конечно не по карману. Да и зачем? На Сене, Марне или Уазе прекрасных пляжей сколько хочешь.
Так вот, разыщи Жан-Клода и постарайся выведать у него, куда они с ней обычно ездили…
В соседней комнате давно уже дожидался Мере. Он принес небольшую картонную коробку с пулями и тремя гильзами.
— Эксперт того же мнения, что и мы, шеф. Калибр 7,63, пистолет — почти наверняка маузер.
— А отпечатки?
— Странное дело, в гостиной почти всюду отпечатки Лоньона, даже на ручке радио.
— А на телевизоре?
— Не обнаружили. На кухне он открывал холодильник — брал жестянку с молотым кофе. Его же отпечатки и на кофейнике. Чему вы улыбаетесь? Я несу вздор?
— Нет, нет, продолжай.
— Лоньон пил из стакана и чашки. А на коньячной бутылке отпечатки пальцев обоих, инспектора и девушки.
— А в спальне?
— Никаких следов Лоньона. Ни одного его волоска на подушке. Только один женский. Никаких следов на полу, хотя, как мне сказали, Лоньон пришел на авеню Жюно под проливным дождем.
Мере и его ребята ничего не упустили.
— Похоже, что он долго сидел в кресле перед балконной дверью. Думаю, что, сидя там, он и включал радио. Один раз он открывал балконную дверь отпечатки его пальцев на дверной ручке просто загляденье, а на балконе я подобрал окурок… Вы все улыбаетесь…
— Видишь ли, все это подтверждает мысль, которая пришла мне в голову при разговоре с собственной женой.
На первый взгляд все как будто говорит за то, что Невезучий, которого жена превратила в домработницу, наконец-то завел интрижку и вознаграждал себя на авеню Жюно за безрадостные будни в своей квартире на площади Константин-Пекер. Верно? Так вот слушай, старина. Мне стало смешно, что ребята из восемнадцатого района ни с того ни с сего превратили Лоньона в донжуана. Готов поспорить, что между ним и этой девушкой ровно ничего не было. Даже обидно за него — он много потерял. Приходя к ней вечерами, он сидел в первой комнате, в гостиной, чаще всего у окна, а Маринетта доверяла ему настолько, что укладывалась при нем спать. Ты больше ничего не обнаружил?
— Немного песка на ее туфлях — тех, что на низком каблуке, наверное, она носила их за городом. Песок речной. У нас в лаборатории сотни разных образцов песка. Если повезет — определим, откуда этот. Но на анализы уйдет уйма времени.
— Держи меня в курсе дела. Кто-нибудь еще ждет меня?
— Инспектор из восемнадцатого района.
— С темными усиками?
— Да.
— Это Шинкье. Пойдешь мимо — попроси его зайти.
Снова пошел мелкий моросящий дождь, вернее, сырой туман опустился на город, точно сумерки. Облака стояли почти неподвижно и, постепенно утрачивая свои очертания, слились вскоре в сплошной грязно-серый купол.
— Что скажете, Шинкье?
— Обход улицы затянулся, господин комиссар. Наши ребята до сих пор ходят по квартирам. Хорошо еще, что на авеню Жюно на каждой стороне не больше сорока домов. И то хватит — как-никак надо опросить две сотни людей!
— Меня в особенности интересуют дома напротив места происшествия.
— С вашего позволения, господин комиссар, я еще вернусь к этому. Я понимаю, о чем вы говорите. Начал я с жильцов дома, из которого вышел бедняга Лоньон. На первом этаже живет одна семья, пожилые супруги Гэбр.
Месяц тому назад они уехали в Мексику к замужней дочери.
Он достал из кармана записную книжку, испещренную пометками, фамилиями и нехитрыми чертежиками.
«И с этим надо поделикатней, а то еще обидится, чего доброго», — подумал Мегрэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— А она не пыталась расспросить его поподробней?
— По-моему, она ему просто не поверила. Постой! Вот еще что. Рассказывая об этом, он как-то добавил: «Внешность обманчива. Если бы можно было видеть сквозь стены, мы не поверили бы своим глазам». Мне запомнилась эта фраза.
Беседу прервал хозяин ресторана. Поздоровавшись, он предложил ликер к кофе. Когда они опять остались вдвоем, мадам Мегрэ нерешительно спросила мужа:
— Пригодится это тебе?
Комиссар сидел молча, раскуривая трубку. У него вдруг мелькнула смутная догадка.
— Ну, что ты молчишь?
— Да! Как знать, может быть, это перевернет весь ход следствия.
Она бросила на него благодарный, хотя и недоверчивый взгляд.
Не раз потом вспоминала она этот чудесный обед у «Маньера».
Глава 3
Любовные тайны Маринетты
Мегрэ посмотрел в окно. Дождь постепенно ослабевал, словно израсходовав всю свою силу за утро, когда он то и дело принимался лить как из ведра, внезапно обрушивая на прохожих хлещущие косые струи. Пора было идти, но Мегрэ не торопился — ему хотелось еще немного продлить этот необычайный праздничный обед.
Видел бы их Лоньон; он бы не упустил случая еще раз излить желчь: «Я корчусь от боли на больничной койке, а они сидят у „Маньера“, воркуют на старости лет, как голуби, и судачат о моей несчастной жене: уж и склочница-то она и в голове у нее не все в порядке…»
— Ты к себе на работу?
— Сначала на авеню Жюно. А ты?
— Боюсь, если я не пойду к ней, она будет говорить всем и каждому, что вот, мол, ее муж умирает, до конца выполнив свой долг, а ты палец о палец для нее не ударил.
Около дома Маринетты дежурил теперь одинокий полицейский. Пятно крови все еще виднелось на тротуаре. Некоторые прохожие останавливались здесь ненадолго, но тут же шли дальше. Исчезли и журналисты.
— Что нового?
— Ничего, господин комиссар. Угомонились. В швейцарской супруги Соже сидели за столом.
Ночной портье «Паласа» был все в том же ужасном халате и по-прежнему небрит.
— Сидите, сидите… Я на минутку поднимусь на четвертый этаж. А к вам у меня только пара вопросов… Надо полагать, у мадемуазель Ожье не было машины?
— Два года назад она купила мотороллер, но месяца через два чуть не наехала на кого-то и тут же продала свою игрушку.
— Где она обычно проводила отпуск?
— Прошлым летом была в Испании; вернулась оттуда такая загорелая, я ее прямо не узнала…
— Она одна туда ездила?
— С подругой. Во всяком случае, так она мне сказала.
— У нее часто бывали друзья?
— Нет. Кроме жениха, о котором я уже говорила, и инспектора, навещавшего ее в последнее время, к ней почти никто не заходил…
— А по воскресеньям?
— По субботам она работала вторую половину дня, вечером уезжала и возвращалась к утру в понедельник. В понедельник — салоны красоты до обеда закрыты.
— Значит, уезжала она недалеко? Куда, не знаете?
— Знаю только, что она увлекалась плаваньем. Она часто говорила, что часами не вылезает из воды.
Мегрэ поднялся на четвертый этаж и минут пятнадцать рылся в ящиках стола и в стенных шкафах, перебирая одежду, белье, различные безделушки, так часто раскрывающие характер и вкусы владельца.
Вещи были недорогие, но изящные. В столе он нашел письмо из Гренобля, которого не заметил утром. Написанное мужской рукой, шутливое и нежное, оно походило на письмо возлюбленного, и лишь по последним фразам комиссар догадался, что писал отец Маринетты.
»…Твоя сестра снова беременна, а ее инженер гордится этим, словно выстроил самую большую плотину в мире. Мать по-прежнему воюет с полестней малышей и приходит домой вся пропахшая запачканными пеленками…»
А вот и свадебная фотография, сделанная, судя по надписи, несколько лет тому назад. Чья же это свадьба, ее сестры? Рядом с новобрачными их родственники в напряженных, неестественных позах, как всегда на таких фотографиях. Слева молодой человек с женой и сыном, мальчуганом лет трех-четырех, и совсем с краю — миловидная девушка с живыми лучистыми глазами, по-видимому, сама Маринетта.
Мегрэ сунул фотографию в карман. Выйдя из дома, он взял такси и вскоре был уже на Кэ-дез-Орфевр в своем кабинете, из которого вышел сегодня под утро, поставив, наконец, точку на затянувшемся деле «мотогангстеров».
Не успел он снять пальто, как в дверь постучал Жанвье.
— Нашелся ее брат, шеф. Я был у него в страховой компании на улице Ле-Пелетье. Он там важная птица.
Мегрэ протянул ему свадебную фотографию.
— Он?
Жанвье без колебаний показал на отца мальчика.
— Он в курсе дела?
— Нет. Газеты только сейчас вышли. Сначала он меня уверял, что произошла ошибка, что не в характере его сестры убегать или прятаться.
— «Она, — говорит, — у нас прямая, открытая душа, слишком резка с людьми, я часто ругаю ее за это. Людям это не всегда нравится…»
— Как по-твоему, он не старался что-то скрыть? Перебрав несколько трубок, Мегрэ выбрал одну, и, усевшись за стол, начал медленно ее набивать.
— Нет. Мне кажется, он человек порядочный. Сразу же рассказал все об их семье. Они из Гренобля. Отец преподает английский язык в лицее, а мать заведует детскими яслями. У них есть еще одна дочь — живет там же, в Гренобле, замужем за инженером, который каждый год делает ей по ребенку…
— Знаю.
Мегрэ не сказал, что узнал это из письма, найденного им на квартире Маринетты.
— Окончив школу, Маринетта уехала в Париж. Сначала устроилась секретаршей к одному адвокату. Эта работа пришлась ей не по душе, и она поступила на курсы косметики. Теперь, по словам брата, она мечтает открыть свой косметический салон.
— А что с женихом?
— Она действительно была помолвлена с неким Жан-Клодом Тернелем — сыном парижского промышленника. Маринетта познакомила парня со своим братом и даже собиралась свозить его в Гренобль — показать родителям.
— А брат знает, что этот Жан-Клод не раз ночевал у нее?
— Он не особенно распространялся по этому поводу, но дал понять, что как брат он этого, вообще говоря, не одобряет, но как человек современных взглядов не склонен осуждать Маринетту.
— В общем семейка для рекламы, — пробурчал Мегрэ.
— Нет, в самом деле он мне понравился. Квартира на авеню Жюно, где каждая вещь говорила о Маринетте, понравилась Мегрэ не меньше.
— А разыскать и допросить девушку все-таки надо и как можно скорее! Брат виделся с ней в последнее время?
— На позапрошлой неделе. Когда Маринетта не уезжала по субботам за город, она проводила воскресный вечер у брата и невестки. Они живут в пригороде Ванв, у тамошнего муниципального парка. Далековато, но Франсуа Ожье — так зовут брата — говорит, что это очень удобно для детей.
— Она им ничего не говорила?
— Сказала как-то, что познакомилась с одним занятным человеком, и пообещала вскорости рассказать необыкновенную историю. Невестка еще поддразнила ее: «Новый жених?»
Жанвье, казалось, и сам был огорчен, сообщая столь мирные, обыденные подробности.
— Только она в ответ поклялась, что ни боже мой — с нее, мол, и одного хватит.
— Кстати, почему она порвала с этим Жан-Клодом?
— Раскусила она его. Парень он никчемный, пустельга и лодырь, И к тому же он сам был не прочь от нее отделаться. В школе дважды проваливался на выпускных экзаменах. Отец послал его в Англию к своему компаньону. И там у него дело не шло. Теперь его пристроили здесь на отцовской фирме, где он опять бьет баклуши.
— Узнай, пожалуйста, когда были поезда на Гренобль вчера вечером или сегодня утром.
Это ничего не дало. Если бы Маринетта уехала с ночным поездом, она бы уже была у родителей. Но ни ее отец, которому Мегрэ в конце концов позвонил в лицей, ни мать не видели своей дочери.
Повесив трубку, комиссар повернулся к Жанвье.
— Сегодня утром Лапуэнт разговаривал с девушками из института красоты.
Они понятия не имеют, где Маринетта бывала по воскресеньям. Из дому она ушла ночью, под проливным дождем и ничего с собой не взяла — ни чемодана, ни даже смены белья. В любой гостинице ее сразу взяли бы на заметку — это, я думаю, она учла.
Где же она может быть сейчас? У одной из своих подруг, которой вполне доверяет? Или в каком-нибудь укромном уголке, где ее хорошо знают, например в пригородной гостинице? Говорят, она увлекается плаваньем. Каждую неделю ездить к морю, ей, конечно не по карману. Да и зачем? На Сене, Марне или Уазе прекрасных пляжей сколько хочешь.
Так вот, разыщи Жан-Клода и постарайся выведать у него, куда они с ней обычно ездили…
В соседней комнате давно уже дожидался Мере. Он принес небольшую картонную коробку с пулями и тремя гильзами.
— Эксперт того же мнения, что и мы, шеф. Калибр 7,63, пистолет — почти наверняка маузер.
— А отпечатки?
— Странное дело, в гостиной почти всюду отпечатки Лоньона, даже на ручке радио.
— А на телевизоре?
— Не обнаружили. На кухне он открывал холодильник — брал жестянку с молотым кофе. Его же отпечатки и на кофейнике. Чему вы улыбаетесь? Я несу вздор?
— Нет, нет, продолжай.
— Лоньон пил из стакана и чашки. А на коньячной бутылке отпечатки пальцев обоих, инспектора и девушки.
— А в спальне?
— Никаких следов Лоньона. Ни одного его волоска на подушке. Только один женский. Никаких следов на полу, хотя, как мне сказали, Лоньон пришел на авеню Жюно под проливным дождем.
Мере и его ребята ничего не упустили.
— Похоже, что он долго сидел в кресле перед балконной дверью. Думаю, что, сидя там, он и включал радио. Один раз он открывал балконную дверь отпечатки его пальцев на дверной ручке просто загляденье, а на балконе я подобрал окурок… Вы все улыбаетесь…
— Видишь ли, все это подтверждает мысль, которая пришла мне в голову при разговоре с собственной женой.
На первый взгляд все как будто говорит за то, что Невезучий, которого жена превратила в домработницу, наконец-то завел интрижку и вознаграждал себя на авеню Жюно за безрадостные будни в своей квартире на площади Константин-Пекер. Верно? Так вот слушай, старина. Мне стало смешно, что ребята из восемнадцатого района ни с того ни с сего превратили Лоньона в донжуана. Готов поспорить, что между ним и этой девушкой ровно ничего не было. Даже обидно за него — он много потерял. Приходя к ней вечерами, он сидел в первой комнате, в гостиной, чаще всего у окна, а Маринетта доверяла ему настолько, что укладывалась при нем спать. Ты больше ничего не обнаружил?
— Немного песка на ее туфлях — тех, что на низком каблуке, наверное, она носила их за городом. Песок речной. У нас в лаборатории сотни разных образцов песка. Если повезет — определим, откуда этот. Но на анализы уйдет уйма времени.
— Держи меня в курсе дела. Кто-нибудь еще ждет меня?
— Инспектор из восемнадцатого района.
— С темными усиками?
— Да.
— Это Шинкье. Пойдешь мимо — попроси его зайти.
Снова пошел мелкий моросящий дождь, вернее, сырой туман опустился на город, точно сумерки. Облака стояли почти неподвижно и, постепенно утрачивая свои очертания, слились вскоре в сплошной грязно-серый купол.
— Что скажете, Шинкье?
— Обход улицы затянулся, господин комиссар. Наши ребята до сих пор ходят по квартирам. Хорошо еще, что на авеню Жюно на каждой стороне не больше сорока домов. И то хватит — как-никак надо опросить две сотни людей!
— Меня в особенности интересуют дома напротив места происшествия.
— С вашего позволения, господин комиссар, я еще вернусь к этому. Я понимаю, о чем вы говорите. Начал я с жильцов дома, из которого вышел бедняга Лоньон. На первом этаже живет одна семья, пожилые супруги Гэбр.
Месяц тому назад они уехали в Мексику к замужней дочери.
Он достал из кармана записную книжку, испещренную пометками, фамилиями и нехитрыми чертежиками.
«И с этим надо поделикатней, а то еще обидится, чего доброго», — подумал Мегрэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15