— Так утверждает госпожа Бланш.
— Она не успела закрыть за Оскаром?
— Она подсматривала через дверной глазок. Благодарю вас, госпожа Шабю. Сожалею, что принес вам печальную весть. И простите, последний вопрос: живет ли в Париже кто-нибудь из родственников покойного?
— Да, его отец, старик Дезире. Ему семьдесят три года. Но он все еще не хочет оставить свое бистро на набережной Турнель. Оно называется «В маленьком Сансере». Дезире давно овдовел и живет с одной из официанток, женщиной лет пятидесяти. В машине Мегрэ спросил Лапуэнта:
— Ну как?
— Довольно любопытная особа. А вы верите тому, что она говорит?
— Безусловно.
— Нельзя сказать, чтобы она особенно горевала.
— Это придет. Может быть уже сегодня ночью, когда она ляжет спать одна. Поплачет, вероятно, и горничная: она наверняка спала с хозяином.
— Маньяк он был, что ли?
— В какой-то мере да. Есть люди, которым такие любовные связи необходимы, чтобы поверить в себя. Его жена очень верно это подметила… Едем теперь к старому Дезире. Только бы он еще не закрыл уже свой кабачок.
Они подкатили к бистро «В маленьком Сансере» как раз в ту минуту, когда седой человек в синем фартуке из плотной ткани опускал железные шторы. Сквозь приоткрытую дверь виднелись стулья, поднятые на столы, опилки на полу и грязные стопки на оцинкованной стойке.
— Закрыто, господа.
— Нам необходимо поговорить с вами.
— Со мной? А вы кто такие будете?
— Мы из уголовной полиции.
— Вот оно что! Какие же у меня могут быть с вами дела? — Старик нахмурился. — Ну что ж, заходите.
Вошли в бистро. Дезире запер дверь. Большая печь в углу излучала тепло.
— Речь не о вас, а о вашем сыне. Дезире недоверчиво смотрел хитроватыми глазами крестьянина.
— И что же натворил мой сын?
— Ничего. С ним стряслась беда.
— Я всегда говорил ему: не гоняй на большой скорости. Тяжело ранен?
— Не ранен — убит.
Старик ушел за стойку. Молча налил себе виноградной водки, одним глотком осушил стопку.
— Выпьете? — спросил он.
Мегрэ утвердительно кивнул. Лапуэнт отказался: он терпеть не мог виноградной водки.
— Как это случилось?
— Его застрелили из пистолета.
— Кто?
— Это я и выясняю.
Морщинистое лицо старого Шабю осталось бесстрастным, только взгляд еще больше посуровел.
— Невестка знает?
— Да.
— Что она говорит?
— Ей известно не больше, чем нам.
— Шестой десяток лет я стою за этой стойкой… Идите за мной. — Старик провел их в кухню и зажег свет. — Посмотрите.
На стене висела фотография мальчугана лет семи-восьми, с обручем в руке. На другом снимке тот же мальчуган был уже в костюмчике для первого причастия.
— Это он. Тут, на антресоли, и родился. В этом же квартале бегал в начальную школу, потом в лицей. Дважды проваливался на выпускных экзаменах. Стал агентом по сбыту вин. Стаптывал башмаки, бегал по домам. Потом виноторговец из Макона взял его помощником в парижскую контору. Оскару не всегда сладко жилось, поверьте, он немало погнул спину. Женившись, он едва мог прокормить жену.
— Он ее любил?
— А как же! Она служила у его хозяина машинисткой. Сперва они устроились в тесной квартирке на улице Сент-Антуан. Детей у них не было, Оскар готовился завести свое дело, но я ему не советовал: был уверен, что он прогорит. А вышло наоборот: ему повезло. За что ни возьмется — во всем удача. Видали на Сене его баржи с «Вином монахов»? Впрочем, чтобы выбиться наверх, одной удачи мало. Надо быть крутым, никому не давать спуску. Его богатство обернулось нищетой для многих мелких торговцев, и хоть он сам тут вроде бы ни при чем, врагов у него довольно. Люди есть люди.
— Вы хотите сказать, что покушение мог совершить кто-нибудь из разорившихся конкурентов?
— Скорее всего так.
Дезире не упоминал ни любовниц своего сына, ни их мужей. Интересно, он в курсе дела?
— Не назовете ли кого-нибудь, кто затаил на него обиду?
— Сам я ничего такого не знаю, на складах Берси вам смогли бы порассказать об этом. — Старик пожал плечами. — Сын слыл там за человека, с которым шутки плохи.
— Часто он вас навещал?
— Можно сказать, никогда. С тех пор, как он обзавелся собственным делом, мы перестали понимать друг друга.
— Вы не могли простить ему жестокости к людям?
— Это или другое — какая разница? — И неожиданно, слегка дрожащим указательным пальцем Дезире смахнул со щеки слезу, одну-единственную. — Когда можно будет взглянуть на него?
— Завтра утром в институте судебной медицины.
— Это там, внизу, на том берегу?
Старик снова наполнил стопки. Взгляд его был устремлен в одну точку. Мегрэ выпил и, простившись с Дезире, занял свое место в машине.
— Сначала отвези меня, потом уже поедешь к себе, — сказал он Лапуэнту.
Было около полуночи, когда он поднялся по лестнице и увидел жену, поджидавшую на площадке у приоткрытой двери.
— Ты не простыл? — обеспокоенно спросила она.
— Я почти не был на улице — раскатывал в машине.
— Но ты охрип…
— Но я же не кашляю. Насморка тоже нет.
— Посмотрим, что будет утром. А пока я приготовлю тебе грог и дам две таблетки аспирина… Твой мальчишка сознался?
Мадам Мегрэ знала, что Стирнэ убил свою бабку.
— Без всяких усилий с моей стороны.
— Убил из-за денег?
— Он безработный. Три месяца не платил хозяйке. Его согнали с квартиры.
— Садист?
— Какое там? Просто у него развитие десятилетнего ребенка. Не отдает себе отчета ни в том, что случилось, ни в том, что его ждет. На вопросы отвечает без уверток и старательно, как школьник.
— Выходит, он невменяемый?
— К счастью, решать это не мне, а суду.
— Кто будет его защищать?
— Как всегда, адвокат из начинающих, никому в суде не известный: у мальчишки всего три франка в кармане… Но задержался я не из-за него, а из-за человека весьма заметного. Его застрелили, когда он выходил из самого шикарного дома свиданий в Париже…
— Ну, я пошла варить грог, а то уже вода кипит.
Мегрэ стащил с себя волглую одежду, натянул пижаму и, поколебавшись, набил трубку. Вместе с привычным вкусом и запахом табака он ощутил противный привкус простуды.
Глава 2
Когда жена, принеся утреннюю чашку кофе, коснулась рукой его плеча, Мегрэ испытал, как в детстве, соблазн пожаловаться на недомогание, чтобы ему разрешили еще немного поваляться в теплой постели.
Голова болела, ломило в висках. Лоб покрылся испариной. Оконные стекла заливал ровный молочно-белый свет, словно они были матовыми.
Мегрэ выпил кофе и решил вставать. Ворча, он подошел к окну взглянуть, что делается на улице. В утреннем тумане мелькали первые редкие прохожие. Засунув руки в карманы, они торопились в метро.
Все еще не стряхнув с себя сон, Мегрэ допил кофе, а затем долго стоял под душем. Потом побрился, думая о Шабю, образ которого неотступно преследовал комиссара.
Кто из тех, кто рисовал ему этот образ, ближе всего к истине? Для Бланш он был только клиентом, одним из самых выгодных клиентов, никогда не забывавшим заказать шампанское. Шабю сорил деньгами, чтобы продемонстрировать всем, как он богат, и с великим удовольствием рассказывал: «Я начинал простым торговым агентом, таскался из дома в дом. А отец и сейчас еще держит кабачок на набережной Турнель. Он у меня малограмотный».
Кем Шабю был на самом деле для Кузнечика? Мегрэ чувствовал, что убитый ей был не безразличен. Анна-Мари знала, что она далеко не единственная, с кем Шабю уединяется в тихом отеле на улице Фортюни, однако не похоже было, чтобы она ревновала.
Еще менее ревнивой оказалась госпожа Шабю. Мегрэ припоминал некоторые детали, поразившие его в доме на площади Вогезов. Например, портрет маслом, в натуральную величину, висевший на стене в гостиной. Шабю презрительно смотрел в пространство, сжав кулак и словно готовясь нанести удар.
— Как ты себя чувствуешь?
— После второй чашки кофе окончательно буду в порядке.
— А все-таки прими аспирин и поменьше выходи сегодня на улицу. Я сейчас вызову такси по телефону.
По дороге на набережную Орфевр Мегрэ ни на минуту не забывал о виноторговце. Он чувствовал, что как только вдохнет жизнь в этот расплывчатый образ, поймет характер Шабю, найти убийцу уже не составит труда.
Туман все не рассеивался, и комиссар вынужден был включить свет. Он распечатал почту, подписал несколько распоряжений и ровно в девять направился в кабинет шефа. Мегрэ коротко доложил о Тео Стирнэ.
— Вы считаете его умственно отсталым?
— Нет никакого сомнения, что адвокат будет строить защиту именно на этом, если только не предпочтет тему трудного детства и тяжелой наследственности. Но парень нанес пятнадцать ударов кочергой, и у прокурора есть основание говорить о садистских наклонностях, тем более что убита родная бабка. Стирнэ явно не отдает себе отчета в том, что его ждет, и старательно отвечает на вопросы. Он не видит в своем поступке ничего из ряда вон выходящего.
— Так. Ну, а преступление на улице Фортюни, о котором очень кратко сообщили утренние газеты?
— Об этом деле еще много будут писать. Шабю — человек богатый и известный. Даже в метро то и дело натыкаешься на рекламу фирмы «Вино монахов».
— Преступление на почве ревности?
— Пока не знаю. Покойный, кажется, делал все, чтобы нажить себе врагов. Придется искать одновременно в разных направлениях.
— Верно, что он вышел из дома свиданий?
— Вы и это прочли в газетах?
— Нет, но предположение напрашивается само собой, я знаю улицу Фортюни.
Мегрэ вернулся в свой кабинет, размышляя о госпоже Шабю. Она тоже не заплакала, хотя случившееся, видимо, было для нее ударом. Насколько она моложе мужа? Лет на пять или шесть. Откуда взялись у нее такая элегантность и уверенность в себе, сквозившая в каждом жесте и слове?
Шабю встретился с ней, когда ему приходилось туго затягивать ремень, а она была простой машинисткой. Но и теперь, одеваясь у лучших парижских портных, виноторговец выглядел простоватым и неуклюжим. Он словно не успел еще привыкнуть к своему стремительному взлету и вечно старался выставить напоказ свое богатство.
Разумеется, их квартиру, если оставить в стороне нелепый портрет в гостиной, обставила жена. Современность и старина, гармонично сочетаясь, создавали приятный ансамбль, где каждый чувствовал себя удобно и уютно.
Что она теперь делает? Вероятно, готовится ехать в институт судебной медицины. Но и там, в тягостной атмосфере помещения, прежде именовавшегося моргом, госпожа Шабю останется невозмутимо спокойной…
— Ты здесь, Лапуэнт?
— Да, патрон.
— Едем. На набережную Шарантон. — Мегрэ натянул тяжелое пальто, обернул шею шарфом, нахлобучил шляпу и, выходя из кабинета, раскурил трубку. Во дворе они сели в одну из машин.
— Куда? — осведомился Лапуэнт.
— Набережная Шарантон.
Они покатили по набережной Берси, вдоль которой за решетчатой оградой высились бесконечные склады. На каждом было выписано имя владельца. Три самых больших принадлежали Шабю. Со стороны реки, у пристаней, тянулись штабеля бочек, непрерывно сгружаемых с барж. Всюду «Вино монахов». Везде Оскар Шабю.
В тупике стояла старинная каменная постройка. На просторном дворе, также загроможденном бочками, грузили в крытые фургоны ящики с бутылками. Погрузкой, по всей видимости, руководил человек с отвислыми усами, в синем фартуке.
— Сейчас загоню машину во двор и готов сопровождать вас.
Даже во дворе чувствовался сильный запах солода. Он преследовал и в широком коридоре, у входа в который висела эмалевая табличка: «Входите без звонка». Одна из дверей слева была открыта. В довольно мрачной комнате, у телефонного коммутатора, сидела косенькая девушка.
— Что вам угодно?
— Мне нужен личный секретарь господина Шабю.
В глазах телефонистки мелькнуло подозрение.
— Вы хотите говорить именно с ней?
— Да.
— Вы с ней знакомы?
— Да.
— И вам известно, что произошло?
— Да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18