— Он ушел? — спросил Мегрэ.
— Видите силуэт за третьим отсюда фонарем? Это он. Входит в кафе.
Несколько минут спустя Мегрэ тоже вошел туда. Игра продолжалась. Межа, как и следовало ожидать, обсуждал ее ход.
— Говорю вам, что как только вы объявили… А, вот и комиссар! Так вот, раз я играю на червях, а…
Альбер Форлакруа сидел в одиночестве за длинным десятиместным столом и следил издали за игрой. Тереза поставила рядом с ним бутылку белого, но пить он не спешил.
— Черт! — проворчал Мегрэ, вспомнив нацеженное из бочки вино, картошку, сосиски.
— Сядете на свое место, шеф?
— Не сейчас. Продолжай.
Пальто комиссар не снял. Он выжидал, посматривая на молодого человека, вытянувшего перед собой длинные ноги. Чувствовал ли Мегрэ себя в форме? Хватит ли у него смелости? Начав, нужно будет идти до конца, чего бы это ни стоило. Часы на стене все еще опаздывали. Он взглянул на свои. Семь. Тереза накрывала на стол. Может, сперва поесть? Или…
— Дай-ка мне глоточек белого, Тереза, — попросил он. Вряд ли вино то же, что пили те двое. Альбер Форлакруа задумчиво следил за комиссаром.
— Послушай, Межа!
— Да, шеф… Извините… Я забыл объявить терц.
— Вот это да!.. Так что же мясник?
— Он заходил, и я у него спросил. Не помнит. Если бы в такое время у него заказали хороший кусок, он запомнил бы.
Все шло по кругу. Мегрэ еще выжидал. Он спустился в кухню и поочередно приподнял крышки кастрюль.
— Что приготовили нам на обед, хозяюшка?
— Телячью печенку. Надеюсь, вы ее любите? Я не догадалась спросить.
И тут пришло решение. Телячью печень он ненавидел во всех ее видах.
— Послушай, Межа. Когда закончишь, сходишь в мэрию. Огонь там горит?
— Только что горел.
Мегрэ остановился перед Альбером Форлакруа.
— Давайте немного поговорим, не возражаете? Не здесь — у меня в кабинете. Вы обедали? Молодой человек молча встал.
— Тогда пошли, — сказал Мегрэ, и они скрылись в ночи.
Глава 9
«Карусель»
Любой с набережной дез Орфевр — Люкас или Жанвье — сразу понял бы, что нужно Мегрэ. Даже взглянув на него со спины. Может быть, она ссутуливалась? Опускались плечи?
Во всяком случае, стоило инспекторам увидеть спину шефа в длинном коридоре Дворца правосудия, когда он, ни слова не говоря, приводил к себе в кабинет человека, они понимающе переглядывались.
— Ara! Ясное дело — свидетель.
И никто не удивлялся, что через несколько часов появлялся официант из пивной «Дофин» с бутербродами и пивом.
Здесь же провожать взглядом Мегрэ и его попутчика, когда они шли по темной улице, было некому.
— Подождите, пожалуйста, минутку. Комиссар зашел в полную странных запахов бакалею, купил серого табаку и спички.
— Да, и пачку папирос. Лучше даже две.
В банке на витрине были слипшиеся конфеты, которые в детстве он очень любил, но сейчас купить не решился. По пути Альбер Форлакруа молчал, явно стараясь держаться непринужденно.
Ограда мэрии, двор, потом кабинет: тепло, в темноте светится раскаленная печка.
— Заходите, Форлакруа. Располагайтесь.
Мегрэ зажег свет, снял пальто и шляпу, подбросил в печку угля и несколько раз обошел вокруг комнаты; по его лицу пробегали отблески беспокойства. Он ходил взад и вперед, посматривал то туда, то сюда, переставлял с места на место вещи, курил, что-то ворчал себе под нос, словно ожидал чего-то, а оно не появлялось. Для него этим «чем-то» было чувствовать себя: в своей шкуре, как он любил выражаться, чтобы избежать слова «вдохновение».
— Садитесь. Можете курить.
Он подождал, когда Форлакруа, по деревенской привычке, достанет папиросу прямо из распечатанной пачки, лежавшей у него в кармане куртки, дал ему прикурить, потом, прежде чем усесться самому, вспомнил об окошке в сарае, через которое он совсем недавно наблюдал за двумя мужчинами. Взглянул на окно своего кабинета, решил закрыть ставни, но не смог распахнуть окно и ограничился тем, что спустил пыльные шторы.
— Ну вот! — вздохнул он и с явным удовлетворением уселся. — Что скажете, Форлакруа?
«Карусель», как говорили на набережной дез Орфевр, началась. Альбер держался настороженно. Откинувшись слегка назад, поскольку ноги у него были слишком длинны для стула, на котором он сидел, молодой человек смотрел на комиссара и даже не пытался скрыть злость.
— Это вы вызвали мою мать? — после минутного молчания спросил он.
Значит, он видел, как она вылезала из машины или садилась в нее. Видел он и голландца Хораса Ван Ушена.
— Допросить вашу мать было необходимо, — ответил Мегрэ. — Она сейчас в Ларош-сюр-Йон, где пробудет несколько дней. Может быть, вы сумеете ее повидать?
Уставившись на парня, комиссар подумал: «Насколько ты, мой мальчик, ненавидишь отца или того, кто им считается, настолько же безрассудно ты обожаешь мать». И без всякого перехода осведомился:
— Во время последней встречи она призналась, что Форлакруа вам не отец, не так ли?
— Я это уже знал, — буркнул Альбер, глядя на свои сапоги.
— И могу поспорить: уже давно. Сколько же вам было лет, когда вы сделали это открытие? Вам, наверно, было тяжело?
— Напротив!
— Вы ненавидели судью Форлакруа, еще не зная об этом?
— Я его не любил.
А парень осторожен! Взвешивает каждое слово, как крестьянин на ярмарке, и каковы бы ни были его чувства, не горячится, — наверное, знает, что легко входит в раж.
— Так сколько же вам было лет?
— Около шестнадцати. Я тогда учился в люсонском лицее. Меня на несколько дней забрали оттуда. Отец, то есть Форлакруа, пригласил из Парижа знаменитого врача. Сначала я подумал, что для сестры, но оказалось, что и для меня тоже.
— Ваша сестра уже была… необычной?
— Не совсем такая, как все.
— А вы?
Альбер вздрогнул и посмотрел комиссару в глаза.
— Никто никогда не говорил мне, что я ненормальный. В лицее я учился отлично. Врач осматривал меня несколько часов, делал всякие анализы. Судья стоял позади, беспокоился, возбужденно говорил о чем-то мне непонятном. Что-то упоминал о группах крови — группе А, группе Б. Потом в течение нескольких дней с нетерпением ждал результатов анализов, и когда пришел ответ на бланке парижской лаборатории, судья посмотрел на меня холодно, с ледяной улыбкой, словно скинул наконец с плеч большую тяжесть. — Альбер говорил медленно, взвешивая каждое слово. — В лицее я расспросил старших ребят. Узнал, что у ребенка та же группа крови, что у одного из родителей, и что в некоторых странах это доказательство принимается судом при установлении отцовства. Значит, моя кровь имела другую группу, чем кровь судьи, — заявил он почти с триумфом. — Я хотел сбежать, но у меня не было денег. Меня подмывало уехать к матери, однако адреса ее я не знал, а судья, как только речь заходила о ней, замолкал. Я пошел служить в армию. Когда вернулся, решил жить, как живут здесь все.
— К тому же, ваш темперамент толкал вас к большим физическим нагрузкам, верно? Но скажите, почему вы остались в деревне, где жил судья?
— Из-за сестры. Я снял дом и стал сборщиком мидий. Разыскал судью и попросил отдать мне сестру.
— А он, конечно, отказал!
— Почему вы говорите «конечно»?
Во взгляде Альбера опять сверкнула злоба.
— Потому что судья, похоже, обожает дочь.
— Или ненавидит, — выдавил Альбер сквозь зубы.
— Вы так считаете?
— Меня-то он ненавидит во всяком случае, — ответил парень и вдруг встал. — Какое все это имеет отношение к вашему делу? Вы хотели, чтобы я разговорился, да?
Он пошарил рукой в кармане, но папиросы не нащупал; Мегрэ протянул ему пачку, купленную специально на этот случай.
— Сядьте, Форлакруа.
— Правда, что судья сознался?
— В чем?
— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.
— Он сознался в старом преступлении. Когда-то в Версале он застал вашу мать с мужчиной и убил его.
— Ого!
— Скажите, Форлакруа…
Молчание. Тяжелый взгляд Мегрэ.
— Вы дружны с Марселем Эро?
Снова молчание. Мэр по привычке поставил на столе у Мегрэ бутылку с вином, и комиссар наполнил стакан.
— И что из этого?
— Ничего. Во всяком случае, ничего особенного. Вы примерно одних лет. Он тоже сборщик мидий. Вы, наверное, встречали его в море, на танцах, еще где-нибудь. Я говорю о времени, когда он еще не лазил к вашей сестре в окно.
— Да, мы дружили.
— Вы живете один, так ведь? Довольно необычная для вашего возраста привычка к одиночеству. Дом у вас довольно большой…
— Ко мне каждый день приходит женщина и все прибирает.
— Знаю. А еда? Не станете же вы утверждать, что готовите сами?
Помрачнев, Альбер Форлакруа спрашивал себя, куда гнет комиссар.
— Иногда бывает. Я не чревоугодник. Кусок ветчины, яйца… Перед едой — сотня устриц. Иногда хожу поесть в гостиницу «Порт».
— Странно.
— Что странно?
— Да ничего… Вы! Живете в Эгюийоне, словно в глуши какой-то. Вам никогда не приходило в голову жениться?
— Нет.
— А вашему другу Эро?
— Он мне не друг.
— Больше не друг, это верно. Вы ведь поссорились, когда пошли слухи, что он иногда ночует у вашей сестры?
Тревога Форлакруа стала отчетливо заметна. Вначале, несмотря на злость, он не придавал особого значения вопросам Мегрэ. Теперь он вдруг почувствовал себя так, словно его опутали сетью. К чему подбирается комиссар? Мегрэ налил ему вина, подтолкнул в его сторону пачку папирос.
— Выпейте. Закурите. Осталось совсем недолго.
И Форлакруа решился — это было видно по его лицу.
— Больше ничего не скажу! Отвечать на вопросы не буду.
Мегрэ покружил по комнате, немного постоял, созерцая бюст Республики.
— Вы не голодны?
— Нет.
— Обедали? Я, например, голоден как волк, и если бы принесли несколько картофелин…
Ну, конечно! Конечно! Дрожи, милый, дрожи! Понятное дело, ты хладнокровен…
— В сущности, вы с Эро вроде двух деревенских петушков. Все девушки должны бегать за вами.
— Я девушками не интересуюсь.
— А вот Эро интересуется. И ему даже случается делать им детей. Узнав, что он любовник вашей сестры, вы, должно быть, возмутились. Не понимаю, как вам удалось не натворить еще чего-нибудь.
— Мы дрались.
— Видимо, неоднократно? Он ведь продолжал свое. Это довольно неприятно. Впрочем, я плохо его знаю. Вот вы знаете его лучше — не кажется ли вам, что Марсель и в самом деле искренне любит вашу сестру?
— Не знаю.
— Во всяком случае, некоторые так думают. Утверждают, что он собирался на ней жениться и даже договорился с судьей. Тогда уж вы, наверное, помирились бы, да? Он стал бы вашим зятем. Жаль, что он убежал: это говорит не в его пользу. Сознаюсь, у меня есть постановление на его арест. Если он невиновен, то почему так внезапно исчез и укрылся на болотах?
Папиросы следовали одна за другой. Порой на дороге слышались тяжелые шаги: люди шли посидеть в кафе «Порт». А «карусель» продолжалась. Время от времени, стоя лицом к стене, Мегрэ позволял себе выглядеть обескураженным. Ему доводилось проводить часы лицом к лицу с изворотливыми хитрецами, которые за словом в карман не лезли. Самый знаменитый его допрос на набережной дез Орфевр длился двадцать семь часов; он и двое его инспекторов сменяли друг друга, не давая подозреваемому ни минуты передышки. Но никогда еще, пожалуй, ему не приходилось сталкиваться с таким инертным, непробиваемым человеком, как Альбер Форлакруа.
— Марсель, кажется, единственный ребенок? И мать его вдова? Есть у нее хоть какие-нибудь сбережения? Спрашиваю потому, что если его признают виновным, жить этой бедной женщине…
— За нее не беспокойтесь. Она богаче большинства жителей Эгюийона.
— Тем лучше! А то, чем больше я думаю… Постойте! Хотите, между нами, я расскажу, как все происходило? Только подождите минутку, я позвоню. Чуть было не забыл, а дело важное. Алло!.. Мадемуазель? Да, это я… За мной конфеты… Нет, верно, вы предпочитаете засахаренные каштаны. Короче, мой долг растет. Отдел закрыт — знаю. Дайте мне, пожалуйста, Нант… Да, опербригаду… Благодарю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17