— заголосила Октавия. — Они умудрились вымыть весь дом одним чайником горячей воды! Четыре пролета, четыре лестничных площадки, мраморный пол на первом этаже — и все одним паршивым чайником! — Она презрительно усмехнулась.
— Ладно, — донесся из кухни голос Лючии Санты, — главное, чтобы стало чище, чем раньше.
— Откуда же, черт возьми, взяться чистоте — не от одного же чайника горячей воды?! — взвизгнула Октавия. Но, услыхав материнский смех, она сама прыснула. Утро было чудесное, квартиру заливало золотым светом.
Братья стояли перед ней с тряпками и щеткой и выглядели клоунами; до чего же люто они ненавидят убираться! О ненависти говорила каждая черточка на их лицах.
— Так и быть, — смягчилась Октавия. — Ты, Винни, поможешь мне убраться в шкафах, а ты, Джино, будешь мыть окна с внутренней стороны. Потом вы с Винни вынесете во двор весь мусор, а я закончу с окнами.
— Черта с два! — огрызнулся Джино.
Октавия даже не повернула головы.
— Не умничай, — только и донеслось из-за дверцы шкафа.
— Я пошел, — бросил Джино.
Винни с Салом были ошеломлены отвагой Джино. Ни один из братьев не осмеливался перечить Октавии; Ларри и то иногда повиновался ей. Ей ничего не стоило оттаскать их за вихры и отдубасить, если они дерзили и своевольничали. Однажды она стукнула Ларри по голове бутылкой из-под молока.
Октавия стояла на коленях перед шкафом.
— Не заставляй меня вставать, — бросила она через плечо.
— Мне наплевать, — заявил Джино. — Не буду я мыть эти проклятые окна! Я пошел играть.
Октавия вскочила и набросилась на него. Одной рукой она сгребла его за волосы, другой отвесила две звучные пощечины. Он попытался вырваться, но у него не хватило для этого сил. Она вцепилась в него мертвой хваткой. Удары сыпались один за другим, но он не чувствовал боли.
— Ах ты маленький негодяй! — неистовствовала она. — Попробуй еще раз сказать, что не станешь мыть окна, и я тебя вообще прибью!
Вместо ответа Джино рванулся с неожиданной силой и оказался на свободе. Он взглянул на сестру не столько с ненавистью или страхом, сколько с болезненным изумлением, от которого опускались руки, с недоумением совершенно беззащитного существа. Октавии никак не удавалось освоиться с этим его взглядом. Винни она порой бивала еще яростнее, поэтому чувство, которое охватывало ее от этого взгляда, нельзя было назвать чувством вины. Впрочем, как бы она ни относилась к отчиму, она никогда не думала о Лене, Сале и Джино только как о своих единоутробных сестре и братьях. Все они были ей родными.
Лючия Санта показалась из кухни.
— Хватит, — сказала она Октавии. — Джино, вымоешь два окна в гостиной — и можешь идти на все четыре стороны.
Однако худое, смуглое лицо Джино сделалось упрямым и обозленным.
— Я не буду мыть эти вонючие окна, — раздельно произнес он и стал ждать, что теперь произойдет.
Не желая скандала, Лючия Санта примирительно молвила:
— Не ругайся, ты для этого еще слишком мал.
— Октавия все время ругается! — крикнул Джино. — А ведь она — девушка. Только ей ты ни слова не говоришь! Зато с остальными она корчит из себя такую леди…
Мать улыбнулась. Октавия поспешно отвернулась, чтобы не рассмеяться. Брат был прав. Знакомые юноши, особенно сынок Panettiere, и представить себе не могли, какие только ругательства выговаривает ее язык. Они бы не посмели произнести в ее присутствии слов, которые слетали с ее уст дома, когда мать или младшие братья выводили ее из себя.
Порой она впадала в такую истерическую ярость, что не верила собственным ушам. Одна из подруг окрестила ее «девицей, изрыгающей непристойности».
— Хорошо, хорошо, — сказала мать. — Помоги хотя бы до обеда, а потом иди. Скоро можно будет садиться есть. — Она подозревала, что Октавия сердится из-за того, что ей не удалось взять верх, однако в последнее время в семье царил мир, и матери не хотелось его нарушать.
К ее удивлению, Джино вызывающе отрезал:
— Я не голоден. Я уйду прямо сейчас. К черту обед!
Он выхватил из угла свою бейсбольную биту и повернулся, готовый выбежать. Однако мать успела настигнуть его и отвесить шлепок по губам.
— Animale! — свирепо кричала она. — Безмозглый осел! Точь-в-точь отец! Теперь на весь день останешься дома!
Он не доставал ей и до подбородка. Она заглянула ему в глаза — черные омуты злости и отчаяния, какое может охватить только ребенка. Он занес свою биту и метнул ее, ни во что не целясь и стараясь ни в кого не попасть. Узкая бита описала в воздухе грациозную дугу и смахнула со стола весь нагроможденный на него фарфор. Квартира наполнилась оглушительным звоном. Осколки чашек и блюдец брызнули во все стороны.
Некоторое время никто не произносил ни звука.
Джино испуганно взглянул на мать и на Октавию и пустился наутек — в дверь, вниз по лестнице, на Десятую, на весеннее солнышко. Опомнившись, мать высунулась на темную лестницу и, вдыхая запах перца, жареного чеснока и оливкового масла, крикнула ему вслед:
— Figlio de putana! Зверь! Животное! Чтобы не являлся домой есть!
Шагая по Тридцать первой, Джино чувствовал себя все лучше. Пошли они все к черту — и мать, и сестрица. К черту, и все тут! Он отскочил в сторону, почувствовав чье-то прикосновение к своей руке.
Но это оказался всего лишь Винни.
— Пошли домой, — сказал Винни. — Октавия велела мне привести тебя домой.
Джино отпихнул Винни и прошипел:
— Хочешь подраться, сукин сын?
Винни окинул его серьезным взглядом и проговорил:
— Идем. Я помогу тебе мыть окна. Потом мы пойдем играть в бейсбол.
Джино бросился в сторону Девятой авеню.
Винни бегал лучше, чем он, однако не пустился за ним вдогонку.
Он был свободен, но его сверлило смутное беспокойство. Он не бесился, просто он отказывался кому-либо подчиняться, даже Ларри. Мысль о Ларри заставила его ускорить шаг. Надо уносить ноги: они наверняка пошлют за ним Ларри.
На Девятой авеню Джино прицепился сзади к повозке, катившей в северном направлении. Через пару кварталов возница, итальянец с огромными усами, заметил его и стегнул кнутом. Джино соскочил с повозки, подобрал камень и запустил им в сторону возницы, не целясь. Камень просвистел мимо уха возницы; послышалась ожесточенная ругань, повозка остановилась, и Джино пришлось улепетывать на Восьмую авеню. Там он примостился на заднем бампере такси. Водитель заметил бесплатного пассажира и поднажал, так что Джино смог спрыгнуть только у Центрального парка. Таксист показал Джино нос и скорчил рожу.
Впервые в жизни мальчик оказался в Центральном парке. Подойдя к фонтану, рядом с которым поили лошадей, он зачерпнул горсть теплой воды.
У него не было ни цента, чтобы утолить жажду содовой. Он побрел в глубь парка, уходя все дальше на восток, пока не увидел белые каменные громады, где обитали богачи. Это зрелище не значило для него ровно ничего: в его детских мечтах еще не было места для помыслов о деньгах. Он мечтал о геройстве на поле сражения, о подвигах на бейсбольной площадке, о собственной несравненной доблести.
Джино хотелось отыскать в парке такое место, где можно было бы присесть, привалившись спиной к дереву, и смотреть на небо, не видя каменных строений, машин и повозок, мелькающих за пологом листьев. Он мечтал оказаться в лесу! Однако где он ни оказывался, как ни вертелся, ему некуда было деться от фасадов домов, громоздящихся над парком, от рекламных плакатов, взлетевших ввысь, от автомобильных гудков и цоканья лошадиных копыт. К аромату деревьев и травы примешивался запах бензина.
Наконец, вконец запыхавшись, Джино прилег рядом с озерцом с бетонными берегами и, заслонив глаза ладонью, внушил себе, что дома, нависшие над парком, — всего лишь мираж, картинка из сказочной книжки. Позже ему предстоит выбраться из леса и вернуться в город. Пока же его сморил сон.
Он спал как заколдованный, чувствуя, что творится вокруг, но не имея сил открыть глаза. Он знал, что мимо проходят люди и оглядываются на него; как-то раз над его ухом просвистел мяч, и двое бездельников, коротающих время в холодке, ненадолго задержались рядом с ним. Ему казалось, что вокруг сменяют друг друга времена года, пуще того, пролетают целые года. Сперва ему было нестерпимо жарко, и он откатился в густую траву, в тень древесной кроны. Потом брызнул мимолетный дождик, и он весь вымок; потом стало холодно и темно, а потом снова засияло по-летнему яркое солнце. Однако он слишком устал, чтобы поднять голову. Накрывшись руками, зарывшись носом в свежую траву, он все спал и спал; наконец, испугавшись, что проспит всю жизнь, он очнулся — но оказалось, что минуло всего лишь несколько часов.
Остроконечные городские шпили голубели в темнеющем небе; золотые солнечные лучи померкли. Парк погружался в густо-зеленую тень. Джино сообразил, что ему надо поторапливаться, иначе он не попадет домой до темноты.
Он выбрался из Центрального парка на Семьдесят вторую стрит. Теперь его охватила тревога. Ему хотелось очутиться дома, в родном квартале; ему хотелось снова увидеть братьев, сестер, мать. Еще никогда ему не доводилось забираться в такую даль. Он прицепился к такси. Ему повезло: такси ехало на юг; через некоторое время Джино узнал Девятую авеню.
Но на пересечении с Тридцать первой стрит машина разогналась; Джино все равно спрыгнул и начал перебирать ногами в воздухе еще до того, как коснулся мостовой. Он сохранил равновесие и метнулся к тротуару. Но неожиданно за его спиной раздался металлический лязг; он ощутил удар и почувствовал, что уже не бежит, а летит в воздухе. Он ударился о мостовую и снова вскочил, как мячик. Он не чувствовал боли, но здорово перепугался: ведь его сбила машина!
Большой синий автомобиль заехал передними колесами на тротуар. Из него вылез высокий мужчина. Он подбежал к Джино. У него были голубые глаза и жидкие волосы; на его лице отпечатался нешуточный испуг, так что Джино даже пожалел его и поспешил уверить:
— Со мной все о'кей, мистер.
Однако водитель принялся ощупывать его с головы до ног, боясь переломов. Он обнаружил на штанине мальчика здоровенную дыру, обагренную кровью, и произнес с нервозностью, грозившей обернуться паникой:
— Ты цел, сынок? Как ты себя чувствуешь?
— Коленка саднит, — ответил Джино. Водитель закатал ему штанину и увидал глубокую царапину, из которой медленно сочилась кровь. Тогда он взял Джино на руки, как младенца, и посадил на переднее сиденье своего автомобиля. Собравшимся вокруг людям он сказал:
— Повезу мальчишку в больницу.
Подъехав к Французской больнице на Тридцатой стрит, водитель выключил мотор и закурил. Он внимательно смотрел на Джино, изучая его лицо.
— Ну-ка, давай начистоту, парень, — проговорил он. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — ответил Джино, хотя его подташнивало. Он еще не отделался от испуга: все-таки угодить под машину — дело серьезное!
— Покажи-ка коленку, — велел водитель.
Джино снова закатал штанину. Рана уже не кровоточила, на ней образовалась корка.
— У меня никогда не течет кровь, — гордо сообщил Джино. — У меня всегда быстро образуется корка.
Водитель со вздохом сказал:
— Наверное, нам лучше обратиться к врачу.
— В этих больницах вечно приходится ждать, — затараторил Джино. — Мне пора домой, а то мать здорово осерчает. Со мной все в порядке. — Он выбрался из машины. — Кроме того, вы не виноваты. — Он говорил со взрослым, как с равным себе, он стремился подбодрить его. Помахав рукой, он захромал восвояси.
— Подожди, паренек, — окликнул его водитель и высунулся из окна, протягивая бумажку в пять долларов.
Джино смутился.
— Не стоит, — пробормотал он. — Я сам виноват.
Не надо мне денег.
— Нет уж, бери, — строго сказал водитель. — Зачем же заставлять мать раскошеливаться на новые штаны — просто ради того, чтобы выглядеть взрослым? — Когда он делался серьезным, то становился как две капли воды похож на Линдберга «Чарлз Линдберг (1902 — 1974) — американский летчик, совершивший в 1927 году первый беспосадочный перелет через Атлантический океан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Ладно, — донесся из кухни голос Лючии Санты, — главное, чтобы стало чище, чем раньше.
— Откуда же, черт возьми, взяться чистоте — не от одного же чайника горячей воды?! — взвизгнула Октавия. Но, услыхав материнский смех, она сама прыснула. Утро было чудесное, квартиру заливало золотым светом.
Братья стояли перед ней с тряпками и щеткой и выглядели клоунами; до чего же люто они ненавидят убираться! О ненависти говорила каждая черточка на их лицах.
— Так и быть, — смягчилась Октавия. — Ты, Винни, поможешь мне убраться в шкафах, а ты, Джино, будешь мыть окна с внутренней стороны. Потом вы с Винни вынесете во двор весь мусор, а я закончу с окнами.
— Черта с два! — огрызнулся Джино.
Октавия даже не повернула головы.
— Не умничай, — только и донеслось из-за дверцы шкафа.
— Я пошел, — бросил Джино.
Винни с Салом были ошеломлены отвагой Джино. Ни один из братьев не осмеливался перечить Октавии; Ларри и то иногда повиновался ей. Ей ничего не стоило оттаскать их за вихры и отдубасить, если они дерзили и своевольничали. Однажды она стукнула Ларри по голове бутылкой из-под молока.
Октавия стояла на коленях перед шкафом.
— Не заставляй меня вставать, — бросила она через плечо.
— Мне наплевать, — заявил Джино. — Не буду я мыть эти проклятые окна! Я пошел играть.
Октавия вскочила и набросилась на него. Одной рукой она сгребла его за волосы, другой отвесила две звучные пощечины. Он попытался вырваться, но у него не хватило для этого сил. Она вцепилась в него мертвой хваткой. Удары сыпались один за другим, но он не чувствовал боли.
— Ах ты маленький негодяй! — неистовствовала она. — Попробуй еще раз сказать, что не станешь мыть окна, и я тебя вообще прибью!
Вместо ответа Джино рванулся с неожиданной силой и оказался на свободе. Он взглянул на сестру не столько с ненавистью или страхом, сколько с болезненным изумлением, от которого опускались руки, с недоумением совершенно беззащитного существа. Октавии никак не удавалось освоиться с этим его взглядом. Винни она порой бивала еще яростнее, поэтому чувство, которое охватывало ее от этого взгляда, нельзя было назвать чувством вины. Впрочем, как бы она ни относилась к отчиму, она никогда не думала о Лене, Сале и Джино только как о своих единоутробных сестре и братьях. Все они были ей родными.
Лючия Санта показалась из кухни.
— Хватит, — сказала она Октавии. — Джино, вымоешь два окна в гостиной — и можешь идти на все четыре стороны.
Однако худое, смуглое лицо Джино сделалось упрямым и обозленным.
— Я не буду мыть эти вонючие окна, — раздельно произнес он и стал ждать, что теперь произойдет.
Не желая скандала, Лючия Санта примирительно молвила:
— Не ругайся, ты для этого еще слишком мал.
— Октавия все время ругается! — крикнул Джино. — А ведь она — девушка. Только ей ты ни слова не говоришь! Зато с остальными она корчит из себя такую леди…
Мать улыбнулась. Октавия поспешно отвернулась, чтобы не рассмеяться. Брат был прав. Знакомые юноши, особенно сынок Panettiere, и представить себе не могли, какие только ругательства выговаривает ее язык. Они бы не посмели произнести в ее присутствии слов, которые слетали с ее уст дома, когда мать или младшие братья выводили ее из себя.
Порой она впадала в такую истерическую ярость, что не верила собственным ушам. Одна из подруг окрестила ее «девицей, изрыгающей непристойности».
— Хорошо, хорошо, — сказала мать. — Помоги хотя бы до обеда, а потом иди. Скоро можно будет садиться есть. — Она подозревала, что Октавия сердится из-за того, что ей не удалось взять верх, однако в последнее время в семье царил мир, и матери не хотелось его нарушать.
К ее удивлению, Джино вызывающе отрезал:
— Я не голоден. Я уйду прямо сейчас. К черту обед!
Он выхватил из угла свою бейсбольную биту и повернулся, готовый выбежать. Однако мать успела настигнуть его и отвесить шлепок по губам.
— Animale! — свирепо кричала она. — Безмозглый осел! Точь-в-точь отец! Теперь на весь день останешься дома!
Он не доставал ей и до подбородка. Она заглянула ему в глаза — черные омуты злости и отчаяния, какое может охватить только ребенка. Он занес свою биту и метнул ее, ни во что не целясь и стараясь ни в кого не попасть. Узкая бита описала в воздухе грациозную дугу и смахнула со стола весь нагроможденный на него фарфор. Квартира наполнилась оглушительным звоном. Осколки чашек и блюдец брызнули во все стороны.
Некоторое время никто не произносил ни звука.
Джино испуганно взглянул на мать и на Октавию и пустился наутек — в дверь, вниз по лестнице, на Десятую, на весеннее солнышко. Опомнившись, мать высунулась на темную лестницу и, вдыхая запах перца, жареного чеснока и оливкового масла, крикнула ему вслед:
— Figlio de putana! Зверь! Животное! Чтобы не являлся домой есть!
Шагая по Тридцать первой, Джино чувствовал себя все лучше. Пошли они все к черту — и мать, и сестрица. К черту, и все тут! Он отскочил в сторону, почувствовав чье-то прикосновение к своей руке.
Но это оказался всего лишь Винни.
— Пошли домой, — сказал Винни. — Октавия велела мне привести тебя домой.
Джино отпихнул Винни и прошипел:
— Хочешь подраться, сукин сын?
Винни окинул его серьезным взглядом и проговорил:
— Идем. Я помогу тебе мыть окна. Потом мы пойдем играть в бейсбол.
Джино бросился в сторону Девятой авеню.
Винни бегал лучше, чем он, однако не пустился за ним вдогонку.
Он был свободен, но его сверлило смутное беспокойство. Он не бесился, просто он отказывался кому-либо подчиняться, даже Ларри. Мысль о Ларри заставила его ускорить шаг. Надо уносить ноги: они наверняка пошлют за ним Ларри.
На Девятой авеню Джино прицепился сзади к повозке, катившей в северном направлении. Через пару кварталов возница, итальянец с огромными усами, заметил его и стегнул кнутом. Джино соскочил с повозки, подобрал камень и запустил им в сторону возницы, не целясь. Камень просвистел мимо уха возницы; послышалась ожесточенная ругань, повозка остановилась, и Джино пришлось улепетывать на Восьмую авеню. Там он примостился на заднем бампере такси. Водитель заметил бесплатного пассажира и поднажал, так что Джино смог спрыгнуть только у Центрального парка. Таксист показал Джино нос и скорчил рожу.
Впервые в жизни мальчик оказался в Центральном парке. Подойдя к фонтану, рядом с которым поили лошадей, он зачерпнул горсть теплой воды.
У него не было ни цента, чтобы утолить жажду содовой. Он побрел в глубь парка, уходя все дальше на восток, пока не увидел белые каменные громады, где обитали богачи. Это зрелище не значило для него ровно ничего: в его детских мечтах еще не было места для помыслов о деньгах. Он мечтал о геройстве на поле сражения, о подвигах на бейсбольной площадке, о собственной несравненной доблести.
Джино хотелось отыскать в парке такое место, где можно было бы присесть, привалившись спиной к дереву, и смотреть на небо, не видя каменных строений, машин и повозок, мелькающих за пологом листьев. Он мечтал оказаться в лесу! Однако где он ни оказывался, как ни вертелся, ему некуда было деться от фасадов домов, громоздящихся над парком, от рекламных плакатов, взлетевших ввысь, от автомобильных гудков и цоканья лошадиных копыт. К аромату деревьев и травы примешивался запах бензина.
Наконец, вконец запыхавшись, Джино прилег рядом с озерцом с бетонными берегами и, заслонив глаза ладонью, внушил себе, что дома, нависшие над парком, — всего лишь мираж, картинка из сказочной книжки. Позже ему предстоит выбраться из леса и вернуться в город. Пока же его сморил сон.
Он спал как заколдованный, чувствуя, что творится вокруг, но не имея сил открыть глаза. Он знал, что мимо проходят люди и оглядываются на него; как-то раз над его ухом просвистел мяч, и двое бездельников, коротающих время в холодке, ненадолго задержались рядом с ним. Ему казалось, что вокруг сменяют друг друга времена года, пуще того, пролетают целые года. Сперва ему было нестерпимо жарко, и он откатился в густую траву, в тень древесной кроны. Потом брызнул мимолетный дождик, и он весь вымок; потом стало холодно и темно, а потом снова засияло по-летнему яркое солнце. Однако он слишком устал, чтобы поднять голову. Накрывшись руками, зарывшись носом в свежую траву, он все спал и спал; наконец, испугавшись, что проспит всю жизнь, он очнулся — но оказалось, что минуло всего лишь несколько часов.
Остроконечные городские шпили голубели в темнеющем небе; золотые солнечные лучи померкли. Парк погружался в густо-зеленую тень. Джино сообразил, что ему надо поторапливаться, иначе он не попадет домой до темноты.
Он выбрался из Центрального парка на Семьдесят вторую стрит. Теперь его охватила тревога. Ему хотелось очутиться дома, в родном квартале; ему хотелось снова увидеть братьев, сестер, мать. Еще никогда ему не доводилось забираться в такую даль. Он прицепился к такси. Ему повезло: такси ехало на юг; через некоторое время Джино узнал Девятую авеню.
Но на пересечении с Тридцать первой стрит машина разогналась; Джино все равно спрыгнул и начал перебирать ногами в воздухе еще до того, как коснулся мостовой. Он сохранил равновесие и метнулся к тротуару. Но неожиданно за его спиной раздался металлический лязг; он ощутил удар и почувствовал, что уже не бежит, а летит в воздухе. Он ударился о мостовую и снова вскочил, как мячик. Он не чувствовал боли, но здорово перепугался: ведь его сбила машина!
Большой синий автомобиль заехал передними колесами на тротуар. Из него вылез высокий мужчина. Он подбежал к Джино. У него были голубые глаза и жидкие волосы; на его лице отпечатался нешуточный испуг, так что Джино даже пожалел его и поспешил уверить:
— Со мной все о'кей, мистер.
Однако водитель принялся ощупывать его с головы до ног, боясь переломов. Он обнаружил на штанине мальчика здоровенную дыру, обагренную кровью, и произнес с нервозностью, грозившей обернуться паникой:
— Ты цел, сынок? Как ты себя чувствуешь?
— Коленка саднит, — ответил Джино. Водитель закатал ему штанину и увидал глубокую царапину, из которой медленно сочилась кровь. Тогда он взял Джино на руки, как младенца, и посадил на переднее сиденье своего автомобиля. Собравшимся вокруг людям он сказал:
— Повезу мальчишку в больницу.
Подъехав к Французской больнице на Тридцатой стрит, водитель выключил мотор и закурил. Он внимательно смотрел на Джино, изучая его лицо.
— Ну-ка, давай начистоту, парень, — проговорил он. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — ответил Джино, хотя его подташнивало. Он еще не отделался от испуга: все-таки угодить под машину — дело серьезное!
— Покажи-ка коленку, — велел водитель.
Джино снова закатал штанину. Рана уже не кровоточила, на ней образовалась корка.
— У меня никогда не течет кровь, — гордо сообщил Джино. — У меня всегда быстро образуется корка.
Водитель со вздохом сказал:
— Наверное, нам лучше обратиться к врачу.
— В этих больницах вечно приходится ждать, — затараторил Джино. — Мне пора домой, а то мать здорово осерчает. Со мной все в порядке. — Он выбрался из машины. — Кроме того, вы не виноваты. — Он говорил со взрослым, как с равным себе, он стремился подбодрить его. Помахав рукой, он захромал восвояси.
— Подожди, паренек, — окликнул его водитель и высунулся из окна, протягивая бумажку в пять долларов.
Джино смутился.
— Не стоит, — пробормотал он. — Я сам виноват.
Не надо мне денег.
— Нет уж, бери, — строго сказал водитель. — Зачем же заставлять мать раскошеливаться на новые штаны — просто ради того, чтобы выглядеть взрослым? — Когда он делался серьезным, то становился как две капли воды похож на Линдберга «Чарлз Линдберг (1902 — 1974) — американский летчик, совершивший в 1927 году первый беспосадочный перелет через Атлантический океан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47