Сволочь! Он сидел уткнувшись мордой в колени, а заведенные за спину руки были высоко задраны и прикованы к стойке вездехода. Ствол пистолета упирался ему в ухо. Он знал, что я выстрелю не мешкая, потому вел себя кротко и благовоспитанно.
- Дима, мне, наверное, с утра в больницу нужно. У тебя есть кто-нибудь знакомый? Все легкие отбил, поганец...
- Есть у меня друзья-врачи, но лучше в Эйск, там у тетки тоже все в больнице схвачено. Отвезем этого ублюдка и сразу рванем, ранним утром будем там. Вам, наверное, часто приходится обращаться к врачам? Я имею в виду вашу работу.
- Да, особенно последнее время. Старость не радость. Когда-нибудь обращусь к ним в последний раз, если не прекращу свои дурацкие экзерсисы. Долго нам еще?
- Нет, почти приехали.
Белые лучи фар выхватили остатки какой-то заброшенной деревни. Избы стояли кучно, иногда одна лепилась к другой, а все вместе окружал надежный забор из бревен, кое-где еще сохранившийся.
- Прямо форт какой-то, - поделился я своими ассоциациями. - С чего это его бросили, дома еще крепкие? Наверное, жили богато?
- Жили богато, - невесело подтвердил Дмитрий, - это скит, его не бросили, а выселили.
- Кто?
- Наш брат старатель еще до войны. Приехал однажды НКВД и выкинул народ в тайгу, волкам на потеху, а кто сопротивлялся, тот и по сей день во рву лежит. Приехали. Вы покараульте его, а я посмотрю, все ли в порядке.
Мы остановились под деревянной крышей. С трех сторон к ней вплотную примыкали двухэтажные бревенчатые дома, еще сохранившиеся и даже подлежащие реставрации.
- Все нормально, - сообщил Дмитрий, - пойдемте. Отстегивайте его. Не волнуйтесь, я приму, если что, то...
Он передернул затвор неизвестно откуда взявшегося у него обреза. Вассаров послушно вылез из машины, уважительно глядя на короткий ствол допотопной винтовки. Посреди двора возле открытого колодца мы остановились.
- Ну-с, господин майор, прошу вас. - Дмитрий доброжелательно указал на чернеющую дыру.
- Ты что, он же утонет в этом колодце.
- Это не колодец, Константин Иванович, это специально оборудованная, благоустроенная камера системы погреб, глубиною в пять метров. Когда лестница, ведущая вниз, вытаскивается на поверхность - побег исключен. Прошу, ясновельможный пан.
- Не полезу, - вдруг категорически заявил узник, - там крысы.
- Не отрицаю, вполне возможно, что вам придется скоротать несколько суток в обществе этих коварных зверьков, но лучшей компании вы не заслужили. К тому же в живом состоянии вы можете им сопротивляться, тогда как в мертвом окажетесь просто пассивным куском мяса, желанной и доступной жратвой. Думай быстрее, кретин!
Дмитрий медленно поднимал обрез, а мне уже было безразлично. Хотелось лечь и больше никогда не вставать. Грудь не просто болела, она сгорала изнутри, и казалось, языки пламени вырываются изо рта, ноздрей и глаз. Прямо Змей Горыныч. Я видел, как Вассаров спускается в погреб, слышал, как он просит снять наручники, получает отказ, а дальше все...
Очнулся я оттого, что огненная жидкость обжигает десна, язык и глотку. Сразу понял: Дмитрий пытается меня откачать спиртом. Надолго ли? Наверное, уже все бесполезно. Скорее всего, у меня отбиты легкие или разорваны бронхи. То, что сломаны ребра, я не сомневался. На губах противно пузырилась кровь, я едва успевал ее отплевывать.
- Что, Димка, хреновы мои дела?
- Бывает хуже. Еще два глотка.
- Ты его хорошо закрыл?
- Лучше не бывает. Поехали.
- Поехали, помоги мне перелезть на переднее сиденье.
- Зачем? На заднем прилечь можно.
- Делай, что говорят.
Мы уже отъехали с километр, когда я, собравшись с мыслями, начал делиться с ним информацией, которая мне уже не понадобится, а ему, наверное, поможет найти отца. Если он еще жив.
- Дима, Вассаров - любовник твоей мачехи, но об этом не обязательно знать отцу. Вассаров знал о существовании документов и поэтому заслал к Маргарите тех мучителей, которых я подстрелил. После этого они, скорее всего, явились к нему за советом: что же делать? Не желая светиться и опасаясь быть разоблаченным, он попросту убивает их, избавляется от свидетелей и наемников. Скорее всего, он не причастен к похищению Федора, как не причастен и к той инкассаторской машине. Это главное, что я хотел тебе сказать. Еще. Планшетка находится у немца Эрнста, в старой гороховой грядке зарыта. Он про это не знает. Завтрашней ночью забери ее, возможно, там есть недостающий тебе материал. Дай мне еще спирта...
- Конечно. Держитесь, Константин Иваныч, сейчас мы пересядем в "Жигули". Там помягче, да и скорость получше.
- Все будет хорошо, Дима. Только меня мучает один вопрос. Федор говорил мне о каком-то снегоочистителе, изобретении Иконникова. Мне очень хочется посмотреть, что это такое.
- Ну конечно, будем проезжать мимо - покажу...
Постепенно белый туман начал обволакивать мой разум, и через его пелену из груди выпрыгивали красные молнии боли. Я смутно видел какой-то забор, стоящую возле него машину. Потом я почему-то оказался лежащим в ней. Потом было какое-то убаюкивающее покачивание - и все. Отключился я полностью.
* * *
Снегоочистительные машины, словно танки, надвигались на скит староверов. Их было великое множество, и с их транспортных лент соскакивали энкавэдэшники, вооруженные обрезами и пистолетами Стечкина. Через разбитые стены скита они тащили расхристанных голых баб в тайгу и там их насиловали, а потом жгли обнаженные спины раскаленными утюгами. И я был среди них. И я насиловал девок и расстреливал бородатых сибирских мужиков, не желающих подчиниться властям. И я был прав, потому что так велел мне полуистлевший скелетированный старец, стоящий на плоту с красным знаменем. Было нестерпимо жарко и до одури смешно, когда я видел, что в меня стреляют из ружей. Мужики, встав в полукруг, по очереди вливают в мою грудь килограммы дроби и картечи, а мне все нипочем, только жарче, жарче и смешнее. Огромная черная собака вгрызается мне в сердце. Больно. Я снимаю офицерский ремень и, захлестнув его на собачьем горле, долго и терпеливо душу ее, но у меня ничего не получается, собака продолжает поедать мои внутренности, и я кричу: "Крысы! Крысы! Крысы!" Теплая женская рука или губы плотно закрывают мой рот, и становится легко дышать; и отпускает сердце собачья пасть. Розовое блаженное солнце поднимается над голубой планетой, прогоняя ужас и боль за терминатор...
- ...Вот и сотворил Господь чудо, пожалел тебя, грешницу.
- Спасибо, мать Феодосия. Сколько я тебе должна?
- Замолчи, бесстыдница, ты не мне должна, Бога благодари, мать игуменью да монастырь мой, всех, кто дал мне силы и знания.
- Прости меня. Сколько нужно в пожертвование монастырю?
- Столько, сколь сердце велит.
- Да, конечно... Прими, мать Феодосия, на нужды монастыря десять миллионов.
- Да не покинет Бог твою заблудшую душу. Живи во здравии, но не в грехе. Проводи!
Я лежал с закрытыми глазами, боясь оказаться перед лицом действительности. Судя по разговору, только что подслушанному, я в Царстве Небесном. Это хорошо. Только почему и здесь оперируют миллионами? Видимо, никуда от этого не денешься, даже на Небесах. Такого состояния тела и души я не испытывал с младенчества. От радости я потянулся - и тут же взвыл от боли в правом боку. Я притих, с сожалением понимая, что ни в каком таком раю не нахожусь и, вероятно, находиться не буду. Лучше открыть глаза и не гнать дуру. Скорее всего, я в больнице, а ухаживает за мной какая-нибудь монашка - сестра милосердия, если, конечно, я опять не брежу.
Нет, я не бредил. Просто лежал в полутемной комнате на высокой белой кровати и выздоравливал, потому что моя грудь была запеленута от ушей до хвоста. Делать было нечего, и я начал вспоминать, каким образом я мог оказаться в подобном месте. В общем и целом это мне удалось. Правда, только до того момента, когда я спросил Дмитрия о снегоочистителе. Неужели я так и не узнаю о нем ничего? Жаль.
Захотелось в туалет. Я осторожно опустил на пол ноги, помня о коварной боли. Постепенно приподнимая туловище, я наконец очутился в вертикальном положении. Но идти и даже стоять я не мог, ноги тряслись от слабости, словно восемь заячьих хвостов, вместе взятых. Я едва успел схватиться за никелированный шар на спинке кровати и беспомощно повалился назад.
- Сестра, - тоненько пропищал я, как тот немощный дистрофик из анекдота, - сестра!
Послышались торопливые мягкие шаги, и в комнату вошла монахиня в черной одежде, но почему-то с непокрытой головой. Ее лицо показалось мне знакомым.
- Константин, очнулся, слава Богу, да ты никак вставал?
Теперь, услышав ее голос, я вспомнил все. Черную ночь и черные распущенные волосы Евдокии... Но как я здесь очутился?
- Евдокия, помоги, мне нужно подняться.
- И не думай, не велено. Лежи, выздоравливай.
- Как я здесь оказался?
- Позавчера привезли, как только миновал кризис.
- Расскажи все, только сначала дай, куда можно...
- Под кроватью...
- Выйди, я сам...
- Сегодня двадцать восьмое, - немного погодя начала Евдокия. - Ночью восемнадцатого тебя без сознания привез в монастырь Дмитрий. Хотел везти сюда, но понял, что ты не дотянешь. Завернул в монастырь, там и оставил на попечение игуменьи и монашки Феодосии. Они-то и вернули тебя к жизни.
- Никогда не верил знахарям и чудотворцам, а тут...
- Да, чудотворный дар у них имеется... Кроме того, хорошо знают травы, коренья.
- Во дают, я думал, мне уже конец, и готовился ногой открывать райские врата! Вот что значит народные целители! Надо с ними раскатать бутылочку.
- Перестань, - тихо, но с угрозой проговорила Евдокия, - ты действительно одной ногой стоял в могиле. Три сломанных ребра и разрыв легкого. И если бы Дима вовремя не догадался свернуть к монастырю, то неизвестно, на каком ложе ты бы лежал сейчас.
- Интересно! Никогда не думал, что легкое можно заштопать молитвой.
- Как видишь, можно. Если к ней в придачу добавить скальпель, иглы и мать игуменью.
- Оригинально! Монашка с ножом!
- Она - дипломированный хирург с двадцатилетней практикой. Всех своих монастырских "овечек" она лечит сама. В монастыре у нее отличная операционная и инструмент.
- Ладно, проехали. Федя не нашелся?
- Федя жив, но это пока все, что я могу сказать.
- То есть ты мне не доверяешь, несмотря на то что из-за него я чуть было не оказался на том свете, спасибо твоей игуменье, тормознула вовремя.
- Конечно же доверяю, но дело не в этом. Мне кажется, он обрел душевный покой.
- Откуда, интересно, такая информация? Опять ясновидение? Вас, баб, даже старообрядческих, не поймешь. То Феде плохо, то Феде хорошо. Расскажи все, да я поеду домой, только сначала встречусь с Димой.
- Хорошо. Я получила от него письмо.
- Когда и каким образом?
- Позавчера, двадцать шестого, когда привезли тебя. Оно лежало в ящике на воротах. Отправлено отсюда же, из Эйска, местное. Я штемпель посмотрела. Бросили его двадцать пятого. Целые сутки шло.
- Дай мне его сюда. Быстро, не мни задницу.
- Перестань сквернословить, мой отец бы тебя выпорол.
- Мой тоже. Давай быстро!
Отвернувшись, она захрустела бумагой в лифчике. Она, видимо, считала, что лучшего тайника не сыскать.
- Вот, только осторожно. - Она протянула мне конверт с воззванием "Слава Вооруженным Силам СССР", изготовленный на Ряжской фабрике Гознака в 1988 году. На стандартном листе хорошей писчей бумаги жирной шариковой ручкой синего цвета было написано:
"Евдокия! Я решил полностью изменить свой образ жизни. Спасибо тем людям, что увезли меня от мирской суеты. Меня не ищите. Будет нужно - найду сам. Хочу наладить гончарное дело. Жалко, нет специалиста. Без него трудно. Учиться не у кого. Письмо сожги, никому не показывай.
Целую, твой Федор".
- Прямо как из "Двенадцати стульев", - невесело усмехнулся я. - Ты не нашла ничего странного в этом письме?
- Нет.
- Это его почерк?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16