Решил все проблемы, возвращаюсь. В огромном светлом фойе
стоят группы и разговаривают, работают книжные лотки. В за-
ле -- Ермолаев докладывает. Интересно, но текст я уже про-
чел -- когда принимал решение. Поэтому присоединяюсь к од-
ной из групп. Спрашиваю: "Как кон"? (Вчера спросил об этом у
Юры Флейшмана и он ответил: "Конференция слишком заумная и
слишком занудная".) Дима Богуш отвечает: "Так себе, работы
мало, вот "Фэнзинкон" -- это да!"
Черт, ведь никак не угодить! Вступаю в диспут: ну чего
вам не хватает? Самих же вот на заседания с трудом уговари-
ваю пройти! Да, "Фэнзинкон" удался -- все впервые собрались
вместе, всё было внове, и говорили, говорили, говорили об
общих проблемах -- работали, корректировали взгляды. К тому
же мелкие шероховатости забылись давно и остались лишь
приятные воспоминания. А сейчас уже все давным-давно обгово-
рено и известно, обсуждается лишь текущий процесс, встре-
чаются старые знакомые. То состояние прошло навсегда. Да. Но
помяните мои слова -- через пять-шесть лет этот кон, 1994
года, будет восприниматься, как недостижимый идеал.
Они меня не поняли. Во всяком случае, остались при своих
-- Богуш известный критик и отрицатель, он по натуре кадавр.
Обед. Затишье перед боем. Все уже прочитали тезисы докла-
да Столярова в буклете и тихо, без ажиотажа и предвари-
тельных обсуждений, готовят ответные выступления. На этот
раз народ собирать не пришлось -- сами набились в холодный
зябкий зал. Но очень быстро стало жарко -- доклад оказался
много резче тезисов.
После доклада начались обсуждения -- первым вышел Щего-
лев. Я рванул к дверям -- курить очень хотелось, следом по-
дошел сам докладчик. Из коридора внимательно слушаем Щеголе-
ва. Мне показалось (я и сейчас так уверен), что Саша гово-
рил по существу и корректно. И тогда это прошло тихо. После
него говорил великий критик из Саратова -- говорил долго.
Вроде критиковал доклад Столярова, но так профессионально,
что на деле как бы и похвалил. Говорил он очень долго -- я
еще раз сходил покурить, вернулся -- он все говорил. Ему три
раза передали записку со словом "регламент", а он говорил,
сглаживая остроту и нагоняя сон. Большой профессионал, опыт-
ный. Он почти добился желаемого, когда вышел Лев Рэмович
Вершинин. Зал проснулся мгновенно. Лева начал с того, что
заявил "не желаю совершать ошибку Робеспьера, который не на-
зывал имена." И Лева, закаленный предвыборной борьбой в ук-
раинский парламент, назвал. Он сказал, что Андрей Михайло-
вич возрождает "густопсовый молодогвардиизм", что... он мно-
го чего сказал. На что
Б.Н. заявил, что недоволен Левиным выступлением, что тот
на практике, с отрицательной стороны, иллюстрирует положе-
ния докладчика. Выступить желали все.
Я вновь стоял в дверях, заталкивая очередной окурок в
многострадальную кадку, земля которой была переполнена уже
останками разносортных сигарет, под тенью захиревшего расте-
ния. По-моему даже продавцы книг бросили прилавки и стояли у
дверей, слушали.
"Не умеет эта аудитория воспринимать адекватно полемичес-
кие выступления, к которым мы привыкли на семинаре, -- ска-
зал мне тихо Андрей Столяров. -- Здесь спорят с личностью, а
не с выступлением". Я с ним согласен. Я тогда еще не знал,
что он болезненно воспринял выступление Щеголева. Уж оно-то
точно было адекватно докладу, что в конце-концов признал сам
Б.Н.
После очередной резкой нападки на доклад Борис Натанович
встал и минут десять объяснял залу, что хотел сказать Столя-
ров. Похоже, что и сам мэтр объяснить не смог -- все рва-
лись выступить.
Б.Н. зябко ежился -- прохладно. Я этого не замечал, мне
было очень жарко. Я жалел лишь, что на сем действе не при-
сутствуют Бережной, Казаковы, Рыбаков, Логинов и другие --
им тоже было бы что сказать. И не вредно было бы послушать.
Заключительное слово докладчика. Я изумлен -- Столяров
сказал про Щеголева. Не про резкое, оскорбительное выступле-
ние того же Вершинина, нет -- про Щеголева и только про не-
го. К сожалению выступление Андрея Михайловича привести не
могу -- дословно не помню, а перевирать ЭТИ его слова не же-
лаю. В ответ на заключение Столярова Б.Н. заметил, что те-
перь он недоволен докладчиком -- на личности переходить
нельзя.
Краткая перышка -- ужин. После него -- заключительная
прессконференция. Сидорович ходит устало-мрачный. И я прошу
несколько друзей: Горнова, Щеголева, Тюрина, Коломийца в
случае если вопросы будут лишь по "Страннику" спрашивать Си-
дора или меня -- о чем угодно, задавать самые что-ни на есть
каверзные вопросы, лишь бы не стягивать все внимание на
"Странника", а уделить хоть что-то и Сидоровичу -- ведь зас-
лужил же, черт возьми! Были у меня опасения (небезоснова-
тельные) -- участники конференции очень неоднозначно воспри-
няли премию "Странник", еще не вникли в нее.
Итак -- на сцене Стругацкий, Сидорович, Ютанов, Столяров,
Бобров и я. Слово просит Б.Н. и предваряя всю критику в ад-
рес "Странника" пытается объясниться. (Вовсю уже ходит в на-
роде шутка, что "Странник" напоминает несколько другое заве-
дение в том же Гамбурге). Его слова словно падают в пустоту.
Вопросы не снимаются. Первым вновь вышел Александр Щеголев и
честно изложил свою точку зрения на то, какой должна быть
премия "Странник", если учредители хотят, чтобы ее уважали.
Б.Н. ответил, что Саша сказал об очень, наверное, хорошей,
но ДРУГОЙ премии. Кто-то что-то спрашивал еще по "Страннику"
и конца этому было не видно.
Наконец моя "мина" сработала, но не так, как я ожидал --
вышел Коля Горнов (шутник и балагур, но когда он возмущен,
то говорит крайне прочувствованно, серьезно и с непередавае-
мым пафосом) и заявил: Сколько можно про "Странник", он что
заслонил собой "Интерпресскон"? Не было что ли "Улиток", нет
других тем?
Б.Н. согласился, что действительно хватит про "Странник",
вопросы по нему больше не принимаются. Руки продолжали тя-
нутся. Б.Н. дал слово Флейшману, тот встал, а мэтр добавил:
"Юра, если вы опять про "Странник" я вас сам заткну". Юра,
пробубнил что-то и сел. Мне было больно на него смотреть --
получить такой отлуп от Бога... Ни от кого другого Юра бы не
стерпел -- знаю точно. Он был расстроен и я, сам не понимаю
почему, расстраивался за него.
Ко мне были вопросы, как и к Александру Викторовичу --
вопросы ненапряжные, на которые отвечать было легко, просто
и прятно. На сей раз мы не подставились и загнать нас в ту-
пик или в неловкое положение по проведению конференции нико-
му не удалось. Либо никто и не хотел этого делать.
Заключительные слова: Ютанов: спасибо всем; Стругацкий: я
доволен; Бобров: было хорошо, будет еще лучше; Сидорович:
спасибо всем и будем продолжать!
Выхожу из концертного зала в неком отупении. Вижу Казако-
ва, набрасываюсь: где ты был весь день, мне без тебя тяжело!
И где Бережной? В ответ Казаков заявляет: "Я принял решение.
Выхожу из номинационной комиссии "Сранника". Не желаю с ним
иметь ничего общего." Я еще надеюсь Вадика переубедить --
наивный!
Добираюсь до корпуса: все взволнованы -- Сидору плохо.
Взлетаю в его номер. Там Татьяна, его девушка. Сашку коло-
тит, он хватается за сердце, пена на губах. Кто у нас врач?
-- выбегаю с этим вопросом. Взволнованный Б.Н. предлагает
валидол. Все носятся по этажам в смятении -- кто врач? Каж-
дый хочет помочь -- Сидор каждому дорог. Наконец кто-то
вспоминает -- Лазарчук. Лазарчук выгоняет всех из номера и
спокоен. Вскоре окончательный диагноз -- ничего страшного и
какой-то медицинский термин. Я прошу: переведи. Он поясняет:
нервное истощение, все пройдет. Наконец, Сашка засыпает.
Андрей остается дежурить в холле.
На душе тревожно, но иду по номерам. Поговорить, от-
влечься.
В комнате люденов Казаков официально заявляет о выходе из
номинационной комиссии "Странника". Окончательно и беспово-
ротно. На что я так же официально заявляю, что пока меня не
выгонят, я из этой самой комиссии никуда не уйду. И я не
разделяю отрицательного отношения к "Страннику". Это строго
определенная по статусу премия и относиться к ней нужно
соответственно. Другое дело, что заставить ее уважать я ни-
кого не могу. Но со временем все сами так или иначе изменят
свое отношение к "Страннику" -- убежден. В ответ мне было
заявлено, что в следующий раз не пойдут на вручение, прого-
лосуют ногами. В спорах прошел вечер.
Я периодически заходил к Сашке -- спит. В полночь узнал,
что он поднялся в бар, поесть. Лечу туда. Сашка бледный, но
держится. Что случилось? -- спрашиваю. "Да знаешь, Андрюха,
иду после закрытия, чувствую, что хочу лечь-полежать. И
лег." На самом деле он просто упал -- если бы не поддержали,
то на асфальт. Силы держались в нем до закрытия, а то бы он
свалился раньше. Но сейчас все в порядке, и я иду бродить
дальше.
Собственно, все. С утра стали разъезжаться.
Я не склонен самообольщаться -- да, это лучший "Интер-
пресскон" из всех, что мы провели, а ведь уже пятый. Но я
знаю -- можно лучше. И надо приложить все усилия, чтобы по-
нять, осмыслить и сделать. Будем стараться.
Извините меня те, кого не упомянул в этих строках -- то
без злого умысла. Не все, наверное, я написал, как было на
самом деле, но это тоже без злого умысла -- я так помню и
так воспринимаю. Кто-то, возможно, помнит по другому.
И напоследок -- как бы трудно, сколь бы дорого не прихо-
дился "Интерпресскон", бледнеет это все пред счастьем ви-
деть ВАС.
Сердечное спасибо всем, кто приехал! Я люблю вас. "Интер-
пресскон" -- не самая большая, но очень важная частица моей
жизни. До следующих встреч!

1 2 3 4 5