Мы его используем в качестве приманки. Кое-кто захочет его убить. Убийцу изловить – и к вам под замок. А потом я на него посмотрю. Все ясно?
В комнату вошел Домагалла с сифоном и стаканами, поставил все на пустой стол и развернул «Бреслауэр цайтунг». С первой страницы газеты вопил заголовок: «Драка и дебош на бреславльском рынке». Пить никому не хотелось.
– Что именно ты сказал дружку жестами? – внезапно поинтересовался Мок.
– Чтобы не скалился попусту, – ответил Вирт.
– И все?
– Нет, еще кое-что… – Вирт замялся.
– Ну говори же! – подбодрил его Мок.
– Я сказал, что полицейский и бандит иногда одно и то же.
– Святая истинная правда, – подтвердил Домагалла, не отрываясь от газеты.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, половина первого дня
Дежурные Бендер и Хандке долго думали, впускать ли вновь прибывшего. Личность сомнений не вызывала – этот человек был хорошо им знаком, – но вот его состояние… Вахмистр уголовной полиции Курт Смолор вроде не дышал перегаром, только как-то глупо улыбался и на ногах держался нетвердо. Дежурные усадили Смолора за стол, поставили перед ним кружку горячего чая, отошли в сторонку и стали тихонько переговариваться между собой.
– Пивка с похмелья дернул, – прошептал Хандке. – Но почему тогда от него спиртным не пахнет?
– Пес его знает, – отвечал Бендер. – Может, нажрался чего-нибудь. Говорят, петрушка отбивает любой запах.
– Ага, – с облегчением произнес Хандке. – Петрушки, значит, накушался. Так что приказа задерживать всех полицейских в пьяном виде мы не нарушаем. Он ведь не пьяный, просто какой-то…
– Точно, – лицо у Бендера прояснилось, – откуда мы знаем, пьян полицейский или у него всего лишь хорошее настроение? Вот когда дыхнет… А от этого сивухой не пахнет.
– Позвоним-ка лучше Моку, – предложил Хандке. – Только не Ильсхаймеру. Этот зануда не выносит пьяниц. А Мок – свой парень. Пусть он решает, как быть с подчиненным.
Сказано – сделано. И вот Мок уже отрывает вахмистра от кружки с чаем и, нежно придерживая за локоток, ведет по коридору направо. Одна из кабинок туалета оказалась занята – что подтверждала надпись на поворотной задвижке, – в другую вошли Мок со Смолором, заперлись и стали в молчании ждать, когда освободится соседний отсек. Наконец мазнула по стене цепочка, зажурчала вода, стукнула дверь туалета…
– Где ты был, сволочь?! – в бешенстве прорычал Мок. – Где умудрился так нажраться?
Смолор уселся на унитаз и вперил взор в коричневую перегородку. Мок схватил его за лацканы пиджака, приподнял и прижал к стене. Прямо перед его лицом очутились налитые кровью глаза, влажные ноздри и кривые зубы. Впервые Мок обратил внимание, до чего же Смолор некрасив. Просто ужас.
– Где ты был, падла?!
Смолор осклабился. Улыбка натягивала розовую кожу, веснушки куда-то пропали, в усах белели крупицы какого-то порошка, шея выделяла аромат дорогих дамских духов. Вид у Смолора был совершенно отвратительный. Мок уже замахнулся. Но не ударил.
Выходя из кабинки, он с такой силой хлопнул дверью, что задвижка крутанулась и на свет божий показалась надпись «занято». При этом замок заело.
Смолор попробовал последовать за Моком. Не тут-то было.
Смолор забарабанил в дверь.
Мок повернулся на каблуках и приблизился к запертой кабинке. В щели под дверью показалась ладонь Смолора. В ней была визитная карточка.
– Вот где я был, – послышалось из узилища, и на полу появилась еще одна визитка. – А здесь жили убитые матросы.
На обеих карточках имелись надписи, сделанные от руки. На обороте той, которую украшал герб и надпись «Баронесса Матильда фон Бокенхайм-унд-Билау Вагнерштрассе, 13», бисерным женским почерком было выведено: «Жду вас сегодня в моем будуаре, если не придете, податель сего потеряет работу». На визитке «Доктор Норберт Риссе, организация банкетов и танцевальных вечеров, судно "Вёльсунг"» Мок распознал корявый почерк Смолора: «Четверо матросов, Гартенштрассе, 46».
Эберхард вышел из туалета, закурил и бодро зашагал по коридору. Десятая за утро сигарета наконец подняла ему настроение. Проходя мимо дежурки, Мок бросил полицейским:
– Смолор посидит немного в сортире. Ему что-то нехорошо.
– Работа такая… – вздохнул Бендер.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, без четверти час дня
Мок вернулся в свой кабинет, размахивая визиткой Норберта Риссе. Вирт и Цупица сидели на своих местах. В руках у Цупицы был сифон – он наливал содовую в высокие стаканы. Один стакан он подал Вирту, другой – входящему в комнату Моку. Единым глотком выпив воду, Мок швырнул визитку с каракулями Смолора на стол:
– Едем по этому адресу. Там сделаете то, что вам сказано, только следить придется не за Риссе, а за человеком, с которым я переговорю, ясно? Может, это будет дворник или сосед…
Из-за двери, ведущей в кабинет Ильсхаймера, донеслась брань. Мок подошел поближе и прислушался.
– Что за кавардак, черт вас возьми! – в ярости орал Ильсхаймер. – Вы старая канцелярская крыса, Домагалла, и уж извольте содержать наш архив в полном порядке!
– Герр советник, эта шлюха могла сделать себе татуировку недавно, – робко возражал Домагалла. – У нас ведь все расставлено по алфавиту, по фамилиям, а не по особым приметам.
– Вы и понятия не имеете о том, что представляет собой наш каталог! – закричал Ильсхаймер. – Я лично составлял подкаталоги, в том числе и по особым приметам! Меня просил об этом Мюльхаус! На случай, если возникнут трудности с опознанием тела! А теперь, когда какая-то курва покончила самоубийством, Мюльхаус обратился ко мне с просьбой: «Пошарьте в своем замечательном каталоге и найдите мне потаскуху, у которой на заднице вытатуировано солнце». И что мне ему отвечать? «У нас, господин советник, в каталоге бардак и таковая не зафиксирована»?
Домагалла ответил так тихо, что Мок не расслышал.
– А, чтоб вас! – завопил Ильсхаймер. – Только не говорите, что девка прикатила сюда на гастроли во время войны и поэтому ее нет в нашем архиве! Во время войны здесь работал я! А уж вести регистр я умею!
Домагалла опять что-то пробормотал. Мок приложил ухо к двери.
– Герр Домагалла… – Ильсхаймер уже не орал, а шипел – верный признак, что шеф вне себя. – Я без вас знаю, что в тюремном архиве все татуировки задокументированы…
Мок уже не слушал. «Не может быть, – подумал он. – Неужто это Иоханна, любовница директора Вошедта? Какие там гастроли, она как Пенелопа верно ждала своего Одиссея и в разврат ударилась, только когда муж не вернулся с войны народов. И уж точно она не сидела в тюрьме, где ей могли сделать татуировку на заднице». И Мок решил применить безотказный метод, который сегодня уже сработал в разговоре с Ильсхаймером. «До нее наверняка добрался этот скот, – говорил он про себя, – выколол глаза и повесил, наслаждаясь ее муками. Нет, сперва он велел ей написать письмо ко мне, а потом долго ломал руки-ноги, как тем матросам». В голове возникли столь яркие картины, что Эберхарду даже страшно стало, будто смерть заглянула ему в глаза.
Мок постучал. Из-за двери шефа донеслось рычание, которое Эберхард истолковал как «входите». Он и вошел.
– Я невольно подслушал ваш разговор. Прошу прощения, герр советник, не мог бы я узнать поподробнее об этом самоубийстве?
– Говорите, Домагалла, – махнул рукой Ильсхаймер.
– Мне позвонил секретарь уголовной полиции фон Галласен, – объяснил Домагалла. – Он выехал на самоубийство. Судя по одежде и косметике, проститутка. На ягодицах тюремная татуировка – солнышко и надпись «Со мной тебе будет жарко». Чтобы идентифицировать труп, я просматриваю наш архив.
– Место происшествия? – спросил Мок.
– Марташтрассе. Похоже, она прыгнула с крыши дома.
– Сколько лет?
– На глазок – под сорок.
Мок испустил такой вздох облегчения, что у пальмы в углу кабинета заколыхались листья. Крона пальмы вновь затрепетала, когда Мок захлопнул за собой дверь.
– Поехали, – сказал Мок Вирту и Цупице. – На Марташтрассе.
– He на Гартенштрассе, как на визитке? – уточнил Вирт.
– Нет, – раздраженно ответил Мок. – Фон Галласен еще очень молод. Ему двадцатилетняя девчонка, повидавшая виды, может показаться дамой лет сорока.
Вирт ничего не понял, но вопросов больше не задавал.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, час дня
Сидя в «хорьхе» рядом с Виртом, Мок проклинал все на свете: жару, грянувшую ни с того ни с сего в сентябре, висящую в воздухе пыль, запах конского навоза и пота, нитки бабьего лета, которые так и липли к плохо выбритым щекам… В минуты раздражения Эберхард всегда вспоминал пассажи античных авторов, которые ему довелось анализировать в бытность гимназистом и студентом, мысленно повторял заученные наизусть патетические, лаконичные фразы Сенеки, вдохновенные гекзаметры Гомера и эффектные коды цицероновских периодов.
Зажмурившись, Мок увидел себя самого в гимназической форме, услышал ясные чистые звуки наречия античных римлян. В уличный гомон ворвался громкий голос учителя латыни Отто Моравеца, декламирующего пронзительно верный пассаж из «Утешения к Полибию» Сенеки: «Quid est enim novi hominem mari, cuius tola vita nihil aliud, quam ad mortem iter est». Мок открыл глаза, не желая, чтобы ему говорили о смерти. У залепленного рекламой газетного киоска на углу Фельдштрассе маленький мальчик протянул продавцу деньги, получив взамен «Ди Boxe» с приложением для детей.
Десятилетний Эберхард Мок бежит на вальденбургский вокзал, зажав в кулаке монетку в одну марку. Он хочет купить воскресное приложение для детей к «Ди Boxe». Сейчас он узнает, что было дальше с Билли Кидом на Диком Западе и удалось ли путешественнику доктору Фолькмеру избежать страшной смерти в котле у людоедов. Но продавец газет крутит головой: «Раскупили уже, попробуй поискать в другом месте». Маленький Эби, исполненный надежд, мчится к киоску рядом со школой – и тут его ждет извиняющаяся улыбка и качание головой. Эби, волоча ноги, тащится домой. Он уже знает: надо предполагать худшее. Упорно твердить про себя: «Не получится, не выйдет, новых приключений Билли Кида мне не достанется, я никогда не узнаю, что случилось с доктором Фолькмером». Так ты обманешь судьбу.
Тридцатишестилетний Эберхард Мок вдыхал горячую пыль, поражаясь глубине своих прозрений в столь юном возрасте. «Оборонительный пессимизм – вот лучшая жизненная позиция, – думал он. – Если окажешься не прав, то по крайней мере разочарование будет приятным».
Приободрившись, Мок озирал окрестности уже без прежнего раздражения. На углу Марташтрассе остановилась, перекрыв движение, конная повозка, нагруженная бочками и ящиками с надписью «Вилли Симеон. Настоящее францисканское пиво из Баварии». Двое рабочих в кепках и жилетах принялись перегружать товар на трехколесную телегу. В воображении Мока повозка обернулась фургоном судебных медиков. В ящике покоились не бутыли с пенистым напитком, но тело проститутки Иоханны. Вместо глаз у трупа кровавое море, рядом маленькая девочка и воющий пес. Девочка дергает покойницу за руку. Умей она читать, узнала бы из записки, зажатой в окоченевших пальцах, что в смерти мамы повинен некто Эберхард Мок, не желающий признавать свои ошибки и тем обрекающий на смерть еще многих и многих людей.
Дорога наконец освободилась; автомобиль въехал на Марташтрассе – тихую улочку, застроенную многоэтажными доходными домами. Мок коснулся плеча Вирта, и тот остановился, не доезжая метров ста до толпы, собравшейся на тротуаре у дома десять, где помещалась пивная Юста. Только к Юсту – Моку это было прекрасно известно – посетители входили через двор. Ассистент уголовной полиции вышел из «хорьха», а Вирт и Цупица – подчиняясь его четкому приказу – остались в машине. Мок прошел под арку, показал полицейскому свое удостоверение и начал подниматься по ступеням. На каждой площадке было по три квартиры, окна с лестничной клетки выходили во двор-колодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
В комнату вошел Домагалла с сифоном и стаканами, поставил все на пустой стол и развернул «Бреслауэр цайтунг». С первой страницы газеты вопил заголовок: «Драка и дебош на бреславльском рынке». Пить никому не хотелось.
– Что именно ты сказал дружку жестами? – внезапно поинтересовался Мок.
– Чтобы не скалился попусту, – ответил Вирт.
– И все?
– Нет, еще кое-что… – Вирт замялся.
– Ну говори же! – подбодрил его Мок.
– Я сказал, что полицейский и бандит иногда одно и то же.
– Святая истинная правда, – подтвердил Домагалла, не отрываясь от газеты.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, половина первого дня
Дежурные Бендер и Хандке долго думали, впускать ли вновь прибывшего. Личность сомнений не вызывала – этот человек был хорошо им знаком, – но вот его состояние… Вахмистр уголовной полиции Курт Смолор вроде не дышал перегаром, только как-то глупо улыбался и на ногах держался нетвердо. Дежурные усадили Смолора за стол, поставили перед ним кружку горячего чая, отошли в сторонку и стали тихонько переговариваться между собой.
– Пивка с похмелья дернул, – прошептал Хандке. – Но почему тогда от него спиртным не пахнет?
– Пес его знает, – отвечал Бендер. – Может, нажрался чего-нибудь. Говорят, петрушка отбивает любой запах.
– Ага, – с облегчением произнес Хандке. – Петрушки, значит, накушался. Так что приказа задерживать всех полицейских в пьяном виде мы не нарушаем. Он ведь не пьяный, просто какой-то…
– Точно, – лицо у Бендера прояснилось, – откуда мы знаем, пьян полицейский или у него всего лишь хорошее настроение? Вот когда дыхнет… А от этого сивухой не пахнет.
– Позвоним-ка лучше Моку, – предложил Хандке. – Только не Ильсхаймеру. Этот зануда не выносит пьяниц. А Мок – свой парень. Пусть он решает, как быть с подчиненным.
Сказано – сделано. И вот Мок уже отрывает вахмистра от кружки с чаем и, нежно придерживая за локоток, ведет по коридору направо. Одна из кабинок туалета оказалась занята – что подтверждала надпись на поворотной задвижке, – в другую вошли Мок со Смолором, заперлись и стали в молчании ждать, когда освободится соседний отсек. Наконец мазнула по стене цепочка, зажурчала вода, стукнула дверь туалета…
– Где ты был, сволочь?! – в бешенстве прорычал Мок. – Где умудрился так нажраться?
Смолор уселся на унитаз и вперил взор в коричневую перегородку. Мок схватил его за лацканы пиджака, приподнял и прижал к стене. Прямо перед его лицом очутились налитые кровью глаза, влажные ноздри и кривые зубы. Впервые Мок обратил внимание, до чего же Смолор некрасив. Просто ужас.
– Где ты был, падла?!
Смолор осклабился. Улыбка натягивала розовую кожу, веснушки куда-то пропали, в усах белели крупицы какого-то порошка, шея выделяла аромат дорогих дамских духов. Вид у Смолора был совершенно отвратительный. Мок уже замахнулся. Но не ударил.
Выходя из кабинки, он с такой силой хлопнул дверью, что задвижка крутанулась и на свет божий показалась надпись «занято». При этом замок заело.
Смолор попробовал последовать за Моком. Не тут-то было.
Смолор забарабанил в дверь.
Мок повернулся на каблуках и приблизился к запертой кабинке. В щели под дверью показалась ладонь Смолора. В ней была визитная карточка.
– Вот где я был, – послышалось из узилища, и на полу появилась еще одна визитка. – А здесь жили убитые матросы.
На обеих карточках имелись надписи, сделанные от руки. На обороте той, которую украшал герб и надпись «Баронесса Матильда фон Бокенхайм-унд-Билау Вагнерштрассе, 13», бисерным женским почерком было выведено: «Жду вас сегодня в моем будуаре, если не придете, податель сего потеряет работу». На визитке «Доктор Норберт Риссе, организация банкетов и танцевальных вечеров, судно "Вёльсунг"» Мок распознал корявый почерк Смолора: «Четверо матросов, Гартенштрассе, 46».
Эберхард вышел из туалета, закурил и бодро зашагал по коридору. Десятая за утро сигарета наконец подняла ему настроение. Проходя мимо дежурки, Мок бросил полицейским:
– Смолор посидит немного в сортире. Ему что-то нехорошо.
– Работа такая… – вздохнул Бендер.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, без четверти час дня
Мок вернулся в свой кабинет, размахивая визиткой Норберта Риссе. Вирт и Цупица сидели на своих местах. В руках у Цупицы был сифон – он наливал содовую в высокие стаканы. Один стакан он подал Вирту, другой – входящему в комнату Моку. Единым глотком выпив воду, Мок швырнул визитку с каракулями Смолора на стол:
– Едем по этому адресу. Там сделаете то, что вам сказано, только следить придется не за Риссе, а за человеком, с которым я переговорю, ясно? Может, это будет дворник или сосед…
Из-за двери, ведущей в кабинет Ильсхаймера, донеслась брань. Мок подошел поближе и прислушался.
– Что за кавардак, черт вас возьми! – в ярости орал Ильсхаймер. – Вы старая канцелярская крыса, Домагалла, и уж извольте содержать наш архив в полном порядке!
– Герр советник, эта шлюха могла сделать себе татуировку недавно, – робко возражал Домагалла. – У нас ведь все расставлено по алфавиту, по фамилиям, а не по особым приметам.
– Вы и понятия не имеете о том, что представляет собой наш каталог! – закричал Ильсхаймер. – Я лично составлял подкаталоги, в том числе и по особым приметам! Меня просил об этом Мюльхаус! На случай, если возникнут трудности с опознанием тела! А теперь, когда какая-то курва покончила самоубийством, Мюльхаус обратился ко мне с просьбой: «Пошарьте в своем замечательном каталоге и найдите мне потаскуху, у которой на заднице вытатуировано солнце». И что мне ему отвечать? «У нас, господин советник, в каталоге бардак и таковая не зафиксирована»?
Домагалла ответил так тихо, что Мок не расслышал.
– А, чтоб вас! – завопил Ильсхаймер. – Только не говорите, что девка прикатила сюда на гастроли во время войны и поэтому ее нет в нашем архиве! Во время войны здесь работал я! А уж вести регистр я умею!
Домагалла опять что-то пробормотал. Мок приложил ухо к двери.
– Герр Домагалла… – Ильсхаймер уже не орал, а шипел – верный признак, что шеф вне себя. – Я без вас знаю, что в тюремном архиве все татуировки задокументированы…
Мок уже не слушал. «Не может быть, – подумал он. – Неужто это Иоханна, любовница директора Вошедта? Какие там гастроли, она как Пенелопа верно ждала своего Одиссея и в разврат ударилась, только когда муж не вернулся с войны народов. И уж точно она не сидела в тюрьме, где ей могли сделать татуировку на заднице». И Мок решил применить безотказный метод, который сегодня уже сработал в разговоре с Ильсхаймером. «До нее наверняка добрался этот скот, – говорил он про себя, – выколол глаза и повесил, наслаждаясь ее муками. Нет, сперва он велел ей написать письмо ко мне, а потом долго ломал руки-ноги, как тем матросам». В голове возникли столь яркие картины, что Эберхарду даже страшно стало, будто смерть заглянула ему в глаза.
Мок постучал. Из-за двери шефа донеслось рычание, которое Эберхард истолковал как «входите». Он и вошел.
– Я невольно подслушал ваш разговор. Прошу прощения, герр советник, не мог бы я узнать поподробнее об этом самоубийстве?
– Говорите, Домагалла, – махнул рукой Ильсхаймер.
– Мне позвонил секретарь уголовной полиции фон Галласен, – объяснил Домагалла. – Он выехал на самоубийство. Судя по одежде и косметике, проститутка. На ягодицах тюремная татуировка – солнышко и надпись «Со мной тебе будет жарко». Чтобы идентифицировать труп, я просматриваю наш архив.
– Место происшествия? – спросил Мок.
– Марташтрассе. Похоже, она прыгнула с крыши дома.
– Сколько лет?
– На глазок – под сорок.
Мок испустил такой вздох облегчения, что у пальмы в углу кабинета заколыхались листья. Крона пальмы вновь затрепетала, когда Мок захлопнул за собой дверь.
– Поехали, – сказал Мок Вирту и Цупице. – На Марташтрассе.
– He на Гартенштрассе, как на визитке? – уточнил Вирт.
– Нет, – раздраженно ответил Мок. – Фон Галласен еще очень молод. Ему двадцатилетняя девчонка, повидавшая виды, может показаться дамой лет сорока.
Вирт ничего не понял, но вопросов больше не задавал.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, час дня
Сидя в «хорьхе» рядом с Виртом, Мок проклинал все на свете: жару, грянувшую ни с того ни с сего в сентябре, висящую в воздухе пыль, запах конского навоза и пота, нитки бабьего лета, которые так и липли к плохо выбритым щекам… В минуты раздражения Эберхард всегда вспоминал пассажи античных авторов, которые ему довелось анализировать в бытность гимназистом и студентом, мысленно повторял заученные наизусть патетические, лаконичные фразы Сенеки, вдохновенные гекзаметры Гомера и эффектные коды цицероновских периодов.
Зажмурившись, Мок увидел себя самого в гимназической форме, услышал ясные чистые звуки наречия античных римлян. В уличный гомон ворвался громкий голос учителя латыни Отто Моравеца, декламирующего пронзительно верный пассаж из «Утешения к Полибию» Сенеки: «Quid est enim novi hominem mari, cuius tola vita nihil aliud, quam ad mortem iter est». Мок открыл глаза, не желая, чтобы ему говорили о смерти. У залепленного рекламой газетного киоска на углу Фельдштрассе маленький мальчик протянул продавцу деньги, получив взамен «Ди Boxe» с приложением для детей.
Десятилетний Эберхард Мок бежит на вальденбургский вокзал, зажав в кулаке монетку в одну марку. Он хочет купить воскресное приложение для детей к «Ди Boxe». Сейчас он узнает, что было дальше с Билли Кидом на Диком Западе и удалось ли путешественнику доктору Фолькмеру избежать страшной смерти в котле у людоедов. Но продавец газет крутит головой: «Раскупили уже, попробуй поискать в другом месте». Маленький Эби, исполненный надежд, мчится к киоску рядом со школой – и тут его ждет извиняющаяся улыбка и качание головой. Эби, волоча ноги, тащится домой. Он уже знает: надо предполагать худшее. Упорно твердить про себя: «Не получится, не выйдет, новых приключений Билли Кида мне не достанется, я никогда не узнаю, что случилось с доктором Фолькмером». Так ты обманешь судьбу.
Тридцатишестилетний Эберхард Мок вдыхал горячую пыль, поражаясь глубине своих прозрений в столь юном возрасте. «Оборонительный пессимизм – вот лучшая жизненная позиция, – думал он. – Если окажешься не прав, то по крайней мере разочарование будет приятным».
Приободрившись, Мок озирал окрестности уже без прежнего раздражения. На углу Марташтрассе остановилась, перекрыв движение, конная повозка, нагруженная бочками и ящиками с надписью «Вилли Симеон. Настоящее францисканское пиво из Баварии». Двое рабочих в кепках и жилетах принялись перегружать товар на трехколесную телегу. В воображении Мока повозка обернулась фургоном судебных медиков. В ящике покоились не бутыли с пенистым напитком, но тело проститутки Иоханны. Вместо глаз у трупа кровавое море, рядом маленькая девочка и воющий пес. Девочка дергает покойницу за руку. Умей она читать, узнала бы из записки, зажатой в окоченевших пальцах, что в смерти мамы повинен некто Эберхард Мок, не желающий признавать свои ошибки и тем обрекающий на смерть еще многих и многих людей.
Дорога наконец освободилась; автомобиль въехал на Марташтрассе – тихую улочку, застроенную многоэтажными доходными домами. Мок коснулся плеча Вирта, и тот остановился, не доезжая метров ста до толпы, собравшейся на тротуаре у дома десять, где помещалась пивная Юста. Только к Юсту – Моку это было прекрасно известно – посетители входили через двор. Ассистент уголовной полиции вышел из «хорьха», а Вирт и Цупица – подчиняясь его четкому приказу – остались в машине. Мок прошел под арку, показал полицейскому свое удостоверение и начал подниматься по ступеням. На каждой площадке было по три квартиры, окна с лестничной клетки выходили во двор-колодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38