— Самсон что-то такое говорил, что его решили пока не трогать. Его суета нам только на руку, а время придет — о нем позаботятся. Главное — чтобы он своих не привел.
— Артист не зря пасет его, наверняка нашел способ обезвредить «товарища капитана».
— Да, с Артистом шутки плохи. Я не удивлюсь, если он нас сейчас слышит. Надо было бы все кабинки проверить.
— Ну, это еще не поздно.
У меня внутри все оборвалось, ледяной холод сковал сердце. Если эти головорезы меня здесь найдут, то церемониться, безусловно, не будут. Надо выбираться отсюда — и как можно скорее.
Долговязый (по-моему, именно он был справа от меня) перекрыл кран и собрался, по-видимому, покинуть свою кабинку. Я не стал дожидаться, пока это случится; осторожно, стараясь двигаться бесшумно, приоткрыл дверь, вышел в предбанник, добрался до одежды (и как только они не заметили ее!) и принялся одеваться, судорожно пытаясь попасть ногами в штанины. Когда брюки наконец были на мне и я схватился за рубашку, одна из кабинок внезапно отворилась и из нее показалось чье-то мокрое тело. Я не стал выяснять, кому оно принадлежит — Старостину или его товарищу; подхватив под мышку полотенце, я метнулся к выходу.
— Зараза!.. — злобно прошипел мне в спину кто-то из них, но я уже успел вылететь из душевой. «Узнал он меня или нет?» — в отчаянии думал я, мчась по пустынному коридору. У лестницы я оглянулся: крупная голова долговязого алтайца, страшная в своей неподвижности, смотрела мне вслед, выглядывая из дверей душевой.

9.
Когда я вбежал в номер, Щеглов сидел на подоконнике у открытого окна и отчаянно дымил. Увидев меня, он сделал гигантскую затяжку, от которой его и без того серое лицо приобрело сиреневый оттенок, и выкинул недокуренный «бычок» в темноту уже наступившего вечера. С крыши ручьями лилась талая вода.
— Заходи, Максим. Извини, что надымил, но еще немного, и я бы умер без табака.
— Курите, курите, Семен Кондратьевич, — махнул я рукой, с трудом переводя дух.
— Нет-нет, ни в коем случае, это больше не повторится, — он соскользнул с подоконника и пристально посмотрел мне в глаза. — Вижу, что-то стряслось. Рассказывай.
— От вас ничего не скроешь, — попытался я улыбнуться и передал ему подслушанный в душевой разговор.
— Прекрасно, — кивнул он, когда я закончил, — теперь многое прояснилось. Спасибо, Максим, ты сделал большое дело. — Он крепко сжал мою руку и с силой тряхнул ее. О большей благодарности я и мечтать не смел. — М-да… Теперь у нас есть целый набор оригинальных имен: Артист, Самсон, Баварец, Лекарь, Филимон, Клиент, а также некая группа бандитов, обитающая в «преисподней». Самая интересная фигура среди них — это, безусловно, Артист. Теперь наверняка можно сказать, что человек, оставивший пустые ампулы в туалете, и Артист — одно и то же лицо. Осталась самая малость — снять с этого лица маску, и тогда клубок распутается сам собой. Правда, есть еще одна загадочная личность — Клиент. Его здесь ждут, ждут с нетерпением, и он должен объявиться, иначе все это сборище теряет смысл. Вспомни, что говорил тебе Сотников: некий Клиент скупает камешки, причем торг с ним ведет исключительно Артист. Кто стоит — вернее, стоял — за спиной Артиста, мы знаем: это так называемые «алтайцы», то есть непосредственные поставщики камешков, но кого представляет Клиент, нам неизвестно. Думаю, Клиент — это лишь подставная фигура, нити от которой тянутся высоко наверх.
— А Баварец? Какова роль Баварца в вашей схеме?
— Баварец, по всей видимости, возглавляет группу отъявленных негодяев, — продолжал Щеглов, — которые засели в подвале, или «преисподней», как мы теперь знаем, и ведут гнусный и бесшабашный образ жизни. Здесь у них что-то вроде притона, откуда они иногда выползают наружу и оставляют за собой кровавые следы. Они кормятся за счет сделок между Клиентом и Артистом и в то же время выполняют что-то вроде роли арбитра при этих сделках… Теперь о тебе, Максим, — Щеглов нахмурился. — Алтайцы наверняка узнали тебя, поэтому будь предельно осторожен. Я никогда не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится. Во-от, — он прошелся по номеру, — такие, брат, дела. Надо заметить, что ты провел свои полчаса в душевой с гораздо большим успехом, чем я здесь, опрашивая свидетелей. Словом, мне не повезло.
— Так и не удалось узнать ничего нового? — спросил я с сожалением.
— Ни-че-го, — покачал он головой.
Щеглов достал из кармана очередную папиросу и направился к двери.
— Я пойду покурю, — сообщил он. — Ладно?
В этот момент в дверь кто-то робко постучал.
— Да-да! — крикнул Щеглов, весь собравшийся, словно для прыжка. — Входите, открыто.
В номер вошла молоденькая девушка, в которой я не сразу признал практикантку Катю, работавшую в столовой.
— Здравствуйте, мне нужен товарищ из уголовного розыска, — обратилась она ко мне, теребя в руках косынку.
— Я — товарищ из уголовного розыска, — шагнул к ней Щеглов. — Капитан Щеглов, Семен Кондратьевич. Вы хотите мне что-нибудь сообщить?
— Может быть, мне не стоило вас беспокоить, товарищ Щеглов, — застенчиво начала она, краснея, — но мне показалось, что… что… вас это может заинтересовать.
— Знаете что, Катя, — вас ведь Катей зовут, не так ли? — я тут покурить собрался, давайте выйдем в коридор — вы мне все расскажете, а я тем временем покурю. Идет? — Она кивнула. — А ты, Максим, — повернулся он ко мне, — зайди к Григорию Адамовичу, поинтересуйся его самочувствием, а то совсем захандрил наш герой.
Я последовал совету Щеглова и отправился к Мячикову.
— Кто там? — раздался глухой голос в ответ на мой стук.
— Это я, Максим! Вы позволите, Григорий Адамович?
Дверь открылась, и передо мной предстал Мячиков — бледный, осунувшийся, с капельками пота на лбу, с дрожащими руками. Видимо, больной зуб причинял ему немало хлопот.
За последние часы Мячиков заметно изменился. От его былого оптимизма, жизнерадостности и вечной, не сходящей с круглой физиономии ни днем ни ночью улыбки не осталось и следа. Он стал раздражителен, мрачен, а порой даже груб, но я отлично понимал, что это его состояние — результат зубной боли, что в душе он — добряк, весельчак и прекрасный собеседник. Зная, каким он был еще сегодня утром, я прощал ему все и искренне жалел этого человека.
— Простите, если я побеспокоил вас, Григорий Адамович, но нас с Семеном Кондратьевичем очень тревожит состояние вашего здоровья. Как ваш зуб?
— Адская боль, — промычал Мячиков, качая головой, — я согласен вообще не иметь зубов, чем терпеть такую боль.
— Я искренне сочувствую вам, — произнес я, сознавая, что мое сочувствие для него все равно что мертвому припарка; похоже, он был того же мнения.
— А-а, — махнул Мячиков рукой и сел на кровать, — если б ваше сочувствие могло излечить меня…
Разговор явно не клеился. Собственные заботы, видимо, настолько завладели им, что Мячиков даже не поинтересовался ходом расследования и вообще состоянием дел на данный момент — для него существовал только его зуб. Не желая более докучать ему, я покинул номер.
На часах было половина восьмого.
В коридоре я столкнулся с Щегловым и практиканткой Катей. Их беседа подходила к концу.
— Спасибо вам, Катя, вы правильно сделали, что пришли ко мне, — с чувством сказал Щеглов, и по блеску в его глазах я понял, что время им потрачено не зря. — Вы нам очень помогли.
Вернувшись в номер, Щеглов впервые за последние несколько часов улыбнулся.
— Побольше бы таких свидетелей, как эта девушка, — сказал он, прохаживаясь от двери к окну и обратно. — Она одна сообщила мне больше, чем все предыдущие, вместе взятые.
Я поинтересовался, в чем же заключается суть ее сообщения, но Щеглов не стал вдаваться в подробности и лишь уклончиво ответил:
— Придет время, я тебе все расскажу, а сейчас запомни одно: из ее сообщения следует, что Потапова отравили случайно.
— Значит, отравления не было и это всего лишь несчастный случай? — спросил я.
— Нет, — покачал головой Щеглов, — отравление было, но Потапов — жертва случайная. Яд предназначался другому.
— Кому же?
Щеглов пожал плечами.
— Если бы я это знал…
События последнего дня настолько стремительно сменяли друг друга, что я не успевал следить за ними, не говоря уж о вдумчивом, неспешном их анализе. В отличие от моего гениального друга, капитана Щеглова, я ровным счетом ничего не понимал. Как все запуталось в этом проклятом доме отдыха, сплелось в замысловатый, загадочный клубок… Какая-то тайная жизнь протекала за нашими спинами, и меня не покидало смутное ощущение, что мы с Щегловым оказались как бы вне событий, чем-то вроде сторонних наблюдателей, которым кроме всего прочего накрепко завязали глаза и заткнули уши. Я чувствовал себя совершенно беспомощным что-либо изменить. Но то, что назревает какое-то событие, у меня не вызывало сомнений.
— В смерти Потапова есть и доля моей вины, — нахмурился Щеглов, думая о чем-то своем. — Ни в чем не повинный человек убит буквально на моих глазах, а я не только не смог предотвратить убийство — я даже помыслить не смел о чем-либо подобном.
— Вы не правы, Семен Кондратьевич, — возразил я. — Вашей вины здесь нет. Потапов убит, и только убийца в ответе за его смерть.
— Курить охота, — вздохнул Щеглов. — Пойду на лестницу, покурю, а ты меня здесь подожди. В восемь выход в эфир, попытаюсь еще раз связаться со своими. Боюсь, в прошлый раз передача не состоялась. Наверное, с рацией что-то.
Он ушел, а я вдруг подумал, что, если Щеглову не удастся вызвать опергруппу, нам с ним вдвоем (на больного Мячикова теперь надежды не было) придется противостоять во много раз превосходящим силам бандитской шайки. Силы были настолько неравны, что бандиты, по-видимому, не воспринимали нас всерьез, — потому-то они и не трогали Щеглова, предоставляя ему возможность копаться в их грязном белье. Пусть, мол, суетится, все равно вреда от него не больше, чем от мухи: жужжит, у самого носа вьется, чуть ли не в рот лезет, а ужалить не может.
Из-под двери вылетел сложенный в несколько раз листок бумаги. Я удивленно вскинул брови, вышел в коридор, но никого не увидел: коридор был пуст, и лишь в холле маячила фигура Фомы, да с лестницы тянуло табачным дымком. Я вернулся в номер, аккуратно прикрыл дверь и развернул загадочный листок. Это была записка с весьма странным содержанием: «М. Чудакову. Ждите меня с 22.00 до 23.00 на лестничной площадке третьего этажа. У меня есть для вас очень важные сведения. Боюсь, за мной следят. Если не приду, не ищите меня. Д-р Сотников».
Не успел еще смысл послания дойти до моего сознания, как дверь отворилась, и в номер вошел Щеглов.
— Письмо? — спросил он, сразу же заметив в моих руках записку. — От кого же?
Я молча протянул ему листок. Он бегло пробежал его глазами, нахмурил брови, потер подбородок и произнес:
— Странно, я почему-то думал, что доктор еще не очухался. Кто передал?
Я рассказал ему, каким образом записка попала ко мне, и в свою очередь спросил, не заметил ли он кого-нибудь в коридоре, когда курил. Щеглов покачал головой и ответил, что кроме лохматого молодого человека ни в холле, ни на лестнице, ни в коридоре не было ни души.
— Фома, — сказал я.
— Вот именно, Фома. Но Фома болтался в холле все то время, пока я курил, и никуда не отлучался. Записку передал не Фома, это факт.
Я вынужден был согласиться. А Щеглов снова принялся мерить комнату широкими, уверенными шагами.
— Что ж, тем лучше, это для нас большая удача. — Он посмотрел мне в глаза, и от его взгляда мне стало тепло на душе. — Я не вправе настаивать, Максим, но было бы просто великолепно, если бы ты переговорил с доктором.
— О чем речь! — воскликнул я, воодушевляясь от чувства своей полезности такому человеку, как капитан Щеглов. — Разумеется, я пойду на встречу с ним.
— Смотри в оба, Максим, — предостерегающе произнес Щеглов и положил руку на мое плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36