Друзей Дамасо, судя по всему, интересовало не столько ограбление бильярдной, сколько передача по радио бейсбольного чемпионата, которую они не могли слушать из-за того, что заведение было закрыто. За горячими спорами о чемпионате друзья не заметили, как они, не сговариваясь и не поинтересовавшись даже, что показывают, вошли в кино.
Шел фильм с Кантинфласом.[ популярный в Латинской Америке мексиканский комический киноактер .]. Дамасо сидел в первом ряду балкона и весело хохотал, не испытывая никаких угрызений совеет и. Он чувствовал, что выздоравливает от своих переживаний. Была прекрасная июньская ночь, и в паузы между диалогами, когда слышен был только стрекот проектора — будто моросил мелкий дождик, — над открытым кинотеатром нависало тяжелое молчание звезд.
Вдруг изображение на экране побледнело, и из глубины партера послышался шум. Вспыхнул свет, и Дамасо показалось, будто его обнаружили и все на него смотрят. Он вскочил было, но увидел, что все словно приросли к своим местам, а полицейский, намотав на руку ремень, яростно хлещет кого-то большой медной пряжкой. Хлестал он ею огромного негра. Закричали женщины, и полицейский тоже закричал, перекрывая их голоса: — Сволочь! Сволочь!
Негр покатился между рядами, преследуемый двумя другими полицейскими, бившими его'по спине. Наконец им удалось схватить его; тот, который хлестал пряжкой, своим ремнем скрутил ему руки за спиной, и все трое, толкая, погнали его к двери. Все произошло так быстро, что Дамасо понял случившееся, только когда негр прошел мимо него. Рубашка на негре была разорвана, лицо вымазано пылью, потом и кровью. Он повторял рыдая:
— Убийцы! Убийцы!
Свет погас, и снова стали показывать фильм.
Дамасо больше ни разу не засмеялся. Он курил сигарету за сигаретой и, глядя на экран, видел какие-то несвязные куски. Наконец снова загорелся свет, и зрители теперь переглядывались, словно напуганные явью.
— Вот здорово! — воскликнул кто-то с ним рядом.
— Кантинфлас хорош, — не взглянув на говорившего, сказал Дамасо.
Людской поток вынес его к двери. Торговки снедью, нагруженные своим имуществом, расходились по домам. Хотя шел двенадцатый час, на улице было много народу — дожидались зрителей, чтобы узнать от них, как поймали негра.
На этот раз Дамасо прокрался в комнату так тихо, что, когда Ана в полусне почувствовала его присутствие, он, лежа на спине, докуривал уже вторую сигарету.
— Ужин на плите, — сказала она.
— Я не хочу есть, — ответил Дамасо.
Ана вздохнула.
— Мне приснилось, будто Нора лепит из масла фигурки мальчиков, — сказала она, еще не совсем проснувшись.
И только теперь, поняв, что спала, что незаметно для себя заснула, она растерянно протерла глаза и повернулась к Дамасо.
— Приезжего поймали, — сказала она. Дамасо отозвался не сразу.
— Кто сказал?
— Поймали в кино, — начала рассказывать Ана. — Сейчас все пошли туда.
И она рассказала до неузнаваемости искаженную версию происшедшего в кино. Поправлять ее Дамасо не стал.
— Бедняга, — вздохнула Ана.
— Что еще за бедняга? — вспылил Дамасо. — Ты что, хочешь, чтобы на его месте был я?
Ана хорошо знала мужа и потому ничего ему не ответила. Она слушала, как он, тяжело дыша, курит, — до тех пор, пока не запели первые петухи. Потом услышала, как он встает, и, не выходя из комнаты, принимается за какую-то непонятную работу, которую можно делать в темноте, на ощупь. Услышала, как он копает землю под кроватью (это длилось больше четверти часа), а потом — как раздевается в темноте, стараясь делать все как можно тише и даже не подозревая, что все это время она, чтобы не мешать ему, притворялась спящей. Что-то шевельнулось в потаенных глубинах ее души, и Ана догадалась теперь, что Дамасо пришел из кино, и поняла, почему он зарыл шары под кроватью.
Бильярдная открылась в понедельник, и ее сразу заполнили возбужденные завсегдатаи. На бильярдный стол был наброшен большой кусок фиолетовой ткани, что придавало заведению траурный вид. На стене висело объявление: «За отсутствием шаров бильярдная не работает». Вошедшие читали объявление с таким видом, будто это для них новость. Некоторые подолгу стояли перед ним, с удивительным упорством перечитывая его снова и снова.
Дамасо вошел одним из первых. Он провел на скамьях для болельщиков немалую часть своей жизни, и едва открылась дверь бильярдной, как он уже снова был там. Очень трудным, хотя и не очень долгим, делом было выразить сочувствие. Дамасо через стойку хлопнул хозяина по плечу и сказал:
— Вот ведь неприятность какая, дон Роке! Тот покивал, вздыхая, с горькой улыбкой.
— Что поделаешь, — сказал он и продолжал обслуживать посетителей.
Дамасо, взобравшись на один из табуретов у стойки, вперил взгляд в призрак стола под фиолетовым саваном.
— Как чудно! — сказал он.
— Это точно, — сказал человек, сидевший на соседнем табурете. — Да еще на страстной неделе!
Когда почти все посетители разошлись по домам обедать, Дамасо сунул монетку в щель музыкального автомата и выбрал мексиканскую балладу, место которой на табло он помнил. Дон Роке в это время переносил стулья и столики в глубину заведения.
— Зачем это вы? — спросил Дамасо.
— Хочу положить карты. Надо же что-то делать, пока не пришлют шары.
Двигаясь неуверенно, как слепой, со стулом в каждой руке, он был похож на недавно овдовевшего.
— А когда их пришлют? — спросил Дамасо.
— Надеюсь, пройдет не больше месяца.
— К тому времени старые найдутся, — сказал Дамасо. Дон Роке окинул удовлетворенным взглядом выстроившиеся в ряд столики.
— Не найдутся, — сказал он, вытирая рукавом лоб. — Негра не кормят уже с субботы, а он все равно не говорит, где они.
Он посмотрел на Дамасо сквозь запотевшие стекла.
— Наверняка он бросил их в реку. Дамасо закусил губу.
— А двести песо?
— Их тоже нет, — ответил дон Роке. — У него нашли только тридцать.
Они посмотрели в глаза друг другу. Дамасо не сумел бы объяснить, почему взгляд, которым они обменялись, показался ему взглядом двух соучастников. К концу дня Ана увидела из прачечной, как он возвращается домой; по-боксерски подскакивая, он наносил удары невидимому противнику. Она вошла за ним в комнату.
— Все в порядке, — сказал Дамасо. — Старик поставил на шарах крест и заказал новые. Будем надеяться только, что он их не дождется.
— Ас негром как?
— Ничего страшного, — ответил Дамасо, пожав плечами. — Если шаров у него не найдут, им придется его выпустить.
После ужина Ана и Дамасо сели на улице у входной двери и разговаривали с соседями до тех пор, пока не замолчал динамик кино и не наступила тишина. Когда ложились спать, настроение у Дамасо было приподнятое.
— Я придумал самое выгодное дело на свете, — сказал он. Ана поняла, что мысль, которой Дамасо хочет с ней поделиться, он вынашивал весь вечер.
— Пойду по городкам, украду шары в одном, продам в другом. Везде есть бильярдные.
— Доходишься, что тебя пристрелят.
— Выдумала; пристрелят, — сказал он. — Это только в кино бывает.
Он стоял посреди комнаты, переполненный радостными планами. Ана начала раздеваться, внешне безразличная, на самом же деле слушая с сочувствием.
— Накуплю вот столько костюмов, — и Дамасо показал рукой размеры воображаемого шкафа — от стены до стены. — Отсюда досюда. И еще куплю пятьдесят пар обуви.
— Помогай тебе бог, — сказала она. Дамасо посмотрел на нее с неприязнью.
— Не интересуют тебя мои дела.
— Слишком они для меня умные, — сказала Ана.
Она погасила лампу, легла к стене и с горечью продолжала:
— Когда тебе будет тридцать, мне будет сорок семь.
— Дуреха, — сказал Дамасо.
Он ощупал карманы в поисках спичек.
— Тебе тоже не надо будет тогда стирать белье, — добавил он не совсем уверенно.
Ана протянула ему горящую спичку. Она смотрела на пламя, пока оно не погасло, а потом отбросила обуглившуюся спичку в сторону. Дамасо вытянулся в постели и снова заговорил:
— Знаешь, из чего делают бильярдные шары?
Ана не ответила.
— Из слоновьих бивней, — продолжал он. — Поэтому их очень трудно раздобыть, и нужен, по крайней мере, месяц, чтобы их сюда доставили. Понятно?
— Спи, — прервала его Ана. — Мне в пять вставать.
Дамасо вернулся в свое естественное состояние. Первую половину дня он проводил, покуривая в постели, а после сиесты, готовясь к выходу на улицу, начинал приводить себя в порядок. Вечерами он слушал в бильярдной радиопередачи чемпионата по бейсболу. У него была похвальная способность забывать свои идеи с таким же энтузиазмом, с каким он их рождал.
— У тебя есть деньги? — спросил он в субботу у Аны.
— Одиннадцать песо. — И она добавила мягко: — Это плата домохозяину.
— Я хочу тебе кое-что предложить.
— Что?
— Одолжи их мне.
— Надо платить хозяину.
— Потом заплатишь.
Она отрицательно покачала головой. Схватив ее за руку, Дамасо не дал ей подняться из-за стола, за которым они только что завтракали.
— Всего на несколько дней, — сказал он, ласково и в то же время рассеянно поглаживая ее руку. — Когда продам шары, будут деньги на все.
Ана не согласилась.
Этим вечером в кино, даже разговаривая в перерыве с друзьями, Дамасо не снимал руки с ее плеча. Картину смотрели невнимательно. Под конец Дамасо стал проявлять нетерпение.
— Тогда я просто отберу их, — сказал он.
Она пожала плечами.
— Или придушу первого встречного, — пригрозил Дамасо, проталкивая ее к выходившей из кино толпе. — Меня посадят за убийство.
Ана улыбнулась про себя, но осталась такой же непреклонной.
Они ссорились всю ночь, а утром Дамасо с демонстративной и угрожающей спешкой оделся и, проходя мимо Аны, буркнул:
— Не жди, больше не вернусь.
Ана не смогла подавить легкую дрожь.
— Счастливого пути! — крикнула она вслед.
Дамасо захлопнул за собой дверь, и для него началось бесконечно пустое воскресенье. Кричащая пестрота рынка и яркая одежда женщин, выходивших с детьми из церкви после восьмичасовой мессы, оживляли площадь веселыми красками, но воздух уже густел от жары.
Он провел день в бильярдной. Утром несколько мужчин играли там в карты, ближе к обеду народу ненадолго прибавилось, но было ясно, что свою прежнюю привлекательность заведение утратило. Только вечером, когда началась передача бейсбольного чемпионата, заведение наполнилось жизнью, хоть в какой-то мере напоминавшей былую.
После закрытия бильярдной оказалось, что Дамасо бредет без цели и направления по какой-то площади, которая словно истекала кровью. Он пошел по улице, параллельной набережной, на звуки веселой музыки, доносившиеся с друг ого ее конца. Дамасо увидел огромный и пустой танцевальный зал, украшенный только гирляндами выгоревших бумажных цветов, а в глубине его, на деревянной эстраде, небольшой оркестр. Воздух был напоен удушающим запахом помады.
Он сел у стойки. Когда музыкальная пьеса кончилась, юноша, игравший в оркестре на тарелках, обошел танцевавших мужчин и собрал деньги. Какая-то девушка оставила своего партнера и подошла к Дамасо.
— Как дела, Хорхе Негрете?
Дамасо усадил ее рядом. Буфетчик, напудренный и с цветком гвоздики за ухом, спросил фальцетом:
— Что будете пить? Девушка повернулась к Дамасо:
— Что мы будет пить?
— Ничего.
— За мой счет.
— Дело не в деньгах, — сказал Дамасо. — Я хочу есть.
— Какая жалость! — сказал буфетчик. — С такими глазами!
Они прошли в столовую в глубине зала. Судя по фигуре, девушка была совсем юной, но слой румян и пудры и блеск накрашенных губ скрывали ее настоящий возраст. Кончив есть, Дамасо пошел с ней в ее комнату в глубине темного патио, где слышалось дыхание спящих животных. На кровати лежал грудной ребенок, завернутый в цветное тряпье. Девушка перенесла тряпье в деревянный ящик, туда же положила ребенка и поставила ящик на пол.
— Его могут съесть мыши, — сказал Дамасо.
1 2 3 4