– Ну и что с того? – сказала женщина. – Аркадио обращается со мной хорошо, а если я женю его на себе, он будет чувствовать себя связанным и мне придется за это расплачиваться.
Она сбросила деревянные шлепанцы и сидела теперь, сжимая пальцами ног перекладину табурета. Веер лежал у нее в подоле платья, а руки она скрестила на своем большом животе.
– Ни за что на свете, падре, – повторила она, видя, что тот хранит молчание. – Дон Сабас купил меня за двести песо, мною пользовался три месяца и почти голую выбросил на улицу. Я бы умерла с голоду, не подбери меня Аркадио. – Она впервые посмотрела на падре в упор. – Или бы шлюхой стала.
Падре Анхель уговаривал ее уже шесть месяцев.
– Ты должна заставить его жениться на тебе и основать семью. Ведь сейчас не только твое положение непрочно, но ты подаешь дурной пример всему городку.
– Лучше все делать в открытую, – сказала она. – Другие делают то же, но только при потушенном свете. Разве вы не читали листки?
– Это все клевета, – сказал падре. – Тебе надо узаконить свое положение и оградить себя от сплетен.
– Себя? – удивилась она. – Мне себя ни от чего ограждать не надо, я ничего ни от кого не скрываю. Потому никто и не тратит время, чтобы наклеивать листки на мой дом, а вот дома «приличной» публики на площади все в бумажках.
– Ты невежественна, – сказал падре, – но по милости божьей встретила человека, который относится к тебе с уважением. В благодарность за одно это ты должна обвенчаться и сделать свой союз законным.
– Я ни в чем этом не разбираюсь, – сказала она, – но сейчас у меня есть крыша над головой, и еды хватает.
– Ну а если он тебя бросит?
Она закусила губу, а потом с загадочной улыбкой ответила:
– Не бросит, падре. Я знаю, что говорю.
Но и на этот раз падре Анхель не захотел признать себя побежденным. Он посоветовал ей хотя бы ходить к мессе. Она сказала, что как-нибудь на днях придет.
Падре в ожидании встречи с алькальдом возобновил прогулку. Один из сирийцев обратил его внимание на хорошую погоду, однако голова священника была занята другим. Его интересовал цирк, выгружавший в ярком свете солнца своих перепуганных зверей. Он простоял, наблюдая за ними, до четырех часов.
Попрощавшись с зубным врачом, алькальд увидел падре, идущего ему навстречу.
– Мы пунктуальны, – сказал он, протягивая священнику руку. – Пунктуальны, хотя дождя нет.
Падре, уже собравшийся подняться по крутой лестнице в полицейский участок, отозвался:
– …и не наступает конец света.
Пока шла исповедь, алькальд сидел в коридоре. Он вспоминал цирк, женщину, которая висела, вцепившись во что-то зубами, на высоте пяти метров, и мужчину в голубой, расшитой золотом униформе, отбивавшего барабанную дробь.
Падре Анхель вышел из комнаты Сесара Монтеро через полчаса.
– Все? – спросил алькальд.
Падре Анхель окинул его гневным взглядом.
– Вы совершаете преступление, – сказал он. – Уже больше пяти дней у этого человека не было во рту ни крошки. Если он еще жив, то только благодаря своей конституции.
– Что поделаешь, если он сам не хочет, – равнодушно сказал алькальд.
– Неправда, – спокойно, но решительно возразил падре. – Это вы приказали не давать ему есть.
Алькальд погрозил пальцем.
– Осторожно, падре, вы нарушаете тайну исповеди.
– Это не входит в исповедь.
Алькальд вскочил на ноги.
– Не лезьте в бутылку, – неожиданно рассмеявшись, сказал он. – Если это вас так волнует, мы поправим дело прямо сейчас.
Он позвал полицейского и приказал, чтобы Сесару Монтеро принесли обед из гостиницы.
– Пусть пришлют целую курицу пожирнее, тарелку картошки и миску салата, – сказал оп. И, повернувшись к падре, добавил: – Все за счет муниципалитета. Чтобы вы видели, какие теперь времена.
Падре Анхель опустил голову.
– Когда вы его отправите?
– Баркасы уходят завтра, – сказал алькальд. – Если сегодня вечером он проявит благоразумие, его отправят завтра же утром. Ему бы следовало понять, что я делаю ему одолжение.
– Дороговатое одолжение, – сказал падре.
– Все одолжения стоят денег, – отозвался алькальд.
Он посмотрел в прозрачно-голубые глаза падре Анхеля и спросил:
– Надеюсь, вы довели это до его сознания? Не ответив, падре Анхель спустился по лестнице глухо буркнул снизу слова прощания. Алькальд пересек коридор и без стука вошел к Сесару Монтеро.
В комнате были лишь умывальник и железная кровать. Сесар Монтеро, небритый, в той же одежде, в какой вышел из дому во вторник на прошлой неделе, лежал на кровати. Взгляд его, когда он услышал голос алькальда, даже на миг не сдвинулся с точки, в которую был устремлен.
– Теперь, когда ты уладил свои дела с богом, – сказал алькальд, – самое время уладить их и со мной.
Он пододвинул к кровати стул и сел на него верхом, навалившись грудью на плетеную спинку. Сесар Монтеро внимательно разглядывал балки потолка. Он не казался удрученным, хотя опущенные углы рта свидетельствовали о бесконечном разговоре с самим собой.
– Нам с тобой не к чему ходить вокруг да около, – услышал он. – Завтра тебя отправят. Если тебе повезет, через два-три месяца приедет специальный инспектор.
Мы должны будем обо всем ему рассказать. Он уедет следующим же баркасом, убежденный в том, что ты сделал глупость.
Наступила пауза, но Сесар Монтеро был невозмутим как прежде.
– Потом судьи и адвокаты вытянут из тебя, самое меньшее, двадцать тысяч песо, а может быть, и больше, если инспектор сообщит им, что ты миллионер.
Сесар Монтеро повернул к нему голову. Хотя движение было едва заметным, пружины кровати скрипнули.
– И в конце концов, – вкрадчиво продолжал алькальд, – после всей этой бумажной волокиты тебе, если повезет, дадут два года.
Взгляд безмолвного собеседника остановился на носах его сапог, а потом пополз вверх. Когда глаза Сесара Монтеро встретились с глазами алькальда, тот еще говорил, но теперь уже другим тоном.
– Всем, что ты имеешь, ты обязан мне, – говорил алькальд. – Был приказ тебя ликвидировать, убить тебя из засады и конфисковать скот, чтобы правительство могло покрыть огромные расходы на выборы по нашему департаменту. Ты прекрасно знаешь, что другие алькальды в других округах так и поступали. Но я приказа не выполнил.
Только теперь он почувствовал, что Сесар Монтеро размышляет. Алькальд вытянул ноги и, упершись грудью спинку стула, ответил на не высказанное вслух обвинение:
– Ни одного сентаво из того, что ты заплатил за свою жизнь, мне не досталось – все пошло на организацию выборов. Сейчас новое правительство решило, что должны быть мир и гарантии для всех – и у меня по-прежнему только мое паршивое жалование, а ты не знаешь, куда девать деньги. Ничего не скажешь – ты зря время не терял.
Медленно и с трудом Сесар Монтеро начал подниматься. Когда он встал, алькальд увидел себя со стороны, такого маленького и грустного, перед этим монументальным зверем. Взгляд, которым алькальд проводил Сесара Монтеро до окна, загорелся каким-то странным огнем.
– Не потерял ни одной минутки, – негромко добавил он.
Окно выходило на реку. Сесар Монтеро не узнал открывшегося перед ним вида. Ему почудилось, будто он в каком-то другом городке, где тоже по случайному совпадению протекает река.
– Я пытаюсь тебе помочь, – услышал он голос у себя за спиной. – Все мы знаем, что была затронута твоя честь, но доказать это тебе будет нелегко. Ты сделал глупость, когда разорвал листок.
В это мгновение в комнату проникла тошнотворная вонь.
– Корова! – сказал алькальд. – Наверно, выбросило на берег.
Безразличный к запаху разложения, Сесар Монтеро продолжал стоять у окна. На улице не видно было ни души. У причала стояли на якоре три баркаса, и их команды, готовясь ко сну, развешивали гамаки. Завтра в семь утра все изменится: полчаса набережная будет полна людей, которые соберутся посмотреть, как отправляют заключенного. Сесар Монтеро вздохнул, сунул руки в карманы и выразил то, о чем думал, одним решительным, но неторопливо сказанным словом:
– Сколько?
Ответ последовал незамедлительно:
– На пять тысяч песо годовалых телят.
– И еще прибавлю пять телят, – сказал Сесар Монтеро, – чтобы ты отправил меня сегодня ночью, после кино, специальным баркасом.
V
Баркас загудел, развернулся на середине реки, и толпа, собравшаяся на набережной, женщины, смотревшие из окон, в последний раз увидели Росарио Монтеро. Она, рядом со своей матерью, сидела на том же жестяном сундучке, с которым семь лет назад сошла здесь на берег. Доктору Октавио Хиральдо, брившемуся у окна приемной, показалось, что отъезд этот является в каком-то смысле возвращением к действительности.
Доктор Хиральдо видел Росарио в день приезда. На ней были тогда заношенная форма студентки учительского института и мужские ботинки, и она искала, кто возьмет подешевле за то, чтобы донести ее чемодан до школы. Казалось, что она приготовилась спокойно стареть в этом городке, название которого впервые увидела (как рассказывала сама) на бумажке, вытащенной ею из шляпы, когда между одиннадцатью выпускниками разыгрывались шесть наличных вакансий. Она поселилась в здании школы, в комнатке, где стояли железная кровать и умывальник. Все свободное время она посвящала вышиванию скатертей, в то время как на керосинке у нее варилась кукурузная каша. И в тот же самый год, под рождество, она познакомилась на школьной вечеринке с Сесаром Монтеро – угрюмым холостяком с неясной родословной, разбогатевшим на торговле лесом. Он жил в девственной сельве, окруженный огромными собаками, и в городке появлялся только изредка, всегда небритый, в подкованных железом сапогах и с двустволкой. «Как будто еще раз вытащила из шляпы счастливый билет», – подумал, покрывая подбородок мыльной пеной, доктор Хиральдо. Однако тут его отвлекло от воспоминаний тошнотворное зловоние.
На противоположном берегу взлетела стая стервятников – их спугнула поднятая баркасами волна. Трупный запах повис на мгновение над причалом, смешался с утренним ветерком и проник с ним в дома.
– Все она, черт ее побери! – глядя с балкона спальни на парящих в воздухе стервятников, выругался алькальд. – Проклятая корова!
Он прикрыл нос платком, вошел в спальню и закрыл дверь балкона. Запах чувствовался и в комнате. Не снимая фуражки, он повесил на гвоздь зеркало и попытался осторожно побрить воспаленную еще немного щеку. Почти тут же в дверь постучал директор цирка.
Алькальд предложил, ему сесть и, продолжая бриться, посмотрел на него в зеркало. На директоре были рубашка в черную клетку, бриджи и гетры; в руке он держал стек и ритмично постукивал им себя по колену.
– На вас уже поступила жалоба, – сказал алькальд, снимая со щеки бритвой последние следы двух недель отчаянья. – Недавно, сегодня вечером.
– Какая жалоба?
– Что вы посылаете детей воровать кошек.
– Неправда, – сказал директор. – Просто покупаем на вес всех кошек, которых нам приносят, и не спрашиваем, откуда их берут. Мы кормим ими зверей.
– Бросаете на растерзанье прямо живыми?
– Что вы! – возмутился директор. – Это пробуждало бы в зверях хищные инстинкты.
Алькальд умылся и, вытирая лицо полотенцем, повернулся к нему. Только теперь он заметил, что у директора почти на всех пальцах кольца с цветными камешками.
– Так что придется вам придумать что-нибудь другое, – сказал он. – Ловите кайманов, если хотите, или подбирайте рыбу – она дохнет в такую погоду. А живых
кошек – ни-ни.
Пожав плечами, директор цирка вышел вслед за алькальдом на улицу. Несмотря на зловоние от трупа коровы, застрявшей в зарослях на другом берегу, у дверей домов стояли и разговаривали мужчины.
– Эй, кумушки! – крикнул алькальд. – Чем языки чесать, сорганизовались бы лучше да убрали корову! Надо было сделать это еще вчера вечером!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24