Я и Асмодей бежим по узкому переулку. Мы в красном жакете и на высоких каблучках. За нами ломит целая толпа ментов — пять штук. Они тоже в красном жакете, на высоких каблучках и с женской мордой. Менты разъярены. Еще бы! Если бы меня из мужика превратили в телку, я бы тоже разъярился.
— Вот что, — шепчу я Асмодею, влетая в сквозной подъезд, — превращай обратно!
В следующую секунду я ощущаю, что на мне штаны и, слава Богу, изнутри меня в эти штаны кое-что упирается.
В подъезд влетает целое стадо девушек в красных жакетах. В руках девушек — омоновские «кипарисы».
— Парни, — орет одна, — девок тут двух не пробегало?
— Каких?
— Да таких же, как мы!
— Вот туда побежали, — показываю я. Стадо пробегает через подъезд и скрывается в неизвестном направлении. Я начинаю ругаться.
— Слушай, — говорю я, отругавшись, — Асмодей, почему я ксерокс с книжки снять не мог?
— Что такое ксерокс?
— Ну, копия.
— Но волшебная книга может существовать только в одном экземпляре, — разводит руками Асмодей. — Единственный способ снять с нее копию — это переписать ее собственноручно. В таком случае, по мере переписывания, переписанные слова будут пропадать с листов книги. Это очень хороший способ. Ведь если ты делаешь по невниманию ощибку, то переписанное слово не исчезает и ты можешь сразу заметить, что что-то не в порядке.
Это мне не нравится. Это значит, что я не могу отдать книгу Князю. Впрочем, вопрос с Князем, кажется, снят с повестки дня.
— Ладно, — говорю я Асмодею, — пошли пожрем чего-нибудь. Только без твоих фокусов, ясно? Мне тут остались командировочные в наследство от полушкинского мужика, на них и пожрем. Ясно?
Спустя три часа в маленькой забегаловке, выбранной мной потому, что я никогда там не бывал, я жрал облитые уксусом пельмени и обдумывал свое положение. Положение было фиговое. На меня охотились две банды — раз. На человека, за которым охотятся его же собственные коллеги, очень скоро начинает охотиться ментовка — два. Впрочем, ментовка ко мне и до того не раз приставала, и не далее как неделю назад некий капитан Душан содрал с шефа десять штук за одну мою промашку. Жить мне было негде. Хрустов снять лежку не было. Конечно, был Асмодей, который мог пошевелить пальцами и вынуть хрусты из воздуха, но опыт показал, что ненавязчивым сервисом Асмодея лучше не пользоваться.
Асмодей виноватился рядом, ковырял пельмени вилочкой. Видно было, что пельмени ему совсем не по душе. Уж не знаю, чего он там в аду предпочитал: печенку прелюбодея в сметане или яички продажного прокурора под соусом «семь смертных грехов», а только пельмени ему не по вкусу.
Хмурится мой Асмодейчик, длинными ресницами хлопает. И тут мне вдруг его, знаете ли, жалко стало. Ведь вот подумать тоже: я сижу тут без «капусты» и без бригады, и то мне тошно. А Асмодей? Он-то вообще ни ухом ни рылом в этом мире не смыслит. Вот подъехал к стекляшке красный, как стручок перца, «жигуль», а он и «жигуля» никогда не видал. Вот булькает справа от нас кофеварка — а он и кофеварки никогда не видал. И все-то его воспоминания об этом мире — широкомасштабная разборка под Никополисом аж в 1395 году…
— Вы что, господин, задумались? — спрашивает Асмодей.
— Так. За жизнь думаю. Асмодей удивляется:
— Так что же думать? У вас я есть.
— Ты молчи в мешочек. Ты ж меня все время кидаешь, лопух ты несчастный!
— Так что ж, — сказал Асмодей, — мы с тобой договора не заключали, тебе меня в аренду не сдали, все, что происходит, считай, из чистого альтруизма.
— Договор? — глаза у меня лезут на лоб. — Гм… ты мне сначала расскажи, на что ты способен. Я свою душу задарма не продам. С примерами давай рассказывай, наглядно.
— Ну, — произнес бес, — наша профессия — чары и морок. Мой дядюшка Мефистофель, например, творил для доктора Фауста всякие чудеса. Например, однажды он накормил его гостей фруктами, перенесенными из Южной Америки, самого диковинного вида.
— Тоже мне кидалово, — говорю я, — я лучше в супермаркет схожу.
— В тот же день на пире играли чудесные мелодии невидимые музыканты.
— Это твое волшебство на митинском радиорынке сто баксов стоит. Магнитофон называется.
Вижу, Асмодейчик мой приуныл, ручкой ротик закрывает. Классный у него ротик, кстати, девичий, и футболочка на грудках этак оттопыривается… Вот интересно, если гермафродита трахнуть — это я голубой или не голубой?
— Баб можно привораживать, — шепчет бес.
— Тьфу ты! Да чтоб деловой из-за бабы душу отдал!
И тут Асмодей меня потрясает.
— Дай сдачу, — говорит он, — ну, что ты с этих пельменей получил.
Я, пожавшись, отдаю ему двадцать тысяч. Асмодей подходит к книжному лотку, расположившемуся у входа в столовку, и покупает журнал «Автопилот». Он возвращается к столику и начинает его листать. На развороте журнала его внимание привлекает шикарный волоокий «вольво». У «вольво» блестящие бока и черные, украшенные стальной звездой колеса. Асмодей что-то шепчет — и в этот миг «вольво» пропадает со страницы. Здорово! Видал я, как тачку угоняют из закрытого гаража, но чтобы тачку угнали со страниц журнала, это я видел первый раз.
— Пойдем, — говорит Асмодей.
Я доедаю пельмень и выхожу из забегаловки. Близ тротуара стоит волоокий «вольво». Он не заперт. Какой-то пацан на той стороне улицы уже сделал стойку — ключи от «вольво» болтаются в замке зажигания.
В моем мозгу бродят самые потрясающие проекты. Я открываю точку. Я торгую техникой с рекламных проспектов. Тачками из «Автопилота». Драгоценностями из каталогов фирм. Интересно, могу ли я торговать оружием из фантастического фильма?
— Ну что? — спрашивает Асмодей. — Я не ошибся? Эти штучки, я гляжу, нынче нравятся больше женщин.
Вообще-то я потрясен. Но я стараюсь не показывать виду.
— У нее какой гарантийный срок? — говорю я. — Или у соседнего перекрестка превратится в одуванчик?
— Ни во что она не превратится, — обижается Асмодей, — она же настоящая. Так как насчет договора?
— Ну вот что, — говорю я, — ты меня на понт не бери. Договор — это штука серьезная, тут даже МВФ переговоры ведет по году. А мы с тобой подпишем протокол о намерениях.
После некоторого спора я убеждаю Асмодея согласиться со мной. Мы едем к нотариусу и подписываем поразительную цидулю. В документе говорится, что Шариф Ходжаев, тридцати четырех лет от роду, крещеный, сотрудник охранного агентства «Алмаз», выражает свое намерение продать душу дьяволу по истечении шести месяцев со дня подписания настоящего контракта. Нотариус явно хочет покрутить пальцем у виска, однако я говорю ему, что это шутка. Он уже совсем успокаивается, когда Асмодейчик, которому захотелось пить, залезает по локоть в работающий в кабинете нотариуса телевизор, по которому показывают какое-то собрание, забирает из-под носа ведущего стакан с минералкой, выпивает ее и ставит пустой стакан перед нотариусом.
Нотариус в легком обалдении оттискивает печать, я уплачиваю запрошенные им четыреста тысяч и отбываю, рассерженно щипая Асмодея.
— Вести надо себя прилично! На обратном пути от нотариуса я покупаю целый ворох рекламных журналов.
Я сижу, развалившись, в снятой вчера квартире. Асмодей моет на кухне посуду. Я внимательно изучаю газету «Из рук в руки». Наконец нахожу то, что надобно. Я поднимаю трубку и набираю номер.
— Алло, — говорю я, — это вы даете уроки латыни?
Старческий голос крякает в том смысле, что да, уроки латыни имеются в ассортименте. Голос представляется как Виталий Сергеевич. Голос, кажется, удивлен, что кому-то понадобилась латынь.
— Как ваш адрес? — говорю я. — Я подъеду через полчаса.
— Вы заблудитесь, — кротко отвечает старик, — но через полчаса мы можем встретиться на углу Сретенки и бульвара.
На углу Сретенки, возле аптеки, стоит беленький старичок с палочкой. Он тщетно вглядывается в прохожих. Мой «вольво» тихо причаливает к тротуару.
— Виталь Сергеич? — говорю я.
Старичок оборачивается. Он обходит «вольво», видимо, ища заговорившего. Наверное, он думает, что «вольво» успел его задавить.
— Виталь Сергеич, садитесь, — повторяю я. — Так как насчет латыни?
Виталь Сергеич забирается в «вольво» с такой опаской, будто он Иона, которому предлагают пропутешествовать в брюхе кита.
Через пять минут, пробравшись немыслимой вязью дворов, мы причаливаем к трехэтажному облупившемуся дому. Дом выходит сразу на три двора и ни на одну улицу. Я бросаю «вольво» у подъезда, и мы поднимаемся на третий этаж.
Дома старичок осведомляется:
— Вы, вероятно, хотите обучать классическим языкам сына?
— Себя, — отвечаю я, — и только латыни.
— Но зачем вам латынь? — изумляется мой старичок. Он не привык, чтобы люди на шестисотых «кабанах» учили латынь.
— Хочу, и все, — отвечаю я.
— Позвольте, вы знаете какие-нибудь иностранные языки?
— По фене немного ботаю, — ответил я, — а латынь я учил в медицинском. Алфавит выучил и еще помню, кажется, «гутен морген».
— Это не по-латыни, это по-немецки, — вздыхает профессор.
— Вот что, — профессор, — говорю я, — латынь мне надо знать через неделю. Профессиональная, понимаете, необходимость. Я вам плачу за три часа каждый день, каждый час — двести баксов. Вот вам за первые два дня задаток — и начинаем.
И вытаскиваю из кармана столько зелененьких, сколько бедняжка за всю свою жизнь только в кино видел. Старичок глядит на меня так, словно через неделю меня пошлют киллером в Древний Рим.
Вот вечером я возвращаюсь от профессора, и я усвоил от него столько новых слов, сколько я не усваивал с семи лет, когда на моих глазах дядя Коля вдруг начал выражаться насчет своей супруги, а Асмодей в это время приходит с рынка с целой корзинкой продуктов и ставит для меня в духовку пиццу, а себе отваривает сосиски, и мы садимся наполнить себе брюхо.
Надо сказать, я непривередлив в еде, но тут запах этих сосисок, срок годности которых истек еще при Хрущеве, нехорошо на меня действует, и я начал орать.
— Слушай, у тебя потрясающие вкусы. Что ты все время гадость какую-то в рот суешь? Как ни купишь водку — так поддельная, если чебурек — так с собачатиной, вот теперь сосиски! Это ж отрава!
— Самая вкусная пища, — объясняет Асмодей, — это та, в которой больше греха. Я, конечно, не знаю, как тебе на вкус эти креветки, которые ты жрешь, но только в них всего-то и греха, что порция на двадцать граммов меньше положенного. Что же касается того чебурека, то меня, во-первых, обсчитали, во-вторых, мясо для него было украдено, в-третьих, вместо масла в тесто клали маргарин, и, кроме того, баба, которая этот чебурек выпекала, прямо рядом с противнем отдалась грузчику. Ведь это вы, люди, питаетесь калориями, а мы, бесы, питаемся исключительно грехом.
Я махнул рукой и, расправившись с креветочным салатом, кинул Асмодею рекламный журнал, на развороте которого красовалась «хонда».
— Воплотить, что ли? — с усмешкой осведомился бес.
И тут меня вдруг как царской водкой ожгло. Дурак я дурак! Какое у нас нынче общество? Постиндустриальное. Что такое постиндустриальное общество? Это такое общество, в котором главным товаром является информация. И вот тут рядом со мной сидит всеведущее существо, а я выпрашиваю у него тачки.
— Отхлынь! — вдруг заявил я. — Ты скажи — ты у нас дух познанья или нет?
— Да.
— Ну так оставь «хонду» на десерт, а мне расскажи, как устроена вселенная.
— Ну, это очень просто, — ответил Асмодей, — мир создал Бог, и сначала он создал небо. Небо же имеет вид двенадцати хрустальных сфер, из которых самая дальняя — сфера неподвижных звезд, а остальные — сферы планет, луны и Солнца, которые вращаются вокруг земли. Мир, как и небесная твердь, состоит из четырех элементов — огня, воздуха, воды и земли. Небо сотворено с помощью огня, и только влага охлаждающих его облаков препятствует тому, чтобы мир сгорел от небесного жара…
— Э-э, братец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19