А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Зловещая тишина. Зловещие провалы окон зияли как врата ада. Множество врат - и все притягивали взгляд своим пристальным вниманием.
- Объективность потерял?.. - она обернулась к нему резко и прижала к стене. - Объективность? Да ты давно её потерял! Понял?! Ты все потерял. Ее классически правильное лицо напоминало мраморную статую при свете факела в ночи, статую, которая зверски ненавидит тебя живого, за то, что тебе не постичь, за то, что ей ничего не изменить. Глаза казались такими же повалами окон, за которыми зияла пустота, всепоглощающая роковая пустота.
Он почувствовал, как руки её скользят по его пуговицам и, задыхаясь, пролепетал:
- Не-е... я жене не изменяю.
- А я не хочу изменять себе, - прошептала ему на ухо Алина, возбуждающе щекоча ушную раковину мягкими губами.
"Сволочь! Сволочь! - все разрывалось в ней. - Все вы сволочи! Тоже мне, короли мира, старающиеся не терять какую-то там объективность! Да что это за люди такие, которые свои выпирающие наружу придатки называют своим "мужским достоинством!" И носятся с этим, как действительно с достоинство: я, мол, ту хочу, эту не хочу, на ту встает, а вот эту люблю. Жене он, видите ли, не изменяет - слюнопускатель! Весь уже в пузырях слюнявый! А я!.. Я умираю - при всем при этом - от болезни монашек! А он: "не-е..." блеет как козел, - ты не такая!" Не изменяет он. Достоинство бережет, на всех не тратит. Боится, сволочь, кабы чего. Вот я сейчас тебя, как последнюю бабу изнасилую!"
Он знал её десять лет! Но знание одного мгновения было ошеломляющим. Плотно прижав его к шершавой кирпичной стене, она наскочила на него, крепко зажав между бедер. Сексуальное напряжение было не просто сексуальным, а тем самым, которое наступает у мужчины в момент сильнейшего напряжения всего организма, когда он находится в опасности, когда в сопротивлении, борьбе противостояния.
Все что она не делала, любим своим движением, она унижала его. Но он не мог её оттолкнуть. Руки висели, как плети. Он не мог убежать - спущенные брюки не давали возможности двинуться. Впрочем, если бы ему не мешали эти путы, он все равно не смог бы ничего изобразить, кроме бега на месте. И вдруг - все кончилось.
Она отскочила от него, он увидел, как спокойно и деловито она отряхивает длинную юбку, стряхивает с ноги белые трусики. Они взлетели и опустились на черный холм строительной грязи намокшим в одночасье печальным мотыльком, который больше никогда не взлетит. Но он не мог ещё и двинуться, когда Виктория пошла от него прочь.
- Но... я... я ещё не кончил, - робко пролепетал он.
В полутьме, он увидел, как она резко расправила плечи, и остро льдинками в сердце резанул отблеск её взгляда.
- Не пропадешь, - презрительно бросила она и ушла.
Алина вышла с заброшенного двора, на тусклый желтоватый свет уличных фонарей, прошлась по переулку, свернула налево. Темно. Только огромная луна нависает над головой и от лунной тени все вокруг кажется приземистым. Земным... Материальным... Казалось, можно ухватиться за собственное дыхание. И шаги... собственные шаги - словно преследовали её, отдаваясь в висках. Она перевела дух, оглянулась - нет, никто не шел за ней. Свернула направо и долго-долго шла, стараясь не терять прямую линию пути. Мучительно долго. Свернула направо, снова направо, и вдруг увидела его, идущего ей навстречу. Но не дрогнула. Было заметно, как он изо всех сил старался держать прямую линию спины.
Они поравнялись - и прошли мимо друг друга, словно невидимка мимо невидимки.
ГЛАВА 7
Она смотрела спокойно в синие глаза своего мужа, сидя на больничной койке. Он отводил взгляд, чувствуя, что она его в чем-то подозревает. Она же чувствовала себя абсолютно прозрачной. Ей не было стыдно за содеянное. Если бы хоть кто-то упрекнул её тем, что произошло той ночью после её побега из больницы - она бы не переменилась в лице. Ей не казался её поступок ни изменой, ни блудом, но тем, что имеет в виду человек доведенный своим молчанием до предельной точки, вдруг вырвавшись в жесте поясняя: "я все сказал". А иностранец добавил бы: без комментариев.
ОСТАЛОСЬ ТРИСТА СОРОК ТРИ ДНЯ.
"...Нет оправдания... нет мне оправдания, - повторял про себя Карагоз день и ночь. - Герой!.. - насмехался он над собою. - А аванс придется отдать... если найдут. Да найдут ли?.. Москва большая... Большая... да не скрыться. Места известны. Они это дело так просто не оставят".
Адрес с орденами и медалями он держал на уме. Но не спешил на новый подвиг. На связь в положенных местах не выходил. За месяц сменил три квартиры. Путал следы. Одиноко бродил по городу. Ни друзей, ни знакомых. Слава о краже века, хотя и не принесла ему денег, подгоняла его жить дальше и не суетиться. Он чувствовал, что его тайная слава обрела энергию ветра дующего в спину. "Вот я какой, оказывается! Все могу! Я все могу, клянусь мамой! Все! И я буду жить ещё королем! Только бы скрипку найти, ту самую скрипку..."
Он подозревал Минькина в подлоге. Зря он так сразу, зайдя к нему, пошел напролом. "Клянусь мамой, а ведь этот лапоть оказался не лыком шит!" - качал головой время от времени. Наводил справки - Минькин исчез. Его уволили. Из общаги выгнали. Никто не знал, где он. Бывшее место прописки деревня Васьково в Калужской области. Карагоз не поленился - заехал. Не осталось родных у Минькина в той деревне. А друзей детства не имелось, так как приехал он туда лишь за тем, чтобы прописаться в бабкиной лачужке после детского дома или интерната, прописаться и умотать навсегда. Оттого-то деревенские ничего не знали о нем.
Так, не солоно нахлебавшись, вернулся Карагоз в Москву. Лишь одно ценное сообщение промелькнуло в дни его поиска и убедило его, что он на правильном пути - о Минькине кто-то спрашивал еще. Какой-то солидный мужчина, приезжавший на черной иномарке.
Значит, заказчик размышлял так же. Но подлог мог устроить и сотрудник музея, точнее сотрудница, заподозрив неладное. Однако, навестив музей, как посетитель, Карагоз понял, что никто скрипку на место не вернул. Значит, трясти жулика-милиционера - был наивернейший логический ход.
Одержимый идеей найти Минькина, Карагоз шлялся по улицам. Помня о том, что лейтенант милиции любит выпить, заходил в пивные, бары, ресторанчики, явно не высшего класса, шаурмы при рынках, бистро, чебуречные - но тщетно. Как заблудившийся герой, он вспоминал о возможных лаврах и не ненавидел своей приземленной действительности.
Карагоз любил красивую жизнь и не мог долго чувствовать себя загнанным в угол. Оттого и не шарил взглядами хвоста, не сутулил плечи. Гулял по улицам не один. Снимал девушек по дороге, иногда звонил Жанне.
Эта несчастная девушка, лет двадцати, вызывала в нем жалость. Ему было приятно водить её в кафе. Впрочем, это было редко. Она как-то несчастно улыбалась, закомплексованно припудривала носик, стеснялась прыщиков на щеках, получая из его рук мороженое, отводила глаза в сторону, хотя могла вдруг раскрыть рот и выдать непревзойденные знания о современной деловой жизни, непревзойденные другими её ровесницами своей простотой и наивностью. В ней были и наглость, и робость, в ней была хрупкость и кондовость, приземленная жадность и крылатая мечтательность - все кроме середины, устойчивости того, с чем можно жить и жить долго. Он чувствовал, как довольная собой, она водит его за нос, своей женской умудренностью, хитростью и показной скромностью. И жалел её - словно приговоренную к неудачам и нищенской романтике вечной надежды на спасительную силу придуманной ею любви.
С удовольствием охотника, который не охотится на такую мелочь, наблюдал за движением её природы, отмечал про себя, как довольна она собой, что так долго может поддерживать отношения с таким явным ловеласом, нравящимся женщинам типом, и в тоже время - не переходить на интимные отношения. "Значит, у него что-то серьезное ко мне. Вот я какая - не бабочка однодневка!" - так, по его предположениям, думала она о себе. Но не учитывала одного. Карагозу не интересна была она как женщина. Совершенно не интересна. Все эти потные прижиманчики-отжиманчики подросткового периода совершенно не привлекали его как мужчину.
В жизни его были настоящие женщины. Яркие женщины. Он, конечно, никогда бы не женился на них, но и на Жанне он жениться не собирался. И выгуливал её не оттого, что присмотрел её как невесту, гулял он с ней просто, чтобы не светиться на улицах своим одиночеством. А ещё - потому как забавляла, вызывала жалость, сочувствие, и больше вообще ничего не вызывала. Ничем особо не тревожила, ни чувств, ни эрогенных зон, ни воображения. Ему было все равно, что с ней, что без нее, но зачем без неё пусть с ней.
Он вообще любил, когда рядом присутствовало нечто противоположного пола. Со случайно снятыми девицами надо было ещё возиться, напрягаться, ожидать неожиданного, а с ней что?.. Он знал её, по меркам своей жизни, давно, очень давно - уже полгода. И когда они целовались в каком-нибудь очередном закутке... и когда она, чувствуя, что владеет серьезностью момента, обозначала свое: "а дальше - ни-ни". Он покровительственно подтрунивал над ней. Он был уверен, что у неё никого, кроме него, нет, но вдруг её прорвало:
- Коля! Прости меня, - как-то сорвалось с её губ. - Я люблю другого, и она взглянула на него с такой совдеповской патетичностью, что вполне бы могла стать моделью Мухиной, когда бы та давно не умерла.
- И где он? - мрачно спросил Карагоз, все же подозревая, что она рассчитывает возбудить в нем ревность и чувство соперничества, призывает таким образом перейти к решительному наступлению. Но как-то уж слишком грубо, как-то уж слишком нелепо. Но на всякий случай решил уточнить:
- А он любит тебя?
- Он женат, - на этот раз она произнесла слова, словно что-то несла, несла - и не донесла, руки её опустились.
- И богат?
- Богат. - Скорбно кивнула она.
- Понятно. Вот сволочь!..
- Нет! Он не сволочь! У него в больнице сейчас и мать и жена! А он за ними ухаживает. На свидания ездит...
- Мать и жена в больнице - а ты теряешься.
- Он... он запутал меня... То так, то...
- ...никак?
- Нет. Ему сейчас просто не до меня.
- Понятно. Ты что, так и собираешься прожить из-за него монахиней? Клянусь мамой, это смешно. Клянусь мамой, король тебе предлагает, король!.. Предлагает... - и запнулся, - ...свое покровительство, - вывернулся он, с завистью подумав не то что бы о семейном уюте, но хоть о каком-то пристанище. А у этого... У этого есть все. Только Жанны ему, видите ли, не хватало.
Она ушла. Ушла, полная своей правды и довольная ей. Карагоз потянулся сидя на лавочке Тверского бульвара, встал и молча побрел по направлению к Макдональдсу. Там спросил Павла рыжего у обслуги. Павел в этот день не работал. Карагоз, наплевав на бдительность, попросил передать ему, что заедет к деду в четверг.
Под дедом он подразумевал коллекционера.
Пора было отработать аванс, пора было делать деньги. Слава не кормит, она без денег куда тяжелее, чем бесславие с деньгами.
Деньги здоровья не прибавляют. Дорогая пища портит здоровье. Плохое здоровье пожирает деньги. Кирилл страдал. Мало того, что он теперь должен был регулярно навещать с гостинцами и мать, и жену, мало того, что для вдруг резко ставшей не ходячей матери потребовалась сиделка, у него у самого ни на что не было сил. Приходилось тратиться на витамины, платные обследования собственного здоровья. Ему говорили, что ничего, кроме, быть может, избыточного веса его не должно тревожить. Впрочем, и вес при его росте - не такой уж избыточный. Но это не утешало Кирилла: "Быть может, вы устали, пора отдохнуть?" - предположил очередной платный врач. Но и отдыхать теперь Кириллу было не в кайф. Он стал пассивен. Былые друзья-приятели утомляли его своими звонками. Он больше не собирал веселых компаний, не тащил всех, кого ни попадя, в баню, бильярдную или так... за город.
И сидел вечерами после работы в офисе, попивал чай с ликерчиком с секретаршей Жанной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64