.. Что-то долго вы летите, мистер Буш...
А принтеры гудели, скрипели, скворчали. О том, что десять тысяч спасателей ликвидируют пожары.
Что в район терактов в южной части Манхэттена пробиваются подразделения полиции, пожарных, кареты скорой помощи, но из-за пробок, возникших на дорогах, действия спасателей и эвакуация жертв катастрофы затруднены.
Что власти объявили о закрытии воздушного пространства страны, отдав распоряжение немедленно приземлиться всем воздушным судам, находящимся над территорией США.
Что военные высказываются за военные действия, рассчитывают, что президент покончит с практикой расследования терактов, как обычных убийств...
Последнее сообщение Витус прочел полностью. Эта была передовица завтрашней "Вашингтон Таймс", кем-то засланная в Интернет. Завтра газета собирается отметить растущее раздражение американских военных. Приводит мнение высокопоставленного офицера флота в отставке: "Для нашего поколения происшедшее -- это Перл Харбор. Самое время им врезать. И если при этом придется убить несколько невинных гражданских лиц, то так тому и быть". Военнослужищий, имеющий отношение к спецоперациям, заявил: "Американский народ и военные отныне будут готовы к применению сухопутных войск со всем сопряженным с этим риском". По его мнению, "ракеты здесь не помогут. Мы потратим миллионы на ракеты, которые разрушат палатки ценой в 20 долларов"...
Это было уже профессионально интересно. И Витус мысленно послал привет коллеге, который сплавил эту информацию в люди. Недаром ведь сплавил...
Как профессионал, лично он Ламберт давно усвоил: читатели делятся на тех, кто не понимает, что написано; тех, кто понимает, что написано; и тех, кто понимает, что не написано...
Лично он относит себя к последним. В первом эшелоне "раздраженных", естественно, идет армия. Армии положено, и что она скажет -- ясно. Значит, редакции нужно отразить чью-то волю, вполне определенную. Неназванный высокопоставленный офицер флота в отставке с незамысловатой тирадой -- это пробный шар. И шар проходной на фоне происходящего. Старая гвардия зовет к оружию. К какому же? Офицер спецопераций расписывается в невозможности локальными средствами решить проблему. Он требует даже не бомбардировок, а сухопутных войск. И куда же должна ступить нога американского пехотинца?
Электронный карандаш Витуса заскользил над монитором компьютера. Так, карта мира. Конечно, Ближний Восток. Ирак, Палестина, Афганистан... На чем бы он остановился? Куда бы поставил американский военный ботинок? Карандаш над Багдадом и Иерусалимом потянуло к Кабулу.
Ламберс даже присвистнул. В этой стране отмечались все, не отмечалась только Америка.
Почему Афганистан? Справа и сверху от Афганистана розовым цветом, оставшимся от ярко-красного бывшего Союза, отсвечивала Россия. Этого мало. Дядюшка Сэм пальцем не шевельнет, если не увидит сразу три, а лучше четыре резона окунуться в какую-нибудь помойку.
В поисковое окно "Yandex" Витус попеременно стал вводить -"Афганистан", "энергоресурсы", "нефть", "нефтепровод", "драгоценные камни", "цветные металлы". И прочее, что приходило в голову. Полученные информационные массивы он сливал в одну рабочую папку.
-Потому и Бен Ладен, господа. -- Бормотал он. -- Игры... Старые игры...
Все, что в последующие часы и первые сутки после случившегося происходило на улицах Нью-Йорка, на Манхэттене, в Вашингтоне, во всей прильнувшей к телеэкранам Америке, на самих телеканалах, в газетах, деловых кругах, в тысячах и миллионах домов, не только в Штатах, но и по всему миру, только очень неискушенный человек мог бы назвать паникой. Это было другое.
Шок, нокдаун -- это тоже не объясняет состояние. Неотступный вопрос "почему", "за что" -- вот что владело Америкой. В какую-то минуту, для каждого в свою, Америку посетило еще одно -- обида. Жгучая, невыразимая, можно сказать, бездонная. И вскоре сменилась глухим, тоже невысказанным пониманием непреложной, простой истины -- каждый умирает в одиночку. И если сейчас не собраться, не встать, не отразить, не ответить стократ, то можно забыть, что был такой дерзновенный проект -- Америка.
Надо будет признать -- американская мечта это всего лишь мечта. То есть нечто эфирное, воздушное, нереальное, недостижимое...
Очень многое, что происходило в душах американцев, оставалось за кадром. В этом смысле Америка очень закрытая страна. Может быть, одна из самых закрытых. Всякий рядовой американец, а не рядовой тем более, знает -личные открытия и прозрения лучше всего навечно консервировать в черепной коробке. Даже осознав, почувствовав причины случившегося, поняв всю неизбежность, американец этого никогда не скажет. Не выплеснет боли, своим страхом ни с кем не поделится. Это он может сделать лишь в исключительном случае, да и то, наверное, не вслух...
Но момент истины все же был.
Многим случившееся показалось... закономерным. И даже справедливым. Да, именно так. Или, увы, именно так. До горечи справедливым и заслуженным.
Не может так быть устроена жизнь, чтобы среди не самого приспособленного для счастья мира безнаказанно существовал особый остров благополучия, счастья. Мир не столь подготовлен к тому, чтобы, корчась в судорогах проблем, благожелательно взирать на чужую безмятежную жизнь. Впрочем, дело даже не в этом. Большей своей частью мир оказался не готов брать пример с очень этого желающей Америки. Мир тягомотен, инертен, он закостенел в предрассудках, моралях и ветхозаветных принципах, которые по каким-то далеким от рационального причинам никак не хочет оставить. И вся миссионерская роль Америки, ее стремления, ее даже самые искренние желания дать, подарить, преподнести миру и мечту и все механизмы ее достижения оказались зряшны.
Совсем недавно это уже случилось с коммунистической системой, вооруженной "самой передовой" теорией и практикой достижения недостижимого... Может, несколько по иным причинам, но мир также не принял чужих дерзновений. Они оказались обречены. Как Союз, его архитекторы и лидеры чего-то не увидели, не поняли, не учли на излете двадцатого века, так и Америка, ее прорабы и вольные каменщики увлеклись чем-то несвойственным миру и человеку на старте нового века.
Это все равно, как пировать на лужайке -- с бассейном, слугами и резвящимися детишками -- для того, чтобы привлечь внимание других, побудить их жить так же. Ты одного не учла, Америка, -- из-за пределов лужайки на тебя смотрят иные, чем ты, люди. С другими жизнями, святынями и мечтами. А если не иные, а такие же, как ты, то тем хуже.
Летел булыжник в сторону лужайки...
11 сентября 18:35, Москва
-- Юра, это ты?
-- Да, мама.
-- Ты рано сегодня.
Сколько он себя помнил, его мать всегда произносила эту фразу. С той лишь разницей, что изредка меняла "поздно" на "рано".
-- Да, мама. -- Он скинул плащ, переобулся и прошел в комнату. -Здравствуй, родная, как ты?..
-- Звонила Светлана. Хоть твоя дочь никогда ни в чем не признается, но у нее размолвка с любимым. -- Выложила мать, опять-таки, как всегда, главное. -- И в кого она у нас такая Зоя Космодемьянская?
-- В бабушку. -- Улыбнулся Юрий Михайлович. -- Между прочим, я спросил, как ты...
-- Знаешь, что сегодня случилось в Американских Штатах? -- Поднялась, охнув, с оттоманки мать. -- Антонина! Где эта сонная клуша? Антонина, не слышишь, пришел Юрий Михайлович! Подавай сюда, в залу...
-- Не надо, мама, я перекушу на кухне.
-- Что значит на кухне? -- Поджала губы Мария Петровна. -- Ты пришел со службы к родному очагу, тебя ждали... Такой порядок заведен не нами, не нам его и ломать...
-- Хорошо, я сдаюсь. -- С его матерью спорить было бесполезно. -- Лишь пойду помою руки и переоденусь.
Через несколько минут они чинно уселись за столом. Их горничная Антонина, чуть моложе Марии Петровны, споро и просто накрыла. Салат, хлеб, фамильная фарфоровая супница. Суп разливала по тарелкам мать. Скрестив на животе руки Антонина ждала, пока Юрий пригубит первую ложку.
-- Вкусно! -- Поднял он глаза.
Удовлетворенно кивнув, Антонина отбыла готовить второе.
-- Так что там у Светланы? -- Юрий потерял надежду узнать, как чувствовала себя сегодня мать.
-- О, у Светы все замечательно! У нее всегда все замечательно. -Низкий голос Марии Петровны демонстрировал недовольство, но выдавал ее нежность. -- У ее Генриха много работы, у них все есть, у них была вечеринка... Словом, я приказала, чтобы она приезжала домой, в Москву. Не то одичает там с этим...
Мария Павловна недолюбливала зятя, увезшего ее несравненную Светку в прошлом году в Германию.
-- Приказала?..
-- А с вами по-другому нельзя, просьб вы не понимаете. -- Отмахнулась матушка.
Мерно постукивали ложки, а со стен смотрели темноватые писанные маслом, акварелью и фотографические портреты. Здесь было тихо. Шумная жизнь мегаполиса не достигала их арбатского дворика. Здесь текла своя жизнь. Если бы не обязательные для нашего века электричество, телевизор, телефон, можно было бы почувствовать себя в Москве времен Пушкина, жившего по соседству.
-- Как у тебя прошел день? -- Поинтересовалась матушка.
-- Как обычно. Все хорошо, мама.
Мария Павловна подняла брови -- ну, еще бы! Другого ответа она и не ожидала.
За чаем Юрий Михайлович вспомнил слова матери об "Американских Штатах". Хорошо еще не о Северо-Американских, улыбнулся он. Тоже отпечаток давно ушедшей эпохи. Даже при том, что его мать целиком принадлежала веку двадцатому, была и комсомолкой, и членом партии -- с сороковых до девяностых, с годами она все более походила и обличьем, и речью на фрейлину двора.
Впрочем, в их роду были и фрейлины.
-- Так что там, в Америке?
-- Ты не знаешь?
-- А что я должен знать?
-- Включи телевизор.
Полковник смотрел репортаж. Перед глазами проходили все те же кадры авиационной атаки. Переключился на другие каналы -- там тоже горящая Америка.
-- Что ты скажешь? -- Наблюдала вместе с ним за экраном Мария Петровна.
-- Я должен уехать.
-- Я кажется, спросила, что ты об этом думаешь?
-- Мне, атеисту, вспомнилось о конце света и судном дне...
-- А это не твои коллеги? -- Пристально глядела мать.
-- Что ты имеешь в виду?
-- Это не... Россия? -- Ее голос запнулся.
Он обнял ее и поцеловал в ровнехонький пробор на голове.
-- Мама, ты, как всегда, льстишь России. И моим коллегам...
Более ни о чем не спрашивая, мать смотрела, как он собирался. Трудно сказать, о чем сейчас думал ее сын. Она уже давно разучилась читать его мысли. Это когда-то в детстве он весь был как на ладони, светлый и распахнутый. С тех пор он изменился. Все мужчины в России к пятидесяти разительно меняются.
И другие мужчины в их семье, обычной семье коренных москвичей, отец, дед, дядья вот так же приходили и уходили из дома, когда им вздумается.
И какой жизнью они жили там, за порогом дома, Бог весть...
15:23, Нью-Йорк
Телефон Лари Уэлса зазвонил, когда он подъезжал к офису. Сначала он подумал, что это сенатор. На душе было так паршиво, что он решил не отвечать. Но потом все же открыл трубку сотового. Звонил Витус Ламберт, из Вашингтона.
Полгода назад Витуса освободили, просто вернули на место, словно ничего и не произошло. Ошалевший от трехдневного подвала, Витус искренне полагал, что его спутала с кем-то неведомая преступная группировка -- клан Корлеоне, русская мафия, якудза, да мало ли кто. Он уверовал, что только благодаря Лари Уэлсу, его связям в ЦРУ, удалось разгромить банду, вытащить с того света безвинного человека.
Это было не так уж далеко от истины. Бог весть, как бы распорядилась Ламбертом судьба, если бы Лари тогда не принял руки сенатора Коллинза. Лари оставалось только позаботиться о том, чтобы Витус ненароком, по чистоте душевной не прославил его в своих новостях. Пришлось даже взять у него "секретную" подписку о неразглашении тайн ЦРУ. И поведать, что бывает с теми, кто не держит язык за зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
А принтеры гудели, скрипели, скворчали. О том, что десять тысяч спасателей ликвидируют пожары.
Что в район терактов в южной части Манхэттена пробиваются подразделения полиции, пожарных, кареты скорой помощи, но из-за пробок, возникших на дорогах, действия спасателей и эвакуация жертв катастрофы затруднены.
Что власти объявили о закрытии воздушного пространства страны, отдав распоряжение немедленно приземлиться всем воздушным судам, находящимся над территорией США.
Что военные высказываются за военные действия, рассчитывают, что президент покончит с практикой расследования терактов, как обычных убийств...
Последнее сообщение Витус прочел полностью. Эта была передовица завтрашней "Вашингтон Таймс", кем-то засланная в Интернет. Завтра газета собирается отметить растущее раздражение американских военных. Приводит мнение высокопоставленного офицера флота в отставке: "Для нашего поколения происшедшее -- это Перл Харбор. Самое время им врезать. И если при этом придется убить несколько невинных гражданских лиц, то так тому и быть". Военнослужищий, имеющий отношение к спецоперациям, заявил: "Американский народ и военные отныне будут готовы к применению сухопутных войск со всем сопряженным с этим риском". По его мнению, "ракеты здесь не помогут. Мы потратим миллионы на ракеты, которые разрушат палатки ценой в 20 долларов"...
Это было уже профессионально интересно. И Витус мысленно послал привет коллеге, который сплавил эту информацию в люди. Недаром ведь сплавил...
Как профессионал, лично он Ламберт давно усвоил: читатели делятся на тех, кто не понимает, что написано; тех, кто понимает, что написано; и тех, кто понимает, что не написано...
Лично он относит себя к последним. В первом эшелоне "раздраженных", естественно, идет армия. Армии положено, и что она скажет -- ясно. Значит, редакции нужно отразить чью-то волю, вполне определенную. Неназванный высокопоставленный офицер флота в отставке с незамысловатой тирадой -- это пробный шар. И шар проходной на фоне происходящего. Старая гвардия зовет к оружию. К какому же? Офицер спецопераций расписывается в невозможности локальными средствами решить проблему. Он требует даже не бомбардировок, а сухопутных войск. И куда же должна ступить нога американского пехотинца?
Электронный карандаш Витуса заскользил над монитором компьютера. Так, карта мира. Конечно, Ближний Восток. Ирак, Палестина, Афганистан... На чем бы он остановился? Куда бы поставил американский военный ботинок? Карандаш над Багдадом и Иерусалимом потянуло к Кабулу.
Ламберс даже присвистнул. В этой стране отмечались все, не отмечалась только Америка.
Почему Афганистан? Справа и сверху от Афганистана розовым цветом, оставшимся от ярко-красного бывшего Союза, отсвечивала Россия. Этого мало. Дядюшка Сэм пальцем не шевельнет, если не увидит сразу три, а лучше четыре резона окунуться в какую-нибудь помойку.
В поисковое окно "Yandex" Витус попеременно стал вводить -"Афганистан", "энергоресурсы", "нефть", "нефтепровод", "драгоценные камни", "цветные металлы". И прочее, что приходило в голову. Полученные информационные массивы он сливал в одну рабочую папку.
-Потому и Бен Ладен, господа. -- Бормотал он. -- Игры... Старые игры...
Все, что в последующие часы и первые сутки после случившегося происходило на улицах Нью-Йорка, на Манхэттене, в Вашингтоне, во всей прильнувшей к телеэкранам Америке, на самих телеканалах, в газетах, деловых кругах, в тысячах и миллионах домов, не только в Штатах, но и по всему миру, только очень неискушенный человек мог бы назвать паникой. Это было другое.
Шок, нокдаун -- это тоже не объясняет состояние. Неотступный вопрос "почему", "за что" -- вот что владело Америкой. В какую-то минуту, для каждого в свою, Америку посетило еще одно -- обида. Жгучая, невыразимая, можно сказать, бездонная. И вскоре сменилась глухим, тоже невысказанным пониманием непреложной, простой истины -- каждый умирает в одиночку. И если сейчас не собраться, не встать, не отразить, не ответить стократ, то можно забыть, что был такой дерзновенный проект -- Америка.
Надо будет признать -- американская мечта это всего лишь мечта. То есть нечто эфирное, воздушное, нереальное, недостижимое...
Очень многое, что происходило в душах американцев, оставалось за кадром. В этом смысле Америка очень закрытая страна. Может быть, одна из самых закрытых. Всякий рядовой американец, а не рядовой тем более, знает -личные открытия и прозрения лучше всего навечно консервировать в черепной коробке. Даже осознав, почувствовав причины случившегося, поняв всю неизбежность, американец этого никогда не скажет. Не выплеснет боли, своим страхом ни с кем не поделится. Это он может сделать лишь в исключительном случае, да и то, наверное, не вслух...
Но момент истины все же был.
Многим случившееся показалось... закономерным. И даже справедливым. Да, именно так. Или, увы, именно так. До горечи справедливым и заслуженным.
Не может так быть устроена жизнь, чтобы среди не самого приспособленного для счастья мира безнаказанно существовал особый остров благополучия, счастья. Мир не столь подготовлен к тому, чтобы, корчась в судорогах проблем, благожелательно взирать на чужую безмятежную жизнь. Впрочем, дело даже не в этом. Большей своей частью мир оказался не готов брать пример с очень этого желающей Америки. Мир тягомотен, инертен, он закостенел в предрассудках, моралях и ветхозаветных принципах, которые по каким-то далеким от рационального причинам никак не хочет оставить. И вся миссионерская роль Америки, ее стремления, ее даже самые искренние желания дать, подарить, преподнести миру и мечту и все механизмы ее достижения оказались зряшны.
Совсем недавно это уже случилось с коммунистической системой, вооруженной "самой передовой" теорией и практикой достижения недостижимого... Может, несколько по иным причинам, но мир также не принял чужих дерзновений. Они оказались обречены. Как Союз, его архитекторы и лидеры чего-то не увидели, не поняли, не учли на излете двадцатого века, так и Америка, ее прорабы и вольные каменщики увлеклись чем-то несвойственным миру и человеку на старте нового века.
Это все равно, как пировать на лужайке -- с бассейном, слугами и резвящимися детишками -- для того, чтобы привлечь внимание других, побудить их жить так же. Ты одного не учла, Америка, -- из-за пределов лужайки на тебя смотрят иные, чем ты, люди. С другими жизнями, святынями и мечтами. А если не иные, а такие же, как ты, то тем хуже.
Летел булыжник в сторону лужайки...
11 сентября 18:35, Москва
-- Юра, это ты?
-- Да, мама.
-- Ты рано сегодня.
Сколько он себя помнил, его мать всегда произносила эту фразу. С той лишь разницей, что изредка меняла "поздно" на "рано".
-- Да, мама. -- Он скинул плащ, переобулся и прошел в комнату. -Здравствуй, родная, как ты?..
-- Звонила Светлана. Хоть твоя дочь никогда ни в чем не признается, но у нее размолвка с любимым. -- Выложила мать, опять-таки, как всегда, главное. -- И в кого она у нас такая Зоя Космодемьянская?
-- В бабушку. -- Улыбнулся Юрий Михайлович. -- Между прочим, я спросил, как ты...
-- Знаешь, что сегодня случилось в Американских Штатах? -- Поднялась, охнув, с оттоманки мать. -- Антонина! Где эта сонная клуша? Антонина, не слышишь, пришел Юрий Михайлович! Подавай сюда, в залу...
-- Не надо, мама, я перекушу на кухне.
-- Что значит на кухне? -- Поджала губы Мария Петровна. -- Ты пришел со службы к родному очагу, тебя ждали... Такой порядок заведен не нами, не нам его и ломать...
-- Хорошо, я сдаюсь. -- С его матерью спорить было бесполезно. -- Лишь пойду помою руки и переоденусь.
Через несколько минут они чинно уселись за столом. Их горничная Антонина, чуть моложе Марии Петровны, споро и просто накрыла. Салат, хлеб, фамильная фарфоровая супница. Суп разливала по тарелкам мать. Скрестив на животе руки Антонина ждала, пока Юрий пригубит первую ложку.
-- Вкусно! -- Поднял он глаза.
Удовлетворенно кивнув, Антонина отбыла готовить второе.
-- Так что там у Светланы? -- Юрий потерял надежду узнать, как чувствовала себя сегодня мать.
-- О, у Светы все замечательно! У нее всегда все замечательно. -Низкий голос Марии Петровны демонстрировал недовольство, но выдавал ее нежность. -- У ее Генриха много работы, у них все есть, у них была вечеринка... Словом, я приказала, чтобы она приезжала домой, в Москву. Не то одичает там с этим...
Мария Павловна недолюбливала зятя, увезшего ее несравненную Светку в прошлом году в Германию.
-- Приказала?..
-- А с вами по-другому нельзя, просьб вы не понимаете. -- Отмахнулась матушка.
Мерно постукивали ложки, а со стен смотрели темноватые писанные маслом, акварелью и фотографические портреты. Здесь было тихо. Шумная жизнь мегаполиса не достигала их арбатского дворика. Здесь текла своя жизнь. Если бы не обязательные для нашего века электричество, телевизор, телефон, можно было бы почувствовать себя в Москве времен Пушкина, жившего по соседству.
-- Как у тебя прошел день? -- Поинтересовалась матушка.
-- Как обычно. Все хорошо, мама.
Мария Павловна подняла брови -- ну, еще бы! Другого ответа она и не ожидала.
За чаем Юрий Михайлович вспомнил слова матери об "Американских Штатах". Хорошо еще не о Северо-Американских, улыбнулся он. Тоже отпечаток давно ушедшей эпохи. Даже при том, что его мать целиком принадлежала веку двадцатому, была и комсомолкой, и членом партии -- с сороковых до девяностых, с годами она все более походила и обличьем, и речью на фрейлину двора.
Впрочем, в их роду были и фрейлины.
-- Так что там, в Америке?
-- Ты не знаешь?
-- А что я должен знать?
-- Включи телевизор.
Полковник смотрел репортаж. Перед глазами проходили все те же кадры авиационной атаки. Переключился на другие каналы -- там тоже горящая Америка.
-- Что ты скажешь? -- Наблюдала вместе с ним за экраном Мария Петровна.
-- Я должен уехать.
-- Я кажется, спросила, что ты об этом думаешь?
-- Мне, атеисту, вспомнилось о конце света и судном дне...
-- А это не твои коллеги? -- Пристально глядела мать.
-- Что ты имеешь в виду?
-- Это не... Россия? -- Ее голос запнулся.
Он обнял ее и поцеловал в ровнехонький пробор на голове.
-- Мама, ты, как всегда, льстишь России. И моим коллегам...
Более ни о чем не спрашивая, мать смотрела, как он собирался. Трудно сказать, о чем сейчас думал ее сын. Она уже давно разучилась читать его мысли. Это когда-то в детстве он весь был как на ладони, светлый и распахнутый. С тех пор он изменился. Все мужчины в России к пятидесяти разительно меняются.
И другие мужчины в их семье, обычной семье коренных москвичей, отец, дед, дядья вот так же приходили и уходили из дома, когда им вздумается.
И какой жизнью они жили там, за порогом дома, Бог весть...
15:23, Нью-Йорк
Телефон Лари Уэлса зазвонил, когда он подъезжал к офису. Сначала он подумал, что это сенатор. На душе было так паршиво, что он решил не отвечать. Но потом все же открыл трубку сотового. Звонил Витус Ламберт, из Вашингтона.
Полгода назад Витуса освободили, просто вернули на место, словно ничего и не произошло. Ошалевший от трехдневного подвала, Витус искренне полагал, что его спутала с кем-то неведомая преступная группировка -- клан Корлеоне, русская мафия, якудза, да мало ли кто. Он уверовал, что только благодаря Лари Уэлсу, его связям в ЦРУ, удалось разгромить банду, вытащить с того света безвинного человека.
Это было не так уж далеко от истины. Бог весть, как бы распорядилась Ламбертом судьба, если бы Лари тогда не принял руки сенатора Коллинза. Лари оставалось только позаботиться о том, чтобы Витус ненароком, по чистоте душевной не прославил его в своих новостях. Пришлось даже взять у него "секретную" подписку о неразглашении тайн ЦРУ. И поведать, что бывает с теми, кто не держит язык за зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24