- Несправедливо, жестоко, корыстно. Директор, конечно, распознал истинные причины твоего гнева. И? Уволил?
- Разумеется. - Она смеялась.
Я смеялся тоже.
***
Однако среди смеха я не сомневался, что задорная доброта Полины в конце концов возьмет верх, она смирится с существованием Мелочева в театре, и несчастный будет восстановлен. Но только то, что можно назвать примирением и неким согласованием действий, случилось раньше, чем я ожидал, и совсем не в духе моих предположений. Однажды Полина вошла ко мне в том состоянии зажатости, хмурой и резкой сосредоточенности на себе, которого я в сущности боялся, чувствуя себя в такие минуты посторонним и не приспособленным к ее жизни. Я с болью смотрел, какая у нее при этом жутковатая и недоступная красоты, воистину красота болотно-лунного видения, призрака, страшной русалки. Ну и так далее. Мало ли чего не нафантазирует влюбленная и одновременно боящаяся хоть на миг потерять равновесие душа.
- Он написал мне в письме, что хочет встретиться со мной, - сказала Полина, едва взглянув в мою сторону.
Мне хотелось увидеть, как она спускается к почтовому ящику, достает письмо, вскрикивает от неожиданности, от нежданной радости, прижимает конвертик к груди и словно приплясывает, пританцовывает, предвкушая дальнейшее счастье.
- Значит, теперь мир? - откликнулся я. - Он готов принять твои условия?
- Об этом он ничего не пишет, - возразила Полина. - Просто просит встречи. Хочет объясниться.
- Ну, я так думаю, что и его письмо - уже достаточное объяснение. Теперь все у тебя с ним наладится. Но я, Полина, знаю одно: долго твое сумасшедшее увлечение не продлится, ты помучишь бедного мальчишку и выбросишь, может быть, даже испортишь его, сломаешь ему всю его жизнь. Не скажу, что меня это слишком тревожит. Я думаю о себе. О том, что я живу на тихой, прелестной улочке, в милом домике, часть которого принадлежит мне. Когда ты разделаешься с ним, ты, может быть, выберешь минутку поразмыслить о моих чувствах к тебе, а то и взглянешь на мою жизнь совсем другими глазами.
Она сказала задумчиво:
- Я живу так, как будто ничего не знаю, не догадываюсь о твоих чувствах и даже не предполагаю, что они у тебя могут быть. Ты сам виноват, что мне нет до тебя дела. Слишком ты тихий, а по мне - так и вовсе никчемный.
Я вспылил, ведь она, зайдя мне в спину, чтобы вероломнее ударить, хотела рассмотреть меня не таким, каким уже знала, каким я с достаточной честностью открывался перед ней, а словно лишь теперь только входящим сюда, возникающим на пороге, за которым можно различить туманности моего прошлого.
- Но когда тебе нужна помощь, ты сразу обо мне вспоминаешь, порывисто смахнул я на нее свою едкую укоризну.
- Мне и сейчас нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты присутствовал на моей встрече с ним.
- Зачем? - удивился я.
- Боюсь потерять голову, когда его увижу. Мне кажется, я так люблю, что его присутствие - а оно мне часто воображается - не просто сведет меня с ума, это было бы как раз еще мелочью, а доведет до настоящих крайностей. Как у детей ночью, как у маленьких собачек, которые в своем восторге пластаются на земле, ползут и оставляют за собой мокрый следок... Я могу, знаешь, растаять, развалиться на куски. Во мне одни мурашки! Сотни, тысячи иголочек покалывают меня! Представь себе теперь мой быт, мою квартиру, где все так обыкновенно - и вдруг он, его красота, его молодые широко расставленные ноги, его розовощекая невинность, его слова... слов я, впрочем, могу и не услышать, а надо бы. Хороша же я буду, если растекусь перед ним лужицей! Да еще с выпученными глазами. Глаза на блюдечке, плавающие в размякшем масле. Боюсь, он просто не поймет. Вот ты бы понял, а он еще глуп.
Я согласно кивал: мне ли колебаться?
- Ну хорошо, - говорил я болезненно, - я пойду с тобой.
Разве я мог отказать ей? Дело не в том, что я-де пошел бы за ней на край света. Как раз нет, из Ветрогонска я теперь ни ногой. Но она сама и была жизнью этого города.
Мы отправились в ее квартиру на втором этаже крепкого каменного дома, который и всего-то был в два этажа, но очень выделялся среди тамошнего пейзажа, может быть, за счет бюро похоронных услуг с весьма торжественным и мрачноватым входом на первом этаже. Вскоре появился Мелочев; он словно вернулся из дальних странствий, от него веяло роздольем географии, реками, текущими в моря, ветрами, сбивающимися в дождевые облака. У него был романтический намек на небритость.
- Ты страдал? - вскрикнула Полина.
- Ему надо отдохнуть, - вставил я с деланной суетливостью.
Мелочев отмахивался от нас.
- Полина, - торопливо начал он, - я пересмотрел свое поведение и готов принять ваши требования. Говорю это в присутствии этого человека, - он кивнул на меня, - хотя не знаю, кто он такой и для чего здесь.
- Это мой друг Сергей Петрович Иванов, - объявила Полина, - и он здесь по моей просьбе - проследить, чтобы я не сделала никакого дурна, если у тебя, Алешенька, опять обнаружится нехватка чувств.
- Какие же последствия могли быть? - спросил удивленный актер.
- Сергей Петрович догадывается, какие последствия, какие даже дурачества... одним словом, следок, Алешенька, следок, напачкотня, если уж на то пошло... не стоит об этом, Алеша. Влюбленная женщина горяча и безрассудна. Поговорим лучше о будущем, которое нас с тобой ждет.
- А почему это вы так пронзительно на меня смотрите, Иванов? - вдруг крикнул мне Мелочев.
- Жду, когда вы скажете правду, - объяснил я, и мой голос не дрогнул, я стоял у окна, скрестив руки на груди. - Когда честно скажете, что за причина заставила вас перемениться и прийти сюда.
- Не надо об этом! - запротестовала Полина. - Мне так сейчас хорошо, что я не хочу копаться ни в каких причинах!
Я тоже слегка разгорячился; крикнул:
- Нет, надо! Я чувствую, это важно. Я чувствую, этот человек кое-что скрывает, и хочу, чтобы он во всем признался!
Смазливое юношеское личико моего соперника пошло кривыми багровыми пятнами, и я бы не удивился, когда б он, от стыда закрывшись руками, выбежал вон. Но у него было, кажется, что-то вроде честного и мужественнного понимания, что ему скоро придется вернуться по той же причине, которая уже привела его к нам, и при этом с еще большей необходимостью повиниться. И он устоял. Сейчас и Полина смотрела на него подозрительно. Мелочев окинул комнату беглым взглядом, как бы притираясь на ходу к ее простой обстановке и отнюдь не простой атмосфере, а затем сказал:
- Вы такой бесчеловечный, Иванов. Сразу требуете невозможного! Крутите вы что-то с этой вашей отвратительной проницательностью, темните...
- Покороче, конкретнее! - прервал я его.
- Убийца! Изверг! Призрак! Нетопырь! - вертелся Мелочев на противоположном конце собственного словоблудия, так неприятно резавшего мне слух.
- Чаю? Вина? - с несвойственным ей простодушием встала между нами Полина.
- Меня действительно привели сюда некоторые причины, - объяснял Мелочев, - но я бы не хотел говорить о них. Это не только мои причины, и вообще мне они не нужны и кажутся странными, но я вынужден... Случившееся так ужасно. Но что же мне делать? Говорить обо всем этом - значит, примешать к делу, которое мы все-таки можем решить между собой, людей, совсем не ждущих от меня, что я буду трепаться. Надеюсь, это объяснение вас удовлетворяет. Видите ли, Полина, мы действительно можем все решить между собой полюбовно, и совсем не обязательно вмешивать сюда посторонних.
Полина отошла от буфета, от бесчетности росписных чашек, блюдец, миниатюрных чайников и с замечательным искусством отлитых бутылок; отбилась от места, где она несколько времени топталась и путалась в противоречиях своего гостеприимства, приблизилась к Мелочеву и, злобно взглянув на него, выкрикнула:
- Ага! Ты вздумал приоткрываться и тут же закрываться? Открывать рот, чтобы тут же его захлопнуть? Говорить загадками, недомолвками?
- Это полуправда. Иногда лучше спрятаться за ней, чем знать все. Хотел бы я быть на вашем месте, Полина, и на вашем, Сергей Петрович! Как я вам завидую! Ведь вы не знаете и половины того, что знаю я!
- Говори всю правду!
Тоже налившись пунцовостью, она приступила к нему с высоко и угрожающе поднятыми кулачками. Я рассмеялся.
- Ну-ну, горячиться не надо, - сказал я. - И давить на него не надо, парень и так все расскажет. Правда, Алеша?
- Раз вы этого требуете и раз вы ставите меня в безвыходное положение, я расскажу. Меня подослали к вам, Полина. Не спрашивайте кто, я бы и рад объяснить, но тут никакие объяснения не помогут... Есть люди, заинтересованные в продолжении нашего с вами романа. Вы мне нравитесь, хотя и староваты для меня, но менее всего я хочу сейчас находиться здесь и заниматься тем, чем занимаюсь под давлением угроз и всяких ужасов со стороны тех людей. Нынче середина июля, и они разошлись, разгулялись, - вот и все, что я знаю характеризующего их образ. Ведь я даже не видел их, и ужаснее ужасного! - говорили они со мной из-за двери, понимаете? То есть вникаете ли в расстановку сил, в распределение мест? Я, предположим, тут, значит они непременно по ту сторону. Я, скажем, в комнате, они - за окном, и возможности рассмотреть их я начисто лишен. Причину же своего появления они скупо объяснили временем года, именно летней порой, а конкретно серединой июля. Боюсь, я и сейчас в поле их зрения, но мой разум теперь определенно слеп и не проникает в тайну их несомненной сверхъестественности. Я ничего не могу сказать о их материальности. Напуган я до предела... Наверное, Полина, и с вами они так обращались, но к вам у них, насколько я понял, нет такого легкого доступа, как ко мне, поэтому они и решили воспользоваться мной для достижения своих целей.
Я поднял руку, прерывая дурацкую болтовню этого извечно простодушного парня. Он тотчас визгливо напустился на меня:
- Эта насмешливая пронзительность разных Ивановых...
Я поднял руку повыше, к пределам, у которых он должен был испугаться не меньше, чем при общении с таинственными посетителями. Мелочев умолк. Я стоял и досадливо морщился, убеждаясь, что не только он в бреду, но и Полину каким-то вдруг странным образом поразили и скомкали его слова. Мелочев ждал от моего вмешательства того или иного продолжения, но что я мог бы тут вставить, когда Полина на моих глазах уже буквально рухнула на стул, закрыла лицо руками и неприязненно - по отношению к нам, я это зверино чуял - заскулила?
- Видите? - сказал Мелочев, внимательно посмотрев на меня. - Она все поняла.
- А почему я ничего не понимаю?
- Кто вас знает... - Он пожал плечами.
Я потребовал настоящих объяснений.
- Каждый раз в середине июля это повторяется, - сказала Полина.
- Что именно?
- Визит непрошенных гостей.
- Это выходцы, - вставил Мелочев многозначительно.
- Я бы назвала их нежитью. Но шумят они слабо, им ко мне не подобраться. Я почти привыкла и не обращаю на них внимания. Мне хватает собственных забот. Но если они решили действовать через тебя, Алеша, это уже совсем другое дело. И в таком случае я напугана, по-настоящему напугана.
- Отдайте им то, что они требуют, - предложил Мелочев.
Полина крикнула:
- Дудки!
- А что они требуют? - спросил я.
- Мощи Ипполита Федоровича, - ответил Мелочев.
- Да какие там мощи! - отмахнулась Полина. - Только и всего что косточка.
- Так отдайте им эту косточку! - взял вдруг актер торжественный тон.
Мне надоел их спектакль, я встал между ними и громко сказал:
- Хватит! Вы тут болтаете о какой-то чепухе...
- Ипполит Федорович, он был пророком, юродивым, блаженным, и как родственник моей тетки поселился у нее по приезде в Ветрогонск. А после его смерти моя тетка и еще несколько старух раскопали его могилу - во всяком случае так гласит легенда - раскопали, чтобы посмотреть, в какой мере святость помогла ему сохраниться. Воображаю, как эти бедолаги подталкивали друг дружку локтями, шепча:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25