Оттуда раздалось тоскливое поскуливание. - Это последний, бракованный. Топить буду. - Он с вызовом, прищурив желтый глаз, глянул на высокого дяденьку.
- Как топить? - оторопел Максим, и вид у него, конечно, был соответствующий. Пацан давно просек, с кем имеет дело.
- Обыкновенно. Ему соседский Шалый ногу прикусил, он хромучий. И вообще - не в породу. - Зябко поежившись, парень втянул голову в плечи и с полным равнодушием отвернулся. Откуда-то налетел пронизывающий ветер, небо заволокло тучами. Тут же припустил мелкий, хлесткий дождь.
Максим положил руку на худенькое под курткой детское плечо:
- Продай мне.
- Говорю - хромой он. Бракованный, - парень изобразил раздумья. - За двадцатку мог бы уступить. Не иначе.
Максим безропотно отдал деньги, получил нечто теплое, полукилограммовое, сразу задрожавшее.
- Под куртку суньте. Ему месяц еще. Лапа зовут, - объяснил очень довольный сделкой пацан.
Бабы налетели, как вороны с ветки, загалдели, приметив идущий на круг автобус. Началась привычная, необязательная вовсе, а так, для тонуса, осада с втаскиванием мешков, криками, руганью.
- Не жмитесь, бабоньки, местов всем хватит, - рассудительно ворчал мужик на деревянной ноге.
- Тебе хромому чиво, тебе сиденье и так полагается, - отругивалась тетка, заклинившая дверь необъятным тюфяком и вызвавшая всеобщее недовольство.
- Нога здесь не при деле, - обиделся инвалид. - Я отродясь нервный. Щекотку не переношу. А дамочки на всякой колдобине завели манеру за постороннее тело хвататься.
- Ох, уж нельзя за мужичка подержаться! - игриво встряла молодуха в ярком пуховике, стрельнув бойкими глазами в Максима. Тот деликатно подсаживал обремененных сумками бабок и втиснулся последним, бережно, как беременная, придерживая руками вздувшуюся на животе куртку.
В автобусе к нему пробрался паренек, долго сопел, а потом выложил:
- Я б его не утопил. На свалке бы оставил, там целая стая живет... он подумал. - Вообще-то Лапа, может, и гибрид. Ну, не совсем сторожевая.
- Что ж за порода? - уточнил Максим просто так, для разговора. Он не сомневался с самого начала, что приобрел то, что хотел - настоящего высокосортного дворнягу.
- Леська у нас вроде овчарка, только одно ухо висит. Если это от Лохматого, то, может, кавказец будет. Лапы-то, гляньте, толщенные.
Уже у дверей, собираясь спрыгнуть со ступеньки, он добавил: Прививку ему не успели сделать. Из-за укуса.
Час трясся замызганный до крыши автобус по грунтовке, переваливаясь из лужи в лужу, пугая гусей, подолгу останавливаясь у продовольственных деревенских точек, и, наконец, достиг центральной площади деревни Торопа. У остановки мок под дождем оголенный скверик. Вокруг него выстроились в карэ строениями общественного назначения: сельсовет, милиция, столовая. Имелась Доска почета с обрывками фотопортретов и выцветшими, по лени застрявшими здесь лозунгами. Пестрый щит с рекламой "пепси" выглядел попугаем, залетевшим в курятник.
Максим выгрузился, ощущая яркую радость от живого тепла на груди, и думая о том, как здорово все получилось. У него теперь имелся дом и собственный верный пес.
Путь до дома не близкий - вначале вниз к длинному, изгибистому озеру. Потом вдоль него по бегущей через холмы тропинке. У подножия второго холма у Максима имелся пересадочный пункт - место отдыха с видом на озеро и оставшуюся чуть ниже деревню. Обычно здесь, сидя на окатистом сеом валуне, думалось возвышенно и ясно. Но не на этот раз. Зашмякали по грязи шаги, с дороги свернул цыган с козой на привязи. Затертый до потери первоначального образа ватник, пудовые кирзачи, шляпа на седых патлах. Коза упиралась, а человек напевно ругал ее, склабя блестевшие сталью зубы. Тупой ужас застыл в белых козьих глазах с горизонтальными штрихами узких зрачков.
"Убивать ведет! - обмер Максим. И тут же строго осадил себя: - Ты не можешь спасать всех. Никто не может. Так устроено. Так надо". Прижав к груди спавшего под курткой щенка, он крепко зажмурился.
Глава 7
- Страусиная политика, - говорила бабушка избегавшему столкновений с суровой реальностью внуку. Но в тайне гордилась им.
Максим Горчаков представлял в социалистической реальности столь же уникальное явление, как редкоземельные элементы в земной коре. Вежливый до неправдоподобия, с белым воротничком и аккуратным косым пробором, он подносил старушкам сумки, со всеми здоровался, а придя из школы сразу же отправлялся мыть руки. В его дневнике были запечатлены высокие оценки и хвалебные замечания. Свободное от занятий время Максим проводил за книгами, которые не рвал, ни пачкал и своевременно сдавал в библиотеку. Правда, интересовала его не приличествующая мальчику приключенческая литература, а взрослые научные журналы, альманахи по физике и биологии, брошюры из серии "Знание". Кроме того, исключительно прилежный и вдумчивый Максим Горчаков не умел врать и даже не хотел учиться этому.
Воспитывала Максима бабушка, дама не теперешней породы и внук явно пошел в нее. Даже внешне мальчик напоминал фотографии из старых времен, каких-нибудь кадетов, гимназистов, птенцов разоренных дворянских гнезд. Черты узкого лица - упрямый лоб, тонкий нос с точным очерком ноздрей, изящно обрисованные губы - были вылеплены аккуратно, тщательно, словно над ними трудился очень ответственный к своей миссии мастер. Светло-русые прямые волосы лежали не так, как у других мальчишек, не торчали, не щетинились вихрами, а падали густой шелковистой волной, при взгляде на которую думалось о парусах бригантин, сочинении стихов при свече, каких-то гимназических балах и дуэльных подвигах.
Варвара Николаевна видела в лице внука чудесно возродившиеся черты своего мужа и тайно была убеждена, что растит необыкновенного мальчика.
Предполагалось, что из вдумчивого жалостливого отличника вырастет фанатичный зоолог, проводящий сутки у клеток с подопытными крысами или беременными черепахами, а на крайний случай - гуманитарий с природозащитным уклоном. Так оно, вероятно, и получилось бы, если б в седьмом классе не появился за партой Максима новый сосед - Лион Ласкер. По физическому статусу новичок мог сойти и за десятилетнего, но на контрольных по физике и математике, а это была очень серьезная школа, щелкал задачки за половину класса. Может поэтому вечно насморочного, узкоплечего Лиона, проходящего в школьных кругах под кличкой Ласик, зауважали самые продвинутые в спорте и внешкольных потасовках качки. Похож он был на изображение мальчика Пушкина, в старом журнале "Огонек", где потомок арапа Петра Великого вышел в рыжей цветовой гамме. Та же победная задиристость горела в его выпуклых глазах, и на челе угадывалась печать грядущих свершений.
Соседи по парте, оказавшиеся соседями по двору, подружились сразу и навсегда, в захлеб, с полным осознанием невозможности разлуки. Длинный, сутулящийся от застенчивости Максим и подвижный как обезьянка, коротышка Ласик составляли забавную пару. В десятом классе Лион принес Максу повесть под названием "Роковые яйца" и на следующий день поинтересовался:
- Теперь тебе ясно, что надо делать?
- Истреблять гадов, - отвечал Максим понявший историю о расплодившихся под влиянием фантастического красного луча хищных рептилиях как антисоветскую аллегорию.
- Верно, - терпеливо согласился Ласкер. - Истребим. Но вначале изобретем гиперболоид, влияющий на живые организмы. Смекаешь, Эйнштейн?- Он принял позу вдохновенного лицеиста, читающего стихи Державину, и объявил: Мы будем поступать в Физтех!
Друзья были приняты на радиофизический факультет. Максим начал учиться с жадным интересом, но до поры до времени ничем не выделяясь. Это был высокий, худой юноша с голубыми тенями вокруг прозрачных, мечтательно-растерянных глаз, напоминавших девушкам Ихтиандра - Коренева, который заблудился в шумном южном городе. Девушкам такой тип нравился, но почему-то об этом Максим катастрофически не догадывался.
На третьем курсе в студенческих рядах произошли обычные брожения возникли брачные пары, окольцованные девушки взяли отпуск по беременности, а наиболее серьезный контингент задумался об узкой специализации. В судьбу Максима ворвался ветер перемен: им заинтересовался сам Питценкир!
Если бы в заводской самодеятельности собрались ставить нечто из Герберта Уэллса и воспользовались завалявшимися костюмами областного драмтеатра, увлекавшегося пьесами Ибсена, то образ шизанутого ученого вырисовался с портретной убедительностью: лохматые брови над глубокими, безумными глазами, редкая жестко торчащая поросль вокруг могучего, шишковатого лбом и костюм эпохи Франко-Прусской войны, не знавший ни стирки, ни чистки. Каждое студенческое поколение складывало анекдоты о законсервировавшемся с момента получения Сталинской премии Питценкирхе. Из уст в уста передавались целые прикольные саги об удивительных открытиях ученого, затерянных в результате природных и общественных катаклизмов. Относились к нему как к чучелу какого-нибудь вымершего реликта в палеонтологическом музее и называли, естественно Птицын-Крик или просто Крик. Профессор вел чисто символический короткий семинар под названием "Перспективы разработки интеллектуальной нейроподобной транстелепатической системы", за которым скрывалась клиническая бредятина в пародийно-наукообразной форме.
Питценкирха считали тронутым от рождения, заполученные им титулы относили к антинаучным проискам времен культа личности и теневым сторонам деятельности сумасшедшего. Ссылки на его труды порочили репутацию молодых ученых и озадачивали зрелых. В отношении всего этого профессор пребывал в полном неведении. Студентов и вообще людей Птицын-Крик не видел в упор, проживая в собственной самодостаточной интересности.
И вот этот самый Крик буквально вцепился в незначительный труд, представленный Горчаковым к его семинару. Потряс отпечатанными на машинке листами, произнес нечто грозное и не понятное перед обомлевшими слушателями, потом увлек избранника в пустой кабинет и долго беседовал с ним при закрытых дверях.
- Кранты. Ты пропал, старик, - сказал другу поджидавший его в коридоре Лион. - Все уже знают о твоей вербовке Криком. Не отмоешься. Со здоровой научной репутацией покончено.
Максим не подозревал, что сближение с реликтовым профессором означало для него начало новой эпохи - эпохи закрытых дверей и странных метаморфоз.
Под руководством ожившей мумии Горчаков написал диплом, поставивший в тупик компетентную комиссию. Его обсуждали при закрытых дверях. Результат оказался неожиданный - Горчакова рекомендовали в аспирантуру.
Говорили в последствии о том, что Крик на своих руках внес любимчика в науку и "в гроб сходя, благословил". Успел еще завещать личный архив последнему ученику с полным указанием паспортных данных. Но не смотря на это, бумаги к Горчакову не попали. Они попали в КГБ, откуда в институт пришло заключение экспертов о том, что разработки профессора Питценкирха научного интереса не представляют.
Тема диссертации Максима была засекречена, к нему прикрепили руководителя из смежного научного подразделения и объяснили всю серьезность изысканий в сугубо экспериментальной области взаимодействия биологических объектов с высокочастотными полями. В это время Максим ощущал себя потерянным и двигался ощупью, как слепой. Дело состояло в том, что его покинул Лион.
Произошло обидное недоразумение. Ласкера, с пеленок обещавшего сделать серьезную научную карьеру, в аспирантуру не взяли, поскольку он интересовался близкими Горчакову проблемами, но Горчаков по мнению преподавательского состава интересовался глубже и смелее.
Лион с самого начала относился крайне ревниво к патронажу Крика, к нелепой увлеченности Максима его бредовыми идеями и писал работу по опровержению этих идей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90