он что-то спросил у дяди, по-видимому, где буфет, и, поблагодарив, скрылся в толпе. Только что они уселись, как звонок, гудок - и поезд тронулся.
Пока Катя торчала у окошка, раздумывая о странных совпадениях в человеческой жизни, дядя успел побывать в вагоне-ресторане. Вернувшись, он принёс оттуда большой апельсин и подал его старику Якову, который сидел, уронив на столик голову.
- Съешь, Яков! - предложил дядя. - Но что с тобой? Ты, я вижу, бледен. Тебе нездоровится?
- Пройдёт! - сморщив лицо, простонал Яков. - Конечно, трясёт, толкает, но я потерплю!
- Он потерпит! - возмущённо вскричал дядя. - Он, который всю жизнь терпел такое, что иному не перетерпеть и за три жизни! Нет, нет! Этого не будет. Я позову сейчас проводника, и если он человек с сердцем, то купейное место он тебе устроит.
- Сели бы к окошку да на голову что-нибудь мокрое положили. Вот салфетка, вода холодная, - предложила сидевшая напротив старушка. - А вы бы, молодой человек, сделали бы потише музыку, - обратилась она к лежавшему на верхней полке парню, который слушал магнитофон, где мучительно надрывался кто-то неизвестный Кате - ни то Шура, ни то, может, Децл. - От этой вашей гадости и здорового легко стошнить может.
Круглолицый парень нахмурился, заглянул вниз, но, увидев пожилого человеке с орденом, смутился и звук убрал.
- Благодарю вас, благородная старушка, - сказал дядя. - Не знаю, сражались ли ваши мужья и братья в Чечне или в Афганистане, но сердце у вас отзывчивое. Эй, проводник! Мне надо с вами поговорить, но откройте сначала это окно, которое, как мне кажется, приколочено к стенке здоровенными гвоздями.
- Ты мети потише! - укорил проводника бородатый дядька.
Видишь, у человека душа пыли не принимает.
Проводник, узнав в чём дело, покивал и пообещал помочь. Вскоре уже все соседи прониклись сочувствием к старику Якову и, выйдя в коридор, негромко разговаривали о том, что вот-де человек в своё время воевал, а теперь болеет и мучается. Катя же, по правде сказать, испугалась, как бы старик Яков не умер, потому что она не знала, что же они тогда будут делать.
Она вышла в коридор и сказала об этом дяде.
- Упаси Бог! - пробормотала старушка. - Или уж правда плох очень?
- Что там такое? - спросила проходившая по коридору тётка.
- Да вон в том купе человек, слышь, помирает, - охотно объяснил ей бородатый. - Вот так, живёшь-живёшь, а где помрёшь - неизвестно.
- Высадить бы надо, - осторожно посоветовали из соседнего купе. Сообщить на станцию, пусть подождут санитары с носилками. Хорошее ли дело: в вагоне покойник! У нас тут женщины, дети.
- Где покойник? У кого покойник?
Разговор принял неожиданный и неприятный оборот. Дядя ткнул Катю кулаком в спину и, громко рассмеявшись, подошёл к лежавшему на лавке старику Якову.
- Ха-ха! Он помрёт! Слышь ты, старик Яков? - дёргая его за пятку, спросил дядя. - Они говорят, что ты помираешь. Нет, нет! Дуб ещё крепок. Его не сломали чеченские казематы. Не сломит и лёгкий сердечный припадок, результат тряски и плохой вентиляции. Ага! Вот он и поднимается. Вот он и улыбнулся. Ну, смотрите. Разве же это судорожная усмешка умирающего? Нет! Это улыбка бодрой и ещё полнокровной жизни. А вот и проводник! Конечно, говорю я, он ещё улыбается. Но при его измученном борьбой организме подобные улыбки в тряском вагоне вряд ли естественны и уместны.
Проводник, поглядев ещё раз на старика Якова, сказал:
- Ладно, господа, я нашёл одно место в вагоне люкс. Когда мы проезжали Горячий Ключ, там ни то сошёл раньше времени, ни то, может, отстал пассажир. Я тому проводнику всё объяснил. Он разрешил это место пока занять.
Все остались очень довольны. Все хвалили доброго и понимающего проводника. Говорили, что вот-де какой ещё молодой, а какой хороший человек. И даже на лапу не потребовал! А редко ли попадаются такие, которые с тобой и разговаривать не хотят - не то чтобы помочь или хотя бы посочувствовать.
Хорошо, когда всё хорошо. Люди становятся добрыми, общительными. Они одалживают друг другу открывачку, ножик, соль. Берут прочесть чужие журналы, газеты и расспрашивают, кто куда и откуда едет, что и почём там стоит. А также рассказывают анекдоты и разные истории из своей и из чужой жизни.
Старик Яков совсем оправился. Он выпил чаю, съел колбасы с хлебом.
Тогда соседи принялись намекать ему, что не возражали бы если б он рассказал им что-нибудь из своей, очевидно, богатой приключениями жизни...
Отказать в этом людям, которые столь участливо отнеслись к
нему, было неудобно, и старик Яков вопросительно посмотрел на дядю.
- Нет, нет, он не расскажет, - громко объяснил дядя. - Он слишком скромен. Да, да! Ты скромен, друг Яков. И не сердись, если я тебе напомню, как только из-за этой проклятой скромности ты отказался занять пост замминистра одной небольшой автономной республики. Министр этой самой республики недавно умер. И, конечно, ты, а не кто иной, был бы сейчас у них министром!
- Прям так и было? - улыбаясь, спросил с верхней полки круглолицый паренёк.
- Именно так. И никак не по другому. - задорно ответил дядя и продолжал свой рассказ: - Но скромность, увы, не всегда добродетель. Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу, увы, испорченную молодежь. И если не расскажет он, то за него расскажу я.
Тут дядя обвёл взглядом всех здесь присутствующих и спросил, не воевал ли кто-нибудь, случайно, и не сидел ли кто-нибудь, случайно, в тюрьме.
Нет, нет! Оказалось, что ни на войне, ни в тюрьме никто не был.
...Когда дядя кончил рассказывать, слушатели посмеялись и начали расходиться. Разговор закончился, потому как появился проводник из другого вагона - того вагона, куда должны были перевести старика Якова.
Дядя остался караулить вещи, а Катя взяла пару нетяжёлых сумок и пошла провожать в вагон люкс старика Якова, который нёс с собой cвёрнутую наволочку, портфель, полотенце, апельсин и газету.
В купе было всего два места. Внизу, у окна справа, сидел пожилой человек, на столике перед ним лежала книга, за спиной его стоял солидного вида дипломат, кожаная сумка, а рядом на диване валялась подушка.
Он искоса взглянул на вошедших. Но, увидев, что в купе входит не какой-нибудь шалопай, а почтенный старик с орденом, он учтиво ответил на поклон и подушку отодвинул. Второе место, то самое, на которое опоздал какой-то пассажир, было свободно. Но сразу ложиться спать старик Яков не захотел, а надел очки и взялся за газету.
Однако Катя хорошо видела, что он не читает, а исподлобья, но зорко, смотрит в сторону пассажира.
Катя помялась и пожелала старику Якову спокойной ночи.
Тогда он легонько охнул и тихим злым голосом попросил её сказать дяде, чтобы тот вместо негодной, чёрной, передал обыкновенную грелку, наполненную водой до половины. Катя удивилась и хотела переспросить, но вместо ответа старик Яков молча показал ей кулак. Обиженная и слегка напуганная, Катя вернулась и передала дяде эту странную просьбу.
Дядя насупился, негромко кого-то выругал, полез к себе в сумку, достал небольшой сверток и тотчас же вышел, должно быть к проводнику за горячей водой. Вскоре он вызвал Катю на площадку. Взгляд его был серьёзен, а круглые глаза прищурены.
- Возьми, - сказал он, протягивая ей серую холщовую сумочку, затянутую сверху резиновым шнуром. - Возьми эту грелку и отнеси. Поняла? - он сжал Кате руку. - Поняла? - повторил дядя. - Иди и помни, о чём мы с тобой перед отъездом говорили.
Голос у дяди был тих и строг, говорил он теперь коротко, без всяких смешков и прибауток. Рука у Кати дрожала. Дядя заметил это, потрепал девочку за подбородок и легонько подтолкнул.
- Иди, - сказал он, - делай, как тебе приказано, и тогда всё будет
хорошо.
Катя пошла. По пути она прощупала сумочку: внутри неё что-то скрипнуло и зашуршало; грелка была холодная, по-видимому, кожаная, и вместо воды набита бумагой.
Катя постучалась и вошла в купе. Незнакомый пассажир сидел у столика, низко склонившись над книгой. Старик Яков читал, откинувшись почти к самой стенке.
Он схватил грелку, легонько застонал, положил её себе на живот и закрыл полами пиджака.
Катя вышла и в тамбуре остановилась. Окно распахнуто. Ни луны, ни звёзд не было видно. Ветер бил ей в горячее лицо. Вагон дрожал, и резко, как выстрелы, стучала снаружи какая-то железка. "Куда это мы мчимся? - глотая воздух, подумала Катя. - Рита-та-та! Трата-та! Поехали!.. Поехали! Эх, кажется, далеко поехали!"
- Ну? - спросил дядя, встретив её в тамбуре.
- Всё сделано, - тихо ответила Катя.
- Хорошо. Садись, отдохни. Хочешь есть - вон на столе колбаса, булка, яблоки.
От колбасы Катя отказалась, яблоко взяла и съела сразу.
- Вы бы девочку спать уложили, - посоветовала старушка. - Девчонка за день намоталась. Глаза, я смотрю, красные.
- Ну, что за красные! - ответил ей дядя. - Это просто так: пыль, тени. Вот скоро будет станция, и она перейдёт ночевать к старику Якову. Старик без присмотра - дитя: то ему воды, то грелку. А с проводником того вагона я уже договорился.
- С умным человеком почему не договориться, - вздохнула старушка. - А у меня сын Володька, бывало, говорит, говорит. Эх, говорит, мама, никак мы с тобой не договоримся!.. Так сам в Москву и уехал. Теперь там, шалопай, в банке, что ли, работает.
Старушка улыбнулась и стала раскладывать постель, а Катя подозрительно посмотрела на дядю: что это ещё затевается? В какой вагон? Какие грелки?
Мимо их купе то и дело проходили в вагон-ресторан люди. Вагон покачивало, все пошатывались и хватались за стены.
Катя села в уголок, пригрелась и задумалась. Как странно! Давно ли всё было не так! Били часы. Кричало радио. Наступало утро. Шумела школа, гудела улица... А потом, после школы - гремел барабан. Их Корниловский отряд выходил на площадку строиться. Мальчишки разглядывали её, не скрывая восхищения. Её называли Катя-барабанщица. Приятно вспомнить...
Ту-у! - взревел вдруг поезд. Вагон рвануло так, что Катя едва не свалилась с лавки; железный подстаканник слетел на пол, заскрежетали тормоза, и пассажиры в страхе бросились к окнам.
Вскочил в купе встревоженный дядя. С фонарями в руках проводники кинулись к площадкам.
Поезд беспрерывно гудел. Стоп! Стали. Сквозь окна не видно было ни огонька, ни звёздочки. И непонятно, стоит ли поезд в лесу или в поле.
Все толпились и спрашивали друг друга: что случилось? Не задавило ли кого? Не выбросился ли кто из поезда? Не мчится ли на них встречный? Но вот поезд опять загудел, что-то защёлкало, зашипело, и пейзаж за окном сдвинулся с места, поплыл.
- Всё в порядке! Ничего не случилось! - унылым голосом закричал проводник. - Пьяный какой-нибудь шёл из вагона-ресторана - ну и рванул тормоз.
- Напьются и безобразят! - вздохнул дядя. - Сходи, Катерина к старику Якову. Старик больной, нервный. И узнай заодно, не заменить ли ему воду в грелке.
Катя сурово взглянула на него: не ври, дядя! И молча пошла.
И вдруг по пути Катя вспомнила то знакомое лицо армянина Ашота, что мелькнуло перед ней на платформе в Горячем Ключе. Отчего-то ей стало не по себе.
Она постучалась в дверь купе люкс. Откинувшись спиной почти совсем к стенке, старик Яков лежал, полузакрыв глаза. На полу валялись спички, окурки, и повсюду пахло валерьянкой. Очевидно, и мягкий вагон тряхнуло здорово.
Катя спросила у старика Якова, как он себя чувствует и не пора ли заменить грелку.
- Пора! Давно пора! - сердито сказал он, раскрыл полы пиджака и передал Кате холщовый мешочек.
- Девочка! - не отрывая глаз от книги, попросил её пассажир. - Будешь проходить, скажи проводнику, чтобы он пришёл немного прибрать.
- Да, да! - болезненным голосом подтвердил Яков. - Попроси, милая!
"Милая"? Хорош "милый"! Он так вцепился в Катину руку и так угрожающе замотал плешивой головой, что можно было подумать, будто с ним вот-вот случится припадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Пока Катя торчала у окошка, раздумывая о странных совпадениях в человеческой жизни, дядя успел побывать в вагоне-ресторане. Вернувшись, он принёс оттуда большой апельсин и подал его старику Якову, который сидел, уронив на столик голову.
- Съешь, Яков! - предложил дядя. - Но что с тобой? Ты, я вижу, бледен. Тебе нездоровится?
- Пройдёт! - сморщив лицо, простонал Яков. - Конечно, трясёт, толкает, но я потерплю!
- Он потерпит! - возмущённо вскричал дядя. - Он, который всю жизнь терпел такое, что иному не перетерпеть и за три жизни! Нет, нет! Этого не будет. Я позову сейчас проводника, и если он человек с сердцем, то купейное место он тебе устроит.
- Сели бы к окошку да на голову что-нибудь мокрое положили. Вот салфетка, вода холодная, - предложила сидевшая напротив старушка. - А вы бы, молодой человек, сделали бы потише музыку, - обратилась она к лежавшему на верхней полке парню, который слушал магнитофон, где мучительно надрывался кто-то неизвестный Кате - ни то Шура, ни то, может, Децл. - От этой вашей гадости и здорового легко стошнить может.
Круглолицый парень нахмурился, заглянул вниз, но, увидев пожилого человеке с орденом, смутился и звук убрал.
- Благодарю вас, благородная старушка, - сказал дядя. - Не знаю, сражались ли ваши мужья и братья в Чечне или в Афганистане, но сердце у вас отзывчивое. Эй, проводник! Мне надо с вами поговорить, но откройте сначала это окно, которое, как мне кажется, приколочено к стенке здоровенными гвоздями.
- Ты мети потише! - укорил проводника бородатый дядька.
Видишь, у человека душа пыли не принимает.
Проводник, узнав в чём дело, покивал и пообещал помочь. Вскоре уже все соседи прониклись сочувствием к старику Якову и, выйдя в коридор, негромко разговаривали о том, что вот-де человек в своё время воевал, а теперь болеет и мучается. Катя же, по правде сказать, испугалась, как бы старик Яков не умер, потому что она не знала, что же они тогда будут делать.
Она вышла в коридор и сказала об этом дяде.
- Упаси Бог! - пробормотала старушка. - Или уж правда плох очень?
- Что там такое? - спросила проходившая по коридору тётка.
- Да вон в том купе человек, слышь, помирает, - охотно объяснил ей бородатый. - Вот так, живёшь-живёшь, а где помрёшь - неизвестно.
- Высадить бы надо, - осторожно посоветовали из соседнего купе. Сообщить на станцию, пусть подождут санитары с носилками. Хорошее ли дело: в вагоне покойник! У нас тут женщины, дети.
- Где покойник? У кого покойник?
Разговор принял неожиданный и неприятный оборот. Дядя ткнул Катю кулаком в спину и, громко рассмеявшись, подошёл к лежавшему на лавке старику Якову.
- Ха-ха! Он помрёт! Слышь ты, старик Яков? - дёргая его за пятку, спросил дядя. - Они говорят, что ты помираешь. Нет, нет! Дуб ещё крепок. Его не сломали чеченские казематы. Не сломит и лёгкий сердечный припадок, результат тряски и плохой вентиляции. Ага! Вот он и поднимается. Вот он и улыбнулся. Ну, смотрите. Разве же это судорожная усмешка умирающего? Нет! Это улыбка бодрой и ещё полнокровной жизни. А вот и проводник! Конечно, говорю я, он ещё улыбается. Но при его измученном борьбой организме подобные улыбки в тряском вагоне вряд ли естественны и уместны.
Проводник, поглядев ещё раз на старика Якова, сказал:
- Ладно, господа, я нашёл одно место в вагоне люкс. Когда мы проезжали Горячий Ключ, там ни то сошёл раньше времени, ни то, может, отстал пассажир. Я тому проводнику всё объяснил. Он разрешил это место пока занять.
Все остались очень довольны. Все хвалили доброго и понимающего проводника. Говорили, что вот-де какой ещё молодой, а какой хороший человек. И даже на лапу не потребовал! А редко ли попадаются такие, которые с тобой и разговаривать не хотят - не то чтобы помочь или хотя бы посочувствовать.
Хорошо, когда всё хорошо. Люди становятся добрыми, общительными. Они одалживают друг другу открывачку, ножик, соль. Берут прочесть чужие журналы, газеты и расспрашивают, кто куда и откуда едет, что и почём там стоит. А также рассказывают анекдоты и разные истории из своей и из чужой жизни.
Старик Яков совсем оправился. Он выпил чаю, съел колбасы с хлебом.
Тогда соседи принялись намекать ему, что не возражали бы если б он рассказал им что-нибудь из своей, очевидно, богатой приключениями жизни...
Отказать в этом людям, которые столь участливо отнеслись к
нему, было неудобно, и старик Яков вопросительно посмотрел на дядю.
- Нет, нет, он не расскажет, - громко объяснил дядя. - Он слишком скромен. Да, да! Ты скромен, друг Яков. И не сердись, если я тебе напомню, как только из-за этой проклятой скромности ты отказался занять пост замминистра одной небольшой автономной республики. Министр этой самой республики недавно умер. И, конечно, ты, а не кто иной, был бы сейчас у них министром!
- Прям так и было? - улыбаясь, спросил с верхней полки круглолицый паренёк.
- Именно так. И никак не по другому. - задорно ответил дядя и продолжал свой рассказ: - Но скромность, увы, не всегда добродетель. Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу, увы, испорченную молодежь. И если не расскажет он, то за него расскажу я.
Тут дядя обвёл взглядом всех здесь присутствующих и спросил, не воевал ли кто-нибудь, случайно, и не сидел ли кто-нибудь, случайно, в тюрьме.
Нет, нет! Оказалось, что ни на войне, ни в тюрьме никто не был.
...Когда дядя кончил рассказывать, слушатели посмеялись и начали расходиться. Разговор закончился, потому как появился проводник из другого вагона - того вагона, куда должны были перевести старика Якова.
Дядя остался караулить вещи, а Катя взяла пару нетяжёлых сумок и пошла провожать в вагон люкс старика Якова, который нёс с собой cвёрнутую наволочку, портфель, полотенце, апельсин и газету.
В купе было всего два места. Внизу, у окна справа, сидел пожилой человек, на столике перед ним лежала книга, за спиной его стоял солидного вида дипломат, кожаная сумка, а рядом на диване валялась подушка.
Он искоса взглянул на вошедших. Но, увидев, что в купе входит не какой-нибудь шалопай, а почтенный старик с орденом, он учтиво ответил на поклон и подушку отодвинул. Второе место, то самое, на которое опоздал какой-то пассажир, было свободно. Но сразу ложиться спать старик Яков не захотел, а надел очки и взялся за газету.
Однако Катя хорошо видела, что он не читает, а исподлобья, но зорко, смотрит в сторону пассажира.
Катя помялась и пожелала старику Якову спокойной ночи.
Тогда он легонько охнул и тихим злым голосом попросил её сказать дяде, чтобы тот вместо негодной, чёрной, передал обыкновенную грелку, наполненную водой до половины. Катя удивилась и хотела переспросить, но вместо ответа старик Яков молча показал ей кулак. Обиженная и слегка напуганная, Катя вернулась и передала дяде эту странную просьбу.
Дядя насупился, негромко кого-то выругал, полез к себе в сумку, достал небольшой сверток и тотчас же вышел, должно быть к проводнику за горячей водой. Вскоре он вызвал Катю на площадку. Взгляд его был серьёзен, а круглые глаза прищурены.
- Возьми, - сказал он, протягивая ей серую холщовую сумочку, затянутую сверху резиновым шнуром. - Возьми эту грелку и отнеси. Поняла? - он сжал Кате руку. - Поняла? - повторил дядя. - Иди и помни, о чём мы с тобой перед отъездом говорили.
Голос у дяди был тих и строг, говорил он теперь коротко, без всяких смешков и прибауток. Рука у Кати дрожала. Дядя заметил это, потрепал девочку за подбородок и легонько подтолкнул.
- Иди, - сказал он, - делай, как тебе приказано, и тогда всё будет
хорошо.
Катя пошла. По пути она прощупала сумочку: внутри неё что-то скрипнуло и зашуршало; грелка была холодная, по-видимому, кожаная, и вместо воды набита бумагой.
Катя постучалась и вошла в купе. Незнакомый пассажир сидел у столика, низко склонившись над книгой. Старик Яков читал, откинувшись почти к самой стенке.
Он схватил грелку, легонько застонал, положил её себе на живот и закрыл полами пиджака.
Катя вышла и в тамбуре остановилась. Окно распахнуто. Ни луны, ни звёзд не было видно. Ветер бил ей в горячее лицо. Вагон дрожал, и резко, как выстрелы, стучала снаружи какая-то железка. "Куда это мы мчимся? - глотая воздух, подумала Катя. - Рита-та-та! Трата-та! Поехали!.. Поехали! Эх, кажется, далеко поехали!"
- Ну? - спросил дядя, встретив её в тамбуре.
- Всё сделано, - тихо ответила Катя.
- Хорошо. Садись, отдохни. Хочешь есть - вон на столе колбаса, булка, яблоки.
От колбасы Катя отказалась, яблоко взяла и съела сразу.
- Вы бы девочку спать уложили, - посоветовала старушка. - Девчонка за день намоталась. Глаза, я смотрю, красные.
- Ну, что за красные! - ответил ей дядя. - Это просто так: пыль, тени. Вот скоро будет станция, и она перейдёт ночевать к старику Якову. Старик без присмотра - дитя: то ему воды, то грелку. А с проводником того вагона я уже договорился.
- С умным человеком почему не договориться, - вздохнула старушка. - А у меня сын Володька, бывало, говорит, говорит. Эх, говорит, мама, никак мы с тобой не договоримся!.. Так сам в Москву и уехал. Теперь там, шалопай, в банке, что ли, работает.
Старушка улыбнулась и стала раскладывать постель, а Катя подозрительно посмотрела на дядю: что это ещё затевается? В какой вагон? Какие грелки?
Мимо их купе то и дело проходили в вагон-ресторан люди. Вагон покачивало, все пошатывались и хватались за стены.
Катя села в уголок, пригрелась и задумалась. Как странно! Давно ли всё было не так! Били часы. Кричало радио. Наступало утро. Шумела школа, гудела улица... А потом, после школы - гремел барабан. Их Корниловский отряд выходил на площадку строиться. Мальчишки разглядывали её, не скрывая восхищения. Её называли Катя-барабанщица. Приятно вспомнить...
Ту-у! - взревел вдруг поезд. Вагон рвануло так, что Катя едва не свалилась с лавки; железный подстаканник слетел на пол, заскрежетали тормоза, и пассажиры в страхе бросились к окнам.
Вскочил в купе встревоженный дядя. С фонарями в руках проводники кинулись к площадкам.
Поезд беспрерывно гудел. Стоп! Стали. Сквозь окна не видно было ни огонька, ни звёздочки. И непонятно, стоит ли поезд в лесу или в поле.
Все толпились и спрашивали друг друга: что случилось? Не задавило ли кого? Не выбросился ли кто из поезда? Не мчится ли на них встречный? Но вот поезд опять загудел, что-то защёлкало, зашипело, и пейзаж за окном сдвинулся с места, поплыл.
- Всё в порядке! Ничего не случилось! - унылым голосом закричал проводник. - Пьяный какой-нибудь шёл из вагона-ресторана - ну и рванул тормоз.
- Напьются и безобразят! - вздохнул дядя. - Сходи, Катерина к старику Якову. Старик больной, нервный. И узнай заодно, не заменить ли ему воду в грелке.
Катя сурово взглянула на него: не ври, дядя! И молча пошла.
И вдруг по пути Катя вспомнила то знакомое лицо армянина Ашота, что мелькнуло перед ней на платформе в Горячем Ключе. Отчего-то ей стало не по себе.
Она постучалась в дверь купе люкс. Откинувшись спиной почти совсем к стенке, старик Яков лежал, полузакрыв глаза. На полу валялись спички, окурки, и повсюду пахло валерьянкой. Очевидно, и мягкий вагон тряхнуло здорово.
Катя спросила у старика Якова, как он себя чувствует и не пора ли заменить грелку.
- Пора! Давно пора! - сердито сказал он, раскрыл полы пиджака и передал Кате холщовый мешочек.
- Девочка! - не отрывая глаз от книги, попросил её пассажир. - Будешь проходить, скажи проводнику, чтобы он пришёл немного прибрать.
- Да, да! - болезненным голосом подтвердил Яков. - Попроси, милая!
"Милая"? Хорош "милый"! Он так вцепился в Катину руку и так угрожающе замотал плешивой головой, что можно было подумать, будто с ним вот-вот случится припадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14