После неловкой паузы он произнес как можно мягче:
- Понимаю ваше состояние, Валерий Дмитриевич. Вам сегодня нужно собраться с мыслями, расслабиться, отдохнуть. Идите домой. А завтра мы за вами заедем. Вы все-таки должны спросить у нее, где она столько лет была и чем занималась.
- Да, вы правы, - тихо произнес банкир, поднимаясь с места. - Мне сейчас нужно побыть одному. До свидания. Домой за мной не заезжайте. Лучше на работу.
Быстрицкий вяло пожал Кожевникову руку и какой-то унылой старческой походкой поплелся на выход. "Здорово он сдал за эти два дня", - подумал полковник, проводив его взглядом.
А дома банкир снова бок о бок сидел со своей второй половиной перед телевизором и за весь вечер не произнес ни звука. Супруга несколько раз пыталась начать разговор, но супруг только отмахивался. Если вчера он ещё мучился сомнениями: рассказывать или не рассказывать жене о дочери, сегодня он твердо знал, что просто обязан утаить эту трагедию от жены. Чем больше молчал банкир, тем отчетливей вспоминал те первые дни, когда Софью привезли из больницы. А ведь точно: она путала комнаты, изумлялась обстановке, платьям, кухне. Она неуверенно пользовалась столовыми приборами, пыталась сама прибираться в комнате, хотя у них всю жизнь была домработница. Много чего странного вспомнил банкир за вечер. Но когда утром снова шагнул в её палату, все его сомнения мгновенно улетучились. На больничной койке лежала именно она - его до боли родная дочь. Она улыбнулась виноватой улыбкой, и он поцеловал её в щеку.
- Мне врачи сказали, что ты чувствуешь себя намного лучше. Они даже удивляются.
- Мне действительно сегодня неплохо, папа, - произнесла она тихо.
"Назвала "папой" - это хороший признак, - мелькнуло в голове у Быстрицкого. - Действительно, она вчера плела бог знает что..."
Однако радость родителя была преждевременной. Больная строго посмотрела Валерию Дмитриевичу в глаза и произнесла:
- Это ничего, если я по-прежнему буду называть тебя "папой", хотя ты уже знаешь, что я не твоя дочь? Твоя настоящая дочь ни в чем не повинна. Ее, слава богу, не успела коснуться грязь этой жизни. Не сомневайся: она давно в раю.
- Прекрати говорить глупости, - нахмурился Быстрицкий. - Твоя задача выздороветь. А как тебя отмазать, это уже мои заботы.
- Только не это, - тяжело вздохнула она. - Я девять лет ждала этого часа, чтобы покинуть Землю и улететь к своим. Но Бог не давал мне смерти...
- Кстати, - перебил родитель, чтобы отвлечь её от грустной темы. - Чем ты занималась все эти годы?
Она посмотрела на отца очень строго и, кажется, догадалась, что этот вопрос попросил задать следователь.
- Нет, если не хочешь, не отвечай, - поправился Валерий Дмитриевич. Расскажешь, когда выздоровеешь и мы вернемся домой.
- У меня нет дома, - мрачно произнесла она, и глаза её повлажнели. - А была я там, где обязана была быть. И занималась тем, чем обязана была заниматься. - Она пронзила отца строгим взором. - Ты же видишь, папа, что творится вокруг. Большинство делают вид, что все нормально. Но это только до тех пор, пока их не коснется лично. Мне повезло, папа. Я попала в правильную среду. Я хотела рассказать тебе ещё тогда, осенью девяносто четвертого, когда мы приезжали в Симбирск, но я не была уверена, что вы с матерью меня поймете...
Часть третья
ПРОГРАММА-МИНИМУМ
1
Перед въездом в город их не заметила даже автоинспекция. Они пролетели мимо в ту минуту, когда зевающий гаишник тормознул у поста тяжело груженный КамАЗ, и четверо мотоциклистов в дымчатых шлемах и кожаных куртках проскочили за грузовиком абсолютно не замеченными ни для водителя КамАЗа, ни для дорожной милиции. Орлы въехали в северную часть города и свернули к парку, переходящему в лес.
Часы показывали около десяти вечера, но было уже безлюдно. В этом городишке прохожие исчезают засветло, и любая машина в такой час - огромная редкость.
Они летели по бугристой, плохо асфальтированной дороге, без единого фонаря. Эта дорога была границей города, отделяющей окраинные дома от лесопосадки. По пути им никто не встретился, кроме кривоногой татарки, которая с лопатой и ведром пыталась перейти дорогу. Они просвистали в сантиметре от её носа, и она крикнула им вслед:
- Шайтан вас за ногу!
Мотоциклисты внезапно свернули с дороги и въехали в гущу лесопосадки. Они заглушили моторы и некоторое время сидели тихо.
- А кто такой шайтан и почему, собственно, за ногу? - серьезно спросил самый молодой, освободившись от шлема.
Трое других хмыкнули и стали сползать с мотоциклов. Тот, который интересовался шайтаном, зажег фонарик и отправился в гущу леса. Остальные зашуршали целлофановыми пакетами.
- Вот мы и на месте, - огласил поляну густой мужской бас.
И если бы не тьма собачья, то у того, который это произнес, можно было бы увидеть благородную седину на висках и пышные пшеничные усы. Кроме того, прямая спина выдавала в нем бывшего военного. На вид ему было не более сорока. Другой был спортивного вида, лет тридцати пяти, прилично накачанный, с короткой спортивной стрижкой. Хипповая куртка и жеребячьи мышцы не портили его лица, открытого и приветливого. При пристальном рассмотрении в нем улавливалась некоторая застенчивость, свойственная русскому интеллигенту. Третьей была белокурая девушка лет двадцати. Это можно было разглядеть и без фонарика. Несмотря на юный вид, глаза её были умны и в них ютилась далеко не юношеская печаль.
Мужчина закурил сигарету и как-то очень меланхолично вздохнул.
- А знаете ли вы, милостивые государи, в какое уникальное место мы прибыли? Это единственный в своем роде город, где ещё продолжают строить коммунизм. Но главная достопримечательность в другом: это захолустье всегда славилось пышными красотками. Да-да, Рахметов, вам, вероятно, будет любопытно, как холостяку, а тем паче - любителю спать на гвоздях... Так вот этот невзрачный городок в прошлом веке был главным поставщиком невест для обеих столиц. Кстати, небезызвестная мерзавка Сушкова, так жестоко мытарившая Лермонтова, была тоже родом отсюда.
- Что вы такое говорите? - усмехнулся качок, хрустя в темноте галетами.
- И княжну Мэри Михаил Юрьевич писал не с кого попало, а именно с симбирской княжны Киндяковой. Подозреваю, что и Печорин был родом отсюда. Во всяком случае, герой поэмы "Сашка", а это, вполне вероятно, Печорин в юности, был истинным симбирянином. Об этом Лермонтов пишет прямо. Но и это не все. Оказывается, и наша очаровательная коллега также из этих мест, тонко усмехнулся патрон, покосившись на девушку.
- Просто фантастика!
Мужчины громко рассмеялись, а девушка нахмурилась. Это почувствовалось даже сквозь темноту.
- О симбирских барышнях я наслышан, - произнес Рахметов. Оказывается, именно им посвятил Чаадаев свои философические письма, потому что, как он писал, "мужчины в России ленивы и не любопытны".
- Не все! Некоторые не ленились даже брать в руки топоры. Взять хотя бы Раскольникова.
- Кстати, убийство процентщицы тоже произошло в Симбирске. Именно симбирский следователь, не помню фамилию, рассказал Достоевскому про этот случай...
В эту минуту среди кустов обозначился худощавый силуэт четвертого, и разговор о достопримечательностях прекратился. Четвертому было лет двадцать пять, он был черноволос, строен, лицо не лишено артистического обаяния.
- Тут неподалеку есть подходящая канавка, - произнес он.
И все, как по команде, поднялись с травы и поволокли свои машины в чащу вслед за парнем. Они бросили на дно канавы большой кусок целлофана, скатили на него мотоциклы, туда же побросали шлемы и куртки, накрыли все это брезентом и тщательно завалили сухими ветками.
- Кажется, все! - отряхнул ладони бывший военный и вытащил из сумки цивильный джемпер. - Выходить будем по двое. Вы, Рахметов с Волковым, следуйте за нами метрах в пятидесяти. Как говорится, на всякий пожарный. А когда дойдете до трамвая, садитесь во второй вагон, а мы сядем в первый.
Они перешли дорогу и вошли в парк. На окраине парка находилось кольцо трамвая. Сквозь шелест листвы и едва уловимые порывы ветра слышалась полуночная жизнь волжского городка с привычным гулом городского транспорта.
- Мне кажется, шеф неравнодушен к нашей коллеге, - насмешливо произнес юноша с артистическим лицом, едва мужчина с девушкой скрылись из виду.
- Скажу больше, ради неё он бросил жену и двоих детей, - отозвался его товарищ. - Более того, он организовал ей побег из следственного изолятора. И сам бежал с ней. Точнее, за ней. Словом, история темная. Не советую интересоваться. Кстати, ещё не советую ухаживать за этой мадам, нарвешься на полное непонимание. И не вздумай называть её уменьшительно-ласкательно. Нарвешься на грубость. А вообще, она баба ничего, если относиться к ней чисто по-товарищески. Остальное не бери в голову, тем более что завтра понедельник.
2
Для Маскитова тот понедельник тоже был тяжелым. Точнее сказать, он ненавидел всякий понедельник, поскольку первый день недели всегда ассоциировался с больной головой и прорвой разных дел. Именно по понедельникам Маскитов активно ненавидел всех. Правда, и по другим дням он не пылал ни к кому любовью, но по понедельникам его ненависть приобретала особые оттенки.
Ровно в семь он встал угрюмей обычного и подошел к окну. За окном простиралась все та же невеселая картина: несколько тощих яблонь и высокий бетонный забор, наглухо отгораживающий от всего мира. В это утро небо как-то неожиданно заволокло тучами, хотя весь сентябрь стояла прекрасная солнечная погода. И надо же было исчезнуть солнцу именно в тот день, когда и без того на душе точно кошки нагадили.
"Как я все ненавижу", - подумал он устало и саданул кулаком по подоконнику. Все плохо, очень все плохо. Приезжала из деревни мать и не выразила никаких восторгов по поводу его краснокирпичного коттеджа и новенького "форда" в гараже. Два дня она смотрела на бетонный забор, а на третий заявила, что хочет опять в свои родные гнилушки с общим огородом.
Маскитов подошел к холодильнику, достал баночку пива и крепко задумался. Почему так скверно? Перепил. Это понятно. Но дело совсем в другом.
Он отхлебнул из блестящей жестянки и некстати вспомнил, что сегодня придется сесть за руль. Хотя пора привыкать к тому, что уже очень скоро все мусора на перекрестках за одни номерные знаки будут козырять Маскитову.
От такой мысли сделалось теплее, но тяжесть на душе осталась. Что еще? Ах да! Вчерашняя телка в сауне. Эта длинноногая тварь, ещё не раздевшись, принялась гадать по руке, а он, как олух, развесил уши. И во всем виноват Канаев. У него плебейская привычка - подбирать девиц подобного рода.
Проститутка нашептала, что Маскитов в ближайшее время встретится с коварной женщиной, имеющей умысел погубить его, и, судя по всему, её попытка увенчается успехом, поскольку у него, у Маскитова (самого крутого рэкетира в городе), слабый характер.
И черт с ней, с коварной женщиной, но сказать в присутствии Канаева про слабый характер - это высшая степень обиды. Канаев - тупой мужлан, который больше мешает, чем помогает в делах, однако у него власть. В конечном итоге молодость возьмет свое, Маскитов разделается с ним, но только после того, как утвердится в Москве.
Рэкетир засветил проститутке кулаком по морде, и кровь фонтаном брызнула из носа. Она залила кровью весь предбанник и всем испортила настроение. За такие вещи убивают. Маскитов сильно помрачнел, и у него пропал интерес ко всему. Он покинул сауну, сел за столик и стал глотать рюмку за рюмкой. Это у него-то слабый характер, у Маскитова, который держит в кулаке весь малый и средний бизнес? Вот именно что малый. А крупная рыба опять плавает вне его поля зрения.
Было заметно, что этот случай прекрасно поднял настроение Канаеву. Он очень завистлив и при случае всегда предаст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31