– Простите, не совсем вас понимаю.
– Дело Траделла – крайне деликатный случай, не без привкуса расовой проблемы: «опять черные подняли руку на белого полицейского» или «опять белые копы обвиняют в убийстве черного». Так что не будем дразнить собак – даже спящих!
Тут Келли счел нужным вмешаться.
– Согласен, – сказал он, – убийство Траделла очень «деликатный случай». В том числе и для семьи Траделла. Равно как и убийство Данцигера – очень «деликатный случай» для семьи Данцигера.
И опять ни один мускул не дрогнул на лице Лауэри. Секунду-другую он молча задумчиво изучал лицо Келли, затем промолвил:
– Лейтенант Келли, вам не кажется, что деликатного подхода заслуживают обе семьи – и семья Траделла, и семья Данцигера? Обе семьи одновременно. Обе семьи в равной степени.
После этого мы довольно холодно попрощались. Лауэри проводил нас до двери. И на прощание решил не рисковать, расставить все точки над i.
– Лейтенант Келли, я знаю, как долго вы у нас работали. Но теперь вы в нашем городе только гость.
– Гость? – несколько ошарашенно переспросил Келли.
– Да, вы правильно меня поняли. Мы стараемся быть гостеприимными хозяевами. Мы гарантировали вам высшую степень поддержки. И все же не забывайте, что мы не обязаны быть гостеприимными хозяевами и не обязаны вам во всем помогать. Словом, я надеюсь, вы останетесь добрым гостем, который не напрягает понапрасну принимающую сторону.
23
А теперь про то, как Кэролайн меня впервые поцеловала.
Джон Келли проводил день с внуком – то есть баловал Чарли целый день, выполняя все его желания. Где они гуляли, чем занимались – оставалось большим секретом. Было ясно только одно – дед пытался компенсировать внуку свой отъезд из Бостона и свою жизнь так далеко от Чарли, в медвежьем углу Мэна.
Надо сказать, последние вечера я регулярно проводил какое-то время у Кэролайн дома, стал чем-то вроде своего человека в этой семье. После ужина я играл в видеохоккей с Чарли или беседовал с Келли за бутылочкой пива. Затем я в одиночку возвращался в отель.
В то воскресенье мы договорились с Кэролайн встретиться в книжном магазине «Авеню Виктора Гюго», что на Нью-бери-стрит.
Стоял чудесный осенний день, все было залито веселым солнечным светом. Даже бездомные оборванцы смотрелись колоритно, свежо. А уж нарядная толпа на улице – глаз не отвести. Даже в воскресенье улица была забита машинами, которые двигались с черепашьей скоростью. Зато и машины в основном дорогие, европейских марок.
В магазине я сразу счастливо обалдел от нескончаемых стеллажей с книгами. В отделе антиквариата пахло особенной книжной пылью, паркетные полы замечательно скрипели, было чудесно тихо после шумной улицы. Словом, рай земной. Поджидая Кэролайн, я просматривал старинный путеводитель, когда вдруг за моей спиной раздалось:
– Бе-е-ен?
Я повернулся – ба! да это же моя университетская подружка, коммунистка в чугунных очках. Все такая же – худенькая, невзрачненькая. Но по крайней мере избавилась от своих очков-монстров – заменила на современную шикарную модель.
Она смотрела на меня с хищноватой улыбкой, немного сбочив голову.
– Ты тут один?
– Нет, – поспешил ответить я.
– Я тоже не одна. – Хотя нас никто не мог слышать, она прикрыла рот ладошкой и громким театральным шепотом проинформировала: – У меня тут свидание.
– Надо же, у меня тоже! – сказал я. – Она должна скоро подойти.
– Я думала, ты сейчас в Мэне.
– Да, вообще-то я именно там и живу.
– А как твоя мать?
– Умерла этим летом.
– Ах, Бен, мои соболезнования!
– Спасибо.
– Я так рада, что встретила тебя, – с энтузиазмом солгала Сандра. – А что ты нынче поделываешь? Дальше учишься?
Я отрицательно помотал головой.
– Тогда что?
– Я... ну, можно сказать, полицейский. Своего рода.
– Ты по-прежнему в полиции? В вашем крохотульном городке? Кстати, как, бишь, он называется?
– Версаль.
– Ах да, Версаль. Название супер.
– Я там теперь шериф.
– Вот так так!
Конечно, это «Вот так так!» можно было при большом желании расценить как похвалу. Но я отлично понимал подлинный смысл сего «Вот так так!». За этим стояли пересуды в университетской столовой: «Помните Бена Трумэна? Вроде надежды подавал. Вы и представить себе не можете, кто он теперь!»
– А как же твоя работа? – спросила Сандра.
– Шериф – это и есть моя работа. По крайней мере в данный момент.
На это она отозвалась еще одним и теперь уже совеем однозначным «Вот так так!». Сандра, видно, и сама поняла, куда нас завел разговор, покраснела и потупилась в отчаянных поисках другой темы.
Я пришел ей на помощь:
– А кто твой новый друг?
– Его зовут Пол. Он сейчас на первом этаже. Светлая голова! Профессора видят в нем будущего декана! А ты... кто твоя девушка?
В этот момент появилась сама «моя девушка». Кэролайн была в джинсах и в свободном черном свитере. Рядом с Сандрой она казалась существом из другого мира – свободная, раскованная, излучающая спокойную радость. Никто бы не подумал, что у этой молодой женщины забот полон рот – и на работе, и с воспитанием сына.
– О, это она? – спросила Сандра.
– Добрый день, – сказала Кэролайн. – Она – это кто.
– Девушка Бена. Мы как раз о вас говорили.
Кэролайн лукаво уставилась на меня.
Я смущенно пролепетал:
– Да я вот тут говорил Сандре...
Я не знал, что дальше сказать. Язык во рту вдруг стай величиной с грейпфрут.
Сандра мгновенно оценила ситуацию.
Я уже представлял, как она упоенно рассказывает моим знакомым с кафедры: «Этот бедолага-неудачник совсем плохой. Натрепал мне, что у него свидание, а девушка и ведать не ведала, что он ее уже возвел в ранг подружки!»
Тут я вдруг почувствовал руки Кэролайн у себя на шее – и в следующий момент она поцеловала меня в губы.
– Привет, дорогой! Извини, что опоздала. Пробки на дороге.
Сандра выглядела шокированной, словно застала своих родителей в постели. Она поспешно попрощалась и была такова.
– Спасибо, Кэролайн, – сказал я. – Вы меня выручили.
– Не за что, шериф Трумэн. Всегда приятно помочь.
А вот как Кэролайн вспоминала Боба Данцигера.
– Бобби был не из тех прокуроров, которые похожи на ангелов мщения. Он не видел в каждом обвиняемом Джека Потрошителя. Он всегда находил смягчающие обстоятельства, всегда говорил: «А этот парень не так уж плох, как дело его малюет» или «Даром что он десяток раз привлекался – ни разу за насилие. Заурядный тихий наркоман, а его норовят зверем представить!» Боб не давал чувствам командовать собой, его убеждали только аргументы, а не эмоции. Он ни в ком не видел врага. Достаточно сказать, что он имел привычку не давить пауков, а брать их аккуратно на бумажку и выносить из здания в садик. И именно с этим человеком должно было случиться такое!
Мы с ней сидели в баре «Маленькая планета» на Коплисквер.
– А в последнее время перед смертью с Бобом что-то случилось. Он вдруг утратил всю свою уравновешенность, все свое спокойное мужество. Я иногда наблюдала за ним в зале суда – он был совершенно на себя не похож. Он перестал смотреть на обвиняемых. Словно стыдился чего-то. Смотрел в пол, таращился на стены. Но тщательно избегал смотреть в глаза обвиняемым. Это было очень странно. Его словно подменили.
– А что с ним могло случиться?
– Понятия не имею. Может, он вдруг утратил внутреннее убеждение в своей правоте. Обвинитель – это ведь немножко Господь Бог. В наших руках судьбы людей. Опытный прокурор способен заморочить голову и судье, и присяжным. Поэтому бессовестный или морально небрежный прокурор – беда. Мы – те, кто пытается быть честным, – всегда страшимся ошибиться. И порой ошибаемся. И видим свои ошибки, которые обозначают чьи-то сломанные судьбы. Вдруг выясняется, что человек виноват не был, или задним числом кажется, что он получил слишком суровое наказание... Но с этим надо как-то мириться, жить дальше, учиться на своих промахах и не повторять их. В любом случае мы наращиваем себе хоть немного слоновьей кожи.
– А Данцигер не сумел эту кожу нарастить. Так?
– Казалось, у него с этим все в порядке. Однако в последнее время что-то пошло наперекосяк. Незадолго до гибели Боб расследовал и довел до победного конца дело о большой и хорошо организованной бандитской шайке. Значительный успех для любого прокурора, веха в работе. Я подошла к нему поздравить – и удивилась его настроению. Он был подавлен – радоваться вроде бы радовался, но как больной на последнем издыхании радуется лучику света. Я его спросила: «Боб, что ты чувствуешь в такой значительный момент?» Он вздохнул и ответил: «Говоря по совести, только отвращение».
– Только отвращение? – ошарашенно переспросил я.
– Да, он объяснил мне: отвращение ко всей судебной системе. Присяжные мнят, будто обладают высшим знанием. Судья претендует на беспристрастность. И с олимпийским спокойствием запирает восемнадцатилетнего мальчишку в такую клоаку, как уолполская тюрьма! Бобби говорил так: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку. И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке». Понимаешь ход его мысли? Обвиняемый совершил преступление по отношению к Бобби, ибо вынудил Бобби собирать улики против себя, выступать в суде и в итоге добиться осуждения. Бобби повторял снова и снова: «У меня постоянное ощущение вины». Он не мог простить себе, что участвует в этой следственно-судебной жути. Он перестал думать о справедливости и несправедливости. Он только мясорубку видел. Он слышал, как она со смаком похрустывает человеческими костями... С этакими чувствами на юридической работе долго не протянешь.
– Похоже, он перегорел.
– Нет, вряд ли, хотя трудился он прилежно и много, – возразила Кэролайн. – Скорее он испытал моральное потрясение. Перегорают медленно, я бы заметила этот процесс. Что-то случилось – и внезапно перевернуло ему всю душу.
– Ты догадываешься, что именно?
– К сожалению, понятия не имею. Он мне ни в чем не признался.
– А как ты сама, Кэролайн? Ты смотришь в глаза обвиняемым? Особенно в момент произнесения приговора?
– Чтобы я да отводила глаза? Никогда! Я смотрю обвиняемым прямо в глаза. Это мой долг. И, если хочешь, мой кайф, мое вознаграждение. Я должна видеть преступника в момент, когда он услышит – «Виновен!». Я должна видеть его в момент, когда он понимает – не вывернулся, придется сполна заплатить за преступление! И я хочу, чтобы он при этом смотрел мне в глаза и видел во мне орудие этого неумолимого «Виновен!».
На ее губах играла улыбка – нехорошая улыбка, надо сказать. Улыбка любителя бабочек, который прикалывает к стенду очередной экзотический экземпляр. Любопытно, чье лицо, чьи глаза она в данный момент вспоминает?
– По-твоему, я паршивый человек? – спросила она.
– Возможно, – сказал я.
* * *
В то воскресенье мы, под настроение, обошли все бары на Ньюбери-стрит и в каждом немного посидели. Кэролайн хотела затащить меня даже в бар отеля «Ритц», однако меня привели в трепет роскошный парадный вход и величественный швейцар в голубой униформе.
– Нет уж, это мне явно не по рылу!
Кэролайн расхохоталась, и мы отправились заканчивать вечер в ресторанчик с очень подходящим названием – «Финале».
Даже в романтическом полумраке ресторана мы не могли не говорить о работе.
– С какой стати Лауэри вдруг взял Хулио Вегу под свое крыло и устроил нам с Келли выволочку за то, что мы потревожили этого горького пьяницу? – сказал я. – Тоже нашел мальчика, которого нужно защищать от плохих дядь!
– Думаю, Эндрю Лауэри не желает допустить, чтобы кто-нибудь копался в старом деле об убийстве Траделла, – ответила Кэролайн. – Ведь тогда именно он был окружным прокурором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56