Поэтому, хотя бы в этот период времени рассматривайте меня как разведчицу. Ну, а в послевоенное время, когда я стала работать против вас, считайте меня шпионкой. Не возражаю. Да, я профессионал. До сорок второго года я работала на французов, но потом перешла к американцам. Я никогда не сочувствовала Гитлеру.
— А кому вы сочувствуете? — спросил Малинин.
— Главным образом самой себе, — ответила Анна Вельмут. — Можно ещё сигарету?
— Возьмите всю пачку, — сказал Ларцев и протянул сигареты арестованной.
— Мерси, вы очень любезны, — с достоинством ответила женщина и вновь закурила.
— Скажите, Анна Вельмут, чем вы объясняете свой провал? — продолжал Ларцев. — Ведь вы — опытный человек.
— Ума не приложу!.. Я ничем себя не выдала. До ареста за мной не велось наблюдение, даже самое тонкое. Я бы сразу это “срисовала”, поверьте моему опыту. Я всегда работала в одиночку и, следовательно, никто не мог меня выдать… И вот все эти дни я задаю себе один и тот же вопрос: кто меня провалил? Иногда мне приходит на ум, что меня просто обменяли. Если так, то хоть на что-нибудь стоящее?
Ларцев засмеялся.
— Мы не занимаемся обменными операциями, — сказал он. — А почему вам пришла в голову такая странная мысль?
— Мне показалось, что в последнее время интерес майора Пирсона ко мне заметно ослабел. Он встречался со мной очень редко, и у меня даже создалось впечатление, что он просто не знает, что бы мне поручить. Секретный агент, как и женщина, всегда чувствует, когда к нему падает интерес… А ведь я и женщина, и агент…
— Ясно. Мы ещё встретимся, Анна Вельмут, — сказал Ларцев. — Что касается сигарет, то вы будете их получать без всякого контракта.
Арестованная как-то странно улыбнулась и, вскинув на Ларцева глаза, многозначительно бросила:
— За “навар”?
— Что? Какой навар? — удивился Ларцев.
— Это термин следователя Ромина, — ответила арестованная. — Он говорит, что чем крепче навар, тем лучше суп.
— Какой суп? — насторожился Ларцев.
— Господин следователь дал мне понять, что какой-то полковник Леонтьев связан с американской разведкой. Господин следователь уверял, что мне будто бы известно об этом со слов майора Пирсона, и что Пирсон собирался связать меня с этим Леонтьевым…
— А Пирсон говорил вам что-нибудь о Леонтьеве? — быстро спросил Ларцев.
— Нет, никогда. Но мне упорно говорит о нём следователь Ромин.
Сидевший на диване Ромин вскочил и сердито произнёс:
— Чепуха! Этого не было!..
— Как же “не было”? — повернулась к нему Вельмут. — Ведь вы упорно допрашиваете меня об этом Леонтьеве, хотя я понятия о нём не имею… Впрочем, господа, если вам так нужен “навар”, то я к вашим услугам… Уж раз я в ваших руках, почему мне не оказать вам такой маленькой любезности? Зачем мне жалеть какого-то советского полковника, если вы его не жалеете?
Ларцев, с трудом сдерживая волнение, переглянулся с Малининым, а потом очень медленно и раздельно произнёс:
— Нам нужна только правда, Анна Вельмут. Запомните это раз и навсегда!.. И если… если вы оговорите кого бы то ни было, то пеняйте сами на себя!.. Товарищ Малинин, вызовите сотрудника и отправьте Вельмут в камеру.
— Я отведу её сам, — быстро произнёс Ромин.
— Ну зачем же вам беспокоиться, подполковник? Отведут и без вас, — ответил Ларцев.
Малинин нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл его адъютант.
— Отправьте арестованную в камеру, — приказал Малинин.
— Слушаю, — ответил адъютант. — Идёмте, арестованная Вельмут.
Как только Вельмут вывели из кабинета, Ларцев подошёл в упор к Ромину и, уже не сдерживая себя, закричал:
— Ну, как это по вашему называется, “рыцарь навара”? Да как вы посмели!..
— Прежде всего, без крика, — нагло ответил Ромин. — Я не ваш подследственный, и нечего на меня орать. Тем более, что в своих лекциях вы проповедовали теорийку, что даже на подследственных нельзя кричать.
— Это не “теорийка”, Ромин, это требование закона, — побледнев от ярости, произнёс Ларцев.
— Ну, если вы такой законник, тем более нечего кричать. Теперь по существу: я веду следствие о полковнике Леонтьеве, подозреваемом в измене, и потому обязан, повторяю о-бя-зан допрашивать о нём обвиняемую Вельмут, признавшую, что она агент той же разведки, которая завербовала Леонтьева. Товарищ Малинин, скажите, как мой начальник, обязан я спросить Вельмут или не обязан?
— Спросить, конечно, нужно, но вопрос-то не об этом, понимаешь, — сказал Малинин. — Одно дело — спросить, другое дело — “навар”… это уже на липу смахивает… это же понимать надо!..
— Именно — понимать! — воскликнул Ромин. — Понимать в том смысле, что Анна Вельмут уже готова дать показания на Леонтьева. И вы, товарищ Ларцев, должны согласиться, что такие показания явятся ещё одной веской уликой против него.
— Да, явятся, — произнёс Ларцев. — Но ведь это неправда!
— Почему неправда? А я считаю, что правда. Показание есть показание. Да вы не сомневайтесь: Анна Вельмут, если подпишет, то уже не откажется… не подведёт!..
— Кого не подведёт — вас?
— Следствие.
— А если Леонтьев не виновен?
— Этого никто не докажет.
— Да что вы всё: докажет — не докажет! — снова закричал Ларцев. — Доказательства нужны для истины, а не истина для доказательств!
— Истина — то, что доказано, — веско бросил Ромин. — Зря вы сомневаетесь, товарищ полковник, зря! Дайте мне этого Леонтьева, и через две недели он расколется, как грецкий орех…
Ромин достал из кармана портсигар, вынул из него сигарету, щёлкнул крышкой и ехидно, с усмешечкой, добавил:
— Я, конечно, вхожу в ваше положение, но, как говорится, ничем помочь не могу.
— О чём идёт речь? — удивился Ларцев.
— Могу объяснить. Только не обижайтесь.
— Ну, ну, давайте начистоту.
— Вы отвечаете за конструктора Николая Леонтьева, за охрану его секретной работы. Вы, а не мы, — начал Ромин.
— Верно, отвечаю.
— И то, что американская разведка завербовала брата этого Леонтьева, раскрыть были обязаны вы, а не мы. А раскрыли это как раз мы, а не вы.
— Так, так. Договаривайте…
— Вот и получается, что вы лезете из кожи вон, защищая Леонтьева, чтобы тем самым защитить самого себя, товарищ полковник, себя!
— А кого защищаете вы, Ромин? — очень тихо спросил Ларцев.
— Интересы государства, которые превыше всего, — с пафосом ответил Ромин. — В этом разница, извините за прямоту!..
Сидевший до этого молча полковник Малинин, внезапно вскочил и стукнул кулаком по столу.
— Подполковник Ромин, вы забываетесь! — закричал он. — Как вам не стыдно! Полковник Ларцев — заслуженный чекист, старый работник… Как вы посмели!.. Мне стыдно за вас!..
— А за меня стыдиться нечего, товарищ Малинин, — ответил Ромин. — Меня приказом наркома в гнилые либералы не зачисляли и не зачислят.
— Подождите, товарищ Малинин. Он прав, — заметил Ларцев, — в гнилые либералы его действительно не зачислят, ручаюсь. Но главное не в этом. Утверждая, что вы раскрыли это дело, вы забываете Ромин: “раскрыл” его майор американской разведки, а не вы! А вы не можете понять, что это и есть самое странное в этом странном деле. Не хотите или просто не можете понять…
— Оставьте своё мнение при себе, — произнёс Ромин и, подойдя к Малинину, подчёркнуто официальным тоном сказал: — Разрешите обратиться, товарищ полковник?
— Что вам?
— Когда я просил вас подписать справку для министра обороны на арест полковника Леонтьева, вы решили обождать до приезда полковника Ларцева. Теперь ждать уже нечего и откладывать арест нельзя. Вот справка, вот постановление о мере пресечения и ордер на производство обыска. Подпишите.
— О, я вижу, у вас уже всё готово, — заметил Ларцев. — Может быть, и санкция прокурора есть?
— В санкции я не сомневаюсь, у нас хороший прокурор, — ответил Ромин. — Товарищ Малинин, попрошу из вашего сейфа эту записную книжку. Она нужна мне как вещественное доказательство для предъявления прокурору. Железные улики.
— Ну что ж, вас остаётся только поздравить, — сказал Ларцев. — У вас “железные улики”, “вещественные доказательства”, “хороший прокурор”, и главное — вы мастер готовить “суп с наваром”… Товарищ Малинин, я остаюсь при своём мнении: для ареста Леонтьева нет достаточных оснований, несмотря на наличие некоторых улик.
— Да улик больше чем достаточно! Поймите, одумайтесь! — закричал Ромин.
— Вот мне и не нравится, что их больше чем достаточно, — возразил Ларцев.
— Это же нонсенс!.. Это лишний нюанс для характеристики нашей гнилой позиции!.. — продолжал кричать Ромин.
И снова встал за столом Малинин и очень тихо, но грозно произнёс:
— Вот что, поди-ка ты со своими нонсенсами да нюансами сам знаешь куда!.. Не подпишу!.. И точка… Шагай!..
— Но объясните, по крайней мере, мотивируйте! — растерялся Ромин. — Вы же мой начальник!.. Это же принципиальный вопрос! Это политическое дело!..
— Да поймите же вы в конце концов, поймите! Может быть только одно из двух: либо Леонтьев действительно изменил Родине, либо история с Виртом и с этой потерянной книжкой, и все ваши улики — провокация, волчья яма, коварный и подлейший ход в большой и опасной игре… в игре без правил!..
— В какой игре? — не унимался Ромин. — Кому и зачем нужен полковник Леонтьев?
— Да ведь он же — брат конструктора Леонтьева, за которым американцы охотятся! Поймите!..
— Именно потому они и решили завербовать этого брата, — стоял на своем Ромин.
— Не исключаю, — ответил Ларцев. — Но я хочу всё проверить.
— Проверить? Каким путём?
— А вот этого я вам пока не скажу.
— Ах так? — побагровел Ромин. — Да вам просто нечего сказать, нечего!.. И я этого так не оставлю!..
— Это что — угроза?
— Понимайте как хотите!
— Ну, так вот теперь я вам скажу, Ромин: Анна Вельмут работала на американскую разведку, получая за это доллары и сигареты “Честерфилд”, так?
— Да, так, — согласился Ромин.
— А вот вы и такие, как вы, иногда работаете на наших врагов, сами того не понимая и не получая за это ни долларов, ни сигарет! — крикнул Ларцев.
Ромин на мгновение оцепенел, а затем, схватив свой толстый портфель, выбежал из кабинета и с силой хлопнул дверью.
***
Три часа ночи.
Ходит, заложив руки за спину, из угла в угол своего кабинета Малинин и как бы размышляет вслух, то и дело поворачиваясь к Ларцеву.
— Большой риск, Григорий, — произносит он, — что ни говори — вещественное доказательство!..
— Сфотографируем, — спокойно отвечает Ларцев. — Но зато уж будет проверка так проверка!
Малинин снова начинает шагать по кабинету, а потом бросает:
— Седьмой час сидим!.. И так и этак примеряем, а ведь, казалось бы, чего проще: взять да сделать, как ты предлагаешь!
— И что же тебе мешает? — улыбается Ларцев. — Всё Ромина побаиваешься?
— А если он в Центр накапает? — отвечает Малинин. — Если уже не накапал, сукин сын! Ох, и влетит же нам, если твой план провалится! Костей не соберём!..
Он возвращается к столику, за которым сидит Ларцев и наливает из электрического чайника в стакан.
— Давай по старой привычке чайку попьём… как двадцать лет назад…
— Да, трудные были времена, — задумчиво произносит Ларцев.
— А теперь лёгкие, что ли? Ты знаешь, Григорий, я вот всё думаю: почему Ромину легче, чем нам? И кто такие, эти ромины, откуда они взялись?
— У тебя полегче вопроса не нашлось? — спрашивает Ларцев.
— Вот-вот… сидят два чекиста, члены одной партии, старые друзья… так?
— Пока так.
— И вот один задаёт другому вопрос, который мучает их обоих, а другой отвечает: “Задай мне вопрос полегче”. Так?
— Так, всё так, — отвечает Ларцев.
— А ведь оба не трусы, не шкурники. Вместе рядом большую жизнь прошли. И собственной жизнью не раз рисковали… Что же с нами такое случилось, Григорий, что? Или боишься отвечать?
— Нет, я не боюсь. Кто такие ромины — спрашиваешь? Ты знаешь, что такое гангрена, друг?
— Как не знать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105