И тут Сергей влип в неприятную историю.
Какой-то тип с челкой, в шикарно выпущенных на хромовые сапожки брюках, стал приставать к девушке и на глазах у Сергея — случайно или намеренно — сбил ее с ног. Сергей помог ей подняться и проводил до скамейки. Вернувшись на ледяное поле, он увидел того же парня, по-видимому высматривавшего новую жертву. Лучше всего было бы не связываться, но этот хорошо ему знакомый тип «блатаря» Сергей ненавидел до глубины души — той традиционной ненавистью, с какой русские мастеровые люди, воспитанные на уважении к труду, относятся к представителям презирающего труд уголовного мира. На этот раз он просто не удержался.
— Ты что, в отделение захотел? — спросил он, чувствуя, как под давлением растущего комка злости тяжелеет и замедляется ритм сердца. — А ну мотай отсюда!
Парень посмотрел на него с нахальным изумлением.
— Да ты на кого хвост подымаешь, сявка, — ласково сказал он, ощерив в улыбке мелкие испорченные зубы и холодно прищурившись. — С кем разговариваешь, мальчик?
— Я тебе, бандит, покажу мальчика, — негромко сказал Сергей. Вокруг них, почуяв скандал, уже собирались зрители, и это придало ему уверенности. — Тоже герой нашелся, ножку девчатам подставлять. Видно, давно морду не били? Я тебе сказал — уходи с катка!
Вокруг стало очень тихо, потом очень шумно. Парня с челкой успокаивали и удерживали за руки его дружки, — видно, они имели достаточно веские основания не желать драки с неизбежным вмешательством милиции. Наконец тот дал себя увести, оборачиваясь и рыдающим голосом угрожая Сергею рассчитаться с ним за воротами.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил подоспевший Глушко, когда Сергей выбрался из кольца зрителей. — Чего это он на тебя?
— Да ничего, — ответил тот. — Пускают тут всякое дерьмо… стрелять таких надо, а с ними нянчатся…
Они пробыли на катке еще минут двадцать. Настроение у Сергея было испорчено, — честно говоря, он немного побаивался, так как хорошо знал, чем иногда кончаются подобные истории. Глупо было ввязываться, но ничего не поделаешь — так вышло.
— Ну ладно, Володька, — сказал он наконец, присев на скамейку и начиная отвязывать сточенные «ледянки», купленные на толкучке за шесть целковых. — Я пошел, сейчас наверняка придется подраться с той сволочью…
— Придется, — согласился Глушко, тоже отвинтив коньки.
Сергей туго связал свои ремешком и взвесил на руке.
— Все-таки оружие. — Он криво усмехнулся. — Слышь, Володька, хоронят пускай за счет комсомольской организации, с музыкой. Ну, я пошел.
— Пошли, — сказал тот, тоже поднимаясь. — Как ты думаешь, сколько их там будет? Все равно — если стать спиной к спине, то можно отбиться от дюжины. Я о таких случаях читал.
Сергей посмотрел на него удивленно и с минуту молчал.
— Ты брось, Володька, — сказал он наконец. — Чего тебе в это дело лезть. Видел ты этого типа?
— Видел. Типичный деклассированный, прямо что-то потрясающее…
— То-то, «потрясающее». Нет, Володька, ты катай один, не надо. Мне не впервой, а ты… словом, за моральную поддержку спасибо, и давай расходиться.
Но Глушко расходиться не захотел. Поняв, что «романтика» не переубедишь, Сергей не стал настаивать и ограничился тем, что дал ему несколько технических указаний — как и куда бить в каком случае. Они дошли до ворот стадиона, вышли на улицу, огляделись. Никого подозрительного не было.
— Ясно, они увидели, что нас двое, — пожал плечами Глушко. — А жаль, у меня сегодня настроение подраться…
Сергей с облегчением рассмеялся:
— Жаль, говоришь? И чудак же ты, Володька, ну откуда только ты такой взялся!..
Они пошли к трамваю. На остановке Сергей внимательно посмотрел на приятеля и протянул руку:
— Дай пять, Володька. Ты заходи когда-нибудь, а? Адрес знаешь?
— Нет. А мой у тебя есть? Давай обменяемся, как-нибудь наведаюсь. И ты заходи тоже, у меня книг до черта…
Выбрался к нему Сергей только через месяц, уже в середине февраля. Все как-то было не до этого, слишком много забот свалилось на него после отъезда Николая.
Главной заботой были деньги. Он всегда знал им пену, так как вырос в семье, где деньги зарабатывались тяжелым трудом, но сам он никогда их не зарабатывал и, в общем, мало заботился, есть в семье деньги или нет. Были деньги — он позволял себе купить лишнюю книгу, лишний раз сходить в кино; не было денег — обходился без этого. И только.
Теперь же денежный вопрос стал для Сергея каким-то проклятием, навязчивой идеей, от которой он никак не мог освободиться. Его не покидало неприятное ощущение того, что мать — пусть подсознательно — ждет от него помощи. Что ж, Коля в его возрасте уже содержал семью. А он сам за десять лет даже среднюю школу не успел окончить! Но что же — бросить ее теперь и уйти на производство? Тоже ведь глупо, из-за временных трудностей калечить себе будущее. Да и мать никогда на это не согласится…
Сергей, где только мог, узнавал насчет возможности подрабатывать хоть немного в свободные часы, но ничего так и не попадалось. Правда, преподаватели достали ему нескольких учеников, которых нужно было натаскивать по физике и математике; но репетиторство давало больше неприятностей, чем заработка.
Все это было очень невесело. Тревога за брата, тяжелая обстановка дома, наконец, его личное горе, которое, несмотря на все доводы рассудка, до сих пор не теряло своей остроты, — все это, вместе взятое, за какой-нибудь месяц превратило Сергея в другого человека, сделало его мрачным, раздражительным, способным из-за любого пустяка терять над собой контроль. Что-то в нем вышло из строя, разладилось, и, по-видимому, надолго; с другой стороны, он чувствовал себя теперь бесконечно более взрослым, чем был еще недавно, осенью. Вспоминая те недолгие месяцы своего призрачного счастья, Сергей испытывал чувство какой-то огромной невозвратимой потери — потери чего-то такого, что бывает у человека всего раз в жизни и, окончившись, никогда не повторяется.
Дверь открыл сам Володя, одетый по-домашнему — в линялой ковбойке и коротковатых брюках с заплатами на коленях.
— Аа-а, Сергей! — обрадовался он. — Наконец-то выбрался, вот здорово! Легко нашел?
— Да как сказать… далеко ты забрался, ничего не скажешь.
— Что ж делать, — вздохнул Володя, распахивая перед приятелем дверь в комнату. — Это уж на совести моих стариков, их идея. Раздевайся, сейчас чай будем пить, я как раз собирался.
Сергей разделся и подошел к печке погреть руки.
— Это не помешает, — согласился он. — Здорово подмораживает… днем не так было, а сейчас закрутило вовсю.
— Двадцать семь градусов, — с удовольствием сообщил Володя, — я только что смотрел. А предсказывают еще большее похолодание, просто что-то потрясающее! Воображаю, как сейчас на перешейке, а?
— Да, там сейчас будь здоров. Ты один дома?
— Старики пошли с Ленкой в кино, а Олег спит. Садись, Сергей, я тебе наливаю. Будем пить с медом, ничего? Я не особенно люблю, но больше ни шиша нет… ты скажи мне, что у нас делается — хлеба нет, сахара нет, мыла нет — и это из-за такой войны, а? Просто что-то потрясающее! А если придется воевать по-настоящему?
— По-настоящему? — Сергей усмехнулся. Зачерпнув меду себе на блюдце, он передал банку Володе. — Придется, так повоюем и без мыла… А вообще, Володька, я тебе дам совет, как другу. Ты поменьше трепись об этих веч щах, понял? У нас на улице один такой докритиковался…
— Что значит «поменьше трепись», я тебя не понимаю, — э, что с тобой? — тревожно спросил Володя, увидев, как Сергей вздрогнул и быстро опустил ложечку с медом, почти уронил ее, едва поднеся к губам. — Тебе что — плохо?
— Ничего… зуб проклятый схватило, — не сразу ответил Сергей, — Все никак выдрать не соберусь, ну его в болото. Слышь, что это у тебя за мед… не гречишный?
Володя пожал плечами:
— А шут его знает, что я — пчеловод… Сильно болит? Погоди, сейчас я тебе дам одно потрясающее средство, как рукой снимет…
Сорвавшись с места, он бросился к стенному шкафчику.
— Брось, Володька, — сказал Сергей. — Не надо, я эту всякую муру не принимаю. Сейчас пройдет, ничего. Курить у вас можно?
— Ясно, что за вопрос, отец мой ведь курит! Вон пепельница, возьми. Ну что, не лучше еще?
— Да, теперь ничего…
Из-за закрытой двери послышался плаксивый зов: «Во-о-ов-ка-а-а!»
— Проснулся на мою голову, — вздохнул Володя, — я сейчас, минутку.
Сергей подальше отодвинул от себя блюдце с медом и несколько раз подряд глубоко затянулся. Так вот оно, оказывается, как устроено… почти три месяца, день за днем, убеждай себя в том, что поступил правильно, а потом такая вот мелочь, и все летит к черту… и тогда хоть плачь — все равно не вернется и не повторится… «…Похоже, будто смотришь на негатив, правда?» И никогда, никогда больше — хоть проживи до ста…
…Он нерешительно поднимался по лестнице, покусывая кожицу на губе, и прикидывал — как бы это так спросить насчет таблиц логарифмов, чтобы она ничего не заподозрила… дескать, не забыл ли здесь прошлый раз. А потом громко, как ему показалось — на весь дом, загремевший звонок, и знакомый летящий перестук легких каблучков, а когда она сама появилась перед ним в светлом прямоугольнике распахнутой двери — в странном, до полу, зелено-золотом платье, делающем ее совсем высокой и тоненькой — зеленая в золоте тростиночка, — то все приготовленные слова оказались ненужными и сразу забылись. «…Ничего, что я в таком виде? Ты не думай, я вовсе еще не собираюсь ложиться, я так рано никогда, а просто я этот халатик ношу дома — это от Дядисаши, из Монголии, правда! А я как раз сейчас думала о тебе — это просто чудесно, что ты пришел, я тут просто умираю от скуки, правда…»
Володя вошел в комнату, осторожно притворив за собою дверь.
— Заснул! — сказал он торжествующе, сел за стол и придвинул свой стакан. — Как твой зуб?
— В порядке вроде…
— Ну, видишь. Так что ты там начал мне говорить насчет критики?
— Насчет чего? — Сергей посмотрел на него непонимающе. — А, да… я тебе говорю, трепаться надо поменьше, вот что. Не маленький уже, сам понимаешь.
— А что я должен понимать? — вспетушился Володя. — Что я, Советскую власть критикую, да? Я тех дураков критикую, которые ее же и дискредитируют, вот кого! Что, у нас в Союзе хлеба не хватает, что ли? Или мыло разучились варить? Ничего подобного: просто сидит где-то дурак, от которого зависит наладить доставку или там производство, не знаю уж что, сидит и в носу ковыряет, а люди должны в очередях стоять! Я понимаю, если бы действительно не было этого, если бы неурожай был или что-нибудь такое… а то просто из-за головотяпства…
— Да ты погоди, чудак человек, чего орешь. Я тебе не говорю, что ты власть критикуешь, понял? Я тебя только предупреждаю, что о таких вещах трепаться нечего…
— Ладно уж… пей свой чай! А ты чего ж без меда?
— Боюсь, ну его в болото, еще опять разболится…
— Ну, смотри. Налить еще?
— Налей, пожалуй. Слышь… ты чем сейчас занимаешься, во внешкольное время?
— Да так, особенно ничем. Читаю, на каток хожу.
— С Земцевой?
— Ага…
Сергей помолчал, щурясь от дыма, бесцельно болтая ложечкой в стакане.
— А Земцева… одна там бывает?
— Ну, как одна? — удивился Володя. — Со мной, я же говорю.
— Ага… — Сергей опять замолчал. — Слышь… а ты с Николаевой не встречался ни разу?
— А ты что, сам с ней каждый день не встречаешься в классе, что ли?
— Да нет, я говорю не в классе…
— А-а, нет. Вне школы не встречался ни разу. На каток ее не пускают, а иначе где же я мог…
— Кто не пускает?
— Люд… то есть Земцева не пускает, и потом эта ее воспитательница — не знаю, кто она там такая, мне Земцева говорила.
— Ага… а из-за чего?
— Из-за ее отставаемости, из-за чего же еще. Ее ведь чуть не исключили, знаешь?
Рука Сергея со стаканом задержалась в воздухе.
— Как то есть?
— А вот так!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Какой-то тип с челкой, в шикарно выпущенных на хромовые сапожки брюках, стал приставать к девушке и на глазах у Сергея — случайно или намеренно — сбил ее с ног. Сергей помог ей подняться и проводил до скамейки. Вернувшись на ледяное поле, он увидел того же парня, по-видимому высматривавшего новую жертву. Лучше всего было бы не связываться, но этот хорошо ему знакомый тип «блатаря» Сергей ненавидел до глубины души — той традиционной ненавистью, с какой русские мастеровые люди, воспитанные на уважении к труду, относятся к представителям презирающего труд уголовного мира. На этот раз он просто не удержался.
— Ты что, в отделение захотел? — спросил он, чувствуя, как под давлением растущего комка злости тяжелеет и замедляется ритм сердца. — А ну мотай отсюда!
Парень посмотрел на него с нахальным изумлением.
— Да ты на кого хвост подымаешь, сявка, — ласково сказал он, ощерив в улыбке мелкие испорченные зубы и холодно прищурившись. — С кем разговариваешь, мальчик?
— Я тебе, бандит, покажу мальчика, — негромко сказал Сергей. Вокруг них, почуяв скандал, уже собирались зрители, и это придало ему уверенности. — Тоже герой нашелся, ножку девчатам подставлять. Видно, давно морду не били? Я тебе сказал — уходи с катка!
Вокруг стало очень тихо, потом очень шумно. Парня с челкой успокаивали и удерживали за руки его дружки, — видно, они имели достаточно веские основания не желать драки с неизбежным вмешательством милиции. Наконец тот дал себя увести, оборачиваясь и рыдающим голосом угрожая Сергею рассчитаться с ним за воротами.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил подоспевший Глушко, когда Сергей выбрался из кольца зрителей. — Чего это он на тебя?
— Да ничего, — ответил тот. — Пускают тут всякое дерьмо… стрелять таких надо, а с ними нянчатся…
Они пробыли на катке еще минут двадцать. Настроение у Сергея было испорчено, — честно говоря, он немного побаивался, так как хорошо знал, чем иногда кончаются подобные истории. Глупо было ввязываться, но ничего не поделаешь — так вышло.
— Ну ладно, Володька, — сказал он наконец, присев на скамейку и начиная отвязывать сточенные «ледянки», купленные на толкучке за шесть целковых. — Я пошел, сейчас наверняка придется подраться с той сволочью…
— Придется, — согласился Глушко, тоже отвинтив коньки.
Сергей туго связал свои ремешком и взвесил на руке.
— Все-таки оружие. — Он криво усмехнулся. — Слышь, Володька, хоронят пускай за счет комсомольской организации, с музыкой. Ну, я пошел.
— Пошли, — сказал тот, тоже поднимаясь. — Как ты думаешь, сколько их там будет? Все равно — если стать спиной к спине, то можно отбиться от дюжины. Я о таких случаях читал.
Сергей посмотрел на него удивленно и с минуту молчал.
— Ты брось, Володька, — сказал он наконец. — Чего тебе в это дело лезть. Видел ты этого типа?
— Видел. Типичный деклассированный, прямо что-то потрясающее…
— То-то, «потрясающее». Нет, Володька, ты катай один, не надо. Мне не впервой, а ты… словом, за моральную поддержку спасибо, и давай расходиться.
Но Глушко расходиться не захотел. Поняв, что «романтика» не переубедишь, Сергей не стал настаивать и ограничился тем, что дал ему несколько технических указаний — как и куда бить в каком случае. Они дошли до ворот стадиона, вышли на улицу, огляделись. Никого подозрительного не было.
— Ясно, они увидели, что нас двое, — пожал плечами Глушко. — А жаль, у меня сегодня настроение подраться…
Сергей с облегчением рассмеялся:
— Жаль, говоришь? И чудак же ты, Володька, ну откуда только ты такой взялся!..
Они пошли к трамваю. На остановке Сергей внимательно посмотрел на приятеля и протянул руку:
— Дай пять, Володька. Ты заходи когда-нибудь, а? Адрес знаешь?
— Нет. А мой у тебя есть? Давай обменяемся, как-нибудь наведаюсь. И ты заходи тоже, у меня книг до черта…
Выбрался к нему Сергей только через месяц, уже в середине февраля. Все как-то было не до этого, слишком много забот свалилось на него после отъезда Николая.
Главной заботой были деньги. Он всегда знал им пену, так как вырос в семье, где деньги зарабатывались тяжелым трудом, но сам он никогда их не зарабатывал и, в общем, мало заботился, есть в семье деньги или нет. Были деньги — он позволял себе купить лишнюю книгу, лишний раз сходить в кино; не было денег — обходился без этого. И только.
Теперь же денежный вопрос стал для Сергея каким-то проклятием, навязчивой идеей, от которой он никак не мог освободиться. Его не покидало неприятное ощущение того, что мать — пусть подсознательно — ждет от него помощи. Что ж, Коля в его возрасте уже содержал семью. А он сам за десять лет даже среднюю школу не успел окончить! Но что же — бросить ее теперь и уйти на производство? Тоже ведь глупо, из-за временных трудностей калечить себе будущее. Да и мать никогда на это не согласится…
Сергей, где только мог, узнавал насчет возможности подрабатывать хоть немного в свободные часы, но ничего так и не попадалось. Правда, преподаватели достали ему нескольких учеников, которых нужно было натаскивать по физике и математике; но репетиторство давало больше неприятностей, чем заработка.
Все это было очень невесело. Тревога за брата, тяжелая обстановка дома, наконец, его личное горе, которое, несмотря на все доводы рассудка, до сих пор не теряло своей остроты, — все это, вместе взятое, за какой-нибудь месяц превратило Сергея в другого человека, сделало его мрачным, раздражительным, способным из-за любого пустяка терять над собой контроль. Что-то в нем вышло из строя, разладилось, и, по-видимому, надолго; с другой стороны, он чувствовал себя теперь бесконечно более взрослым, чем был еще недавно, осенью. Вспоминая те недолгие месяцы своего призрачного счастья, Сергей испытывал чувство какой-то огромной невозвратимой потери — потери чего-то такого, что бывает у человека всего раз в жизни и, окончившись, никогда не повторяется.
Дверь открыл сам Володя, одетый по-домашнему — в линялой ковбойке и коротковатых брюках с заплатами на коленях.
— Аа-а, Сергей! — обрадовался он. — Наконец-то выбрался, вот здорово! Легко нашел?
— Да как сказать… далеко ты забрался, ничего не скажешь.
— Что ж делать, — вздохнул Володя, распахивая перед приятелем дверь в комнату. — Это уж на совести моих стариков, их идея. Раздевайся, сейчас чай будем пить, я как раз собирался.
Сергей разделся и подошел к печке погреть руки.
— Это не помешает, — согласился он. — Здорово подмораживает… днем не так было, а сейчас закрутило вовсю.
— Двадцать семь градусов, — с удовольствием сообщил Володя, — я только что смотрел. А предсказывают еще большее похолодание, просто что-то потрясающее! Воображаю, как сейчас на перешейке, а?
— Да, там сейчас будь здоров. Ты один дома?
— Старики пошли с Ленкой в кино, а Олег спит. Садись, Сергей, я тебе наливаю. Будем пить с медом, ничего? Я не особенно люблю, но больше ни шиша нет… ты скажи мне, что у нас делается — хлеба нет, сахара нет, мыла нет — и это из-за такой войны, а? Просто что-то потрясающее! А если придется воевать по-настоящему?
— По-настоящему? — Сергей усмехнулся. Зачерпнув меду себе на блюдце, он передал банку Володе. — Придется, так повоюем и без мыла… А вообще, Володька, я тебе дам совет, как другу. Ты поменьше трепись об этих веч щах, понял? У нас на улице один такой докритиковался…
— Что значит «поменьше трепись», я тебя не понимаю, — э, что с тобой? — тревожно спросил Володя, увидев, как Сергей вздрогнул и быстро опустил ложечку с медом, почти уронил ее, едва поднеся к губам. — Тебе что — плохо?
— Ничего… зуб проклятый схватило, — не сразу ответил Сергей, — Все никак выдрать не соберусь, ну его в болото. Слышь, что это у тебя за мед… не гречишный?
Володя пожал плечами:
— А шут его знает, что я — пчеловод… Сильно болит? Погоди, сейчас я тебе дам одно потрясающее средство, как рукой снимет…
Сорвавшись с места, он бросился к стенному шкафчику.
— Брось, Володька, — сказал Сергей. — Не надо, я эту всякую муру не принимаю. Сейчас пройдет, ничего. Курить у вас можно?
— Ясно, что за вопрос, отец мой ведь курит! Вон пепельница, возьми. Ну что, не лучше еще?
— Да, теперь ничего…
Из-за закрытой двери послышался плаксивый зов: «Во-о-ов-ка-а-а!»
— Проснулся на мою голову, — вздохнул Володя, — я сейчас, минутку.
Сергей подальше отодвинул от себя блюдце с медом и несколько раз подряд глубоко затянулся. Так вот оно, оказывается, как устроено… почти три месяца, день за днем, убеждай себя в том, что поступил правильно, а потом такая вот мелочь, и все летит к черту… и тогда хоть плачь — все равно не вернется и не повторится… «…Похоже, будто смотришь на негатив, правда?» И никогда, никогда больше — хоть проживи до ста…
…Он нерешительно поднимался по лестнице, покусывая кожицу на губе, и прикидывал — как бы это так спросить насчет таблиц логарифмов, чтобы она ничего не заподозрила… дескать, не забыл ли здесь прошлый раз. А потом громко, как ему показалось — на весь дом, загремевший звонок, и знакомый летящий перестук легких каблучков, а когда она сама появилась перед ним в светлом прямоугольнике распахнутой двери — в странном, до полу, зелено-золотом платье, делающем ее совсем высокой и тоненькой — зеленая в золоте тростиночка, — то все приготовленные слова оказались ненужными и сразу забылись. «…Ничего, что я в таком виде? Ты не думай, я вовсе еще не собираюсь ложиться, я так рано никогда, а просто я этот халатик ношу дома — это от Дядисаши, из Монголии, правда! А я как раз сейчас думала о тебе — это просто чудесно, что ты пришел, я тут просто умираю от скуки, правда…»
Володя вошел в комнату, осторожно притворив за собою дверь.
— Заснул! — сказал он торжествующе, сел за стол и придвинул свой стакан. — Как твой зуб?
— В порядке вроде…
— Ну, видишь. Так что ты там начал мне говорить насчет критики?
— Насчет чего? — Сергей посмотрел на него непонимающе. — А, да… я тебе говорю, трепаться надо поменьше, вот что. Не маленький уже, сам понимаешь.
— А что я должен понимать? — вспетушился Володя. — Что я, Советскую власть критикую, да? Я тех дураков критикую, которые ее же и дискредитируют, вот кого! Что, у нас в Союзе хлеба не хватает, что ли? Или мыло разучились варить? Ничего подобного: просто сидит где-то дурак, от которого зависит наладить доставку или там производство, не знаю уж что, сидит и в носу ковыряет, а люди должны в очередях стоять! Я понимаю, если бы действительно не было этого, если бы неурожай был или что-нибудь такое… а то просто из-за головотяпства…
— Да ты погоди, чудак человек, чего орешь. Я тебе не говорю, что ты власть критикуешь, понял? Я тебя только предупреждаю, что о таких вещах трепаться нечего…
— Ладно уж… пей свой чай! А ты чего ж без меда?
— Боюсь, ну его в болото, еще опять разболится…
— Ну, смотри. Налить еще?
— Налей, пожалуй. Слышь… ты чем сейчас занимаешься, во внешкольное время?
— Да так, особенно ничем. Читаю, на каток хожу.
— С Земцевой?
— Ага…
Сергей помолчал, щурясь от дыма, бесцельно болтая ложечкой в стакане.
— А Земцева… одна там бывает?
— Ну, как одна? — удивился Володя. — Со мной, я же говорю.
— Ага… — Сергей опять замолчал. — Слышь… а ты с Николаевой не встречался ни разу?
— А ты что, сам с ней каждый день не встречаешься в классе, что ли?
— Да нет, я говорю не в классе…
— А-а, нет. Вне школы не встречался ни разу. На каток ее не пускают, а иначе где же я мог…
— Кто не пускает?
— Люд… то есть Земцева не пускает, и потом эта ее воспитательница — не знаю, кто она там такая, мне Земцева говорила.
— Ага… а из-за чего?
— Из-за ее отставаемости, из-за чего же еще. Ее ведь чуть не исключили, знаешь?
Рука Сергея со стаканом задержалась в воздухе.
— Как то есть?
— А вот так!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72