Все они, когда-то молодые офицеры времен первой мировой войны, будущие кадры рейхсвера, а ныне костяк командования немецкой армии, послушно исполняют приказы, не думая о Германии. И если бы некоторые из них решились на протест и активные действия (Клос вспомнил о прошлогодних августовских событиях), они могли бы еще добиться своей цели, устранить бесноватого фюрера и, как надеялись некоторые немецкие генералы, спасти третий рейх от окончательного разгрома.
Клос пересек небольшую площадь, на которой торчали обгоревшие развалины синагоги. Он свернул в узкую улочку, безлюдную в эту пору. Уже начинало светать, но еще был комендантский час. Обер-лейтенант прошел мимо деревянного, когда-то окрашенного в желтый цвет домика с вывеской часовщика, внимательно осмотрелся, сделал еще три шага вдоль высокого решетчатого забора и, нажав на калитку, которая легко уступила, оказался в небольшом дворике. Из окна домика пробивался слабый луч света. Клос три раза стукнул в оконную раму, а когда открылась дверь, уверенно ступил в полутемный большой коридор, прошел через две тесные комнаты в пристройку, прилегающую к магазину часовщика, освещенную трепетным пламенем карбидной лампы.
Мужчина с землистым лицом и глубоко запавшими глазами снял наушники, положил их около коротковолновой радиостанции и вопросительно посмотрел на Клоса.
– Снова не удалось, – сказал Клос со злостью. – Кого вы посылаете на эту операцию? Железная дорога – это важный объект оперативного значения. Взрыв слегка повредил часть рельса, и только.
– «Тетя Сюзанна», – часовщик провел ладонью по глазам, как бы пытаясь снять сонливость, – требует, чтобы мы с этим объектом покончили не позднее 7 января.
Клос усмехнулся. Он всегда улыбался, когда слышал это «тетя Сюзанна», и сам не раз употреблял это условное название своего Центра. Угостив радиста сигаретой, внимательно смотрел, как тот глубоко, жадно затягивается дымом, и только сейчас, очевидно, заметил озабоченность, чрезмерную усталость на посеревшем лице этого человека. Он пожалел, что не сумел воздержаться от упрека, хотя часовщик не обиделся, ибо понимал, как важно это задание.
– Устрой мне встречу с Бартеком, – сказал Клос, направляясь к выходу, – я сам поговорю с ним о задании Центра.
3
Повторный приезд в этот город генерал-губернаторства не радовал Эдит. Не прошло и получаса, как она почти все знала о своей соседке по квартире и новой подруге.
Грета была рада знакомству с Эдит Ляуш. Они были ровесницами, и через несколько минут, когда Эдит разместилась в этой скромно меблированной комнате в гостинице для сотрудников железнодорожной службы армии, Грета предложила ей обращаться друг к другу по имени. Она рассказала Эдит, что несколько дней назад ее соседку отправили в Германию в связи с нервным расстройством.
– Я рада, что буду с тобой, – тараторила Грета. – как мне надоела та сумасшедшая! Все ее раздражало – дым от сигареты, беспорядок в комнате, а однажды, когда я по ошибке взяла ее полотенце, она чуть не убила меня! Спала с пистолетом под подушкой. До этого она была в Минске, работала в гестапо, всегда имела при себе оружие. Больная, совсем больная. Мы все здесь становимся больными от угара этой войны. Этот проклятый город! Все время слышишь о нападениях и диверсиях каких-то бандитов. Не проходит и дня, чтобы кто-нибудь из наших не погиб.
– Знаю, – кивнула Эдит, – я уже была здесь. Не люблю этот город.
Раскладывая в гардеробе свои вещи, девушка снова вспомнила о том, что произошло с ней почти четыре года назад, ночью…
В ту ночь вместе со щуплым капитаном Шнейдером, который едва сумел успокоить ее, они поднялись наверх.
На третьем этаже, в представительских апартаментах, проживал вместе с семьей местный гауляйтер, которого как раз вызвали в Берлин по поводу «решения» еврейской проблемы. Местные евреи, ютившиеся в тесных улочках пригорода, были перемещены в еврейские гетто Варшавы и Лодзи.
В апартаментах оставались жена гауляйтера, высокая блондинка с красивыми, гладко причесанными волосами, которую Эдит видела уже раньше, и их дочь двухлетняя голубоглазая плакса. Когда Эдит со Шнейдером поднялись на третий этаж, она заметила, что у стоявшей в нише гипсовой статуи отбита рука. Дверь в квартиру гауляйтера была приоткрыта. Капитан Шнейдер вошел первым, с пистолетом наготове. Луч фонарика выхватил из темноты кровать со смятой постелью, разбросанные вещи, перевернутую мебель. От неожиданности капитан погасил фонарик и схватил Эдит за руку.
– Спуститесь в мою квартиру и позвоните в гестапо! – А когда Эдит сделала шаг вперед, Шнейдер задержал ее: – Прошу не входить! Хозяйка квартиры и девочка убиты.
– Это польские бандиты, – сказала Эдит.
– Похоже на обычное ограбление, – ответил Шнейдер и добавил: – Гауляйтер неплохо обогатился при ликвидации евреев.
Эдит хотела возразить, ибо тогда ей и в голову не могло прийти, чтобы немецкий босс, назначенный на должность самим фюрером и партией, мог заниматься обычным грабежом. Но не возразила, не смогла выдавить из себя ни слова.
Как же она ненавидела тогда поляков, этих диких недочеловеков, которые, как бандиты, вламываются ночью, убивают немецких женщин и детей!..
Грета заметила, что Эдит не слушает ее, и замолкла.
– Продолжай, продолжай, – попросила Эдит, как бы испугавшись тишины. Вспоминая происшедшее, она слушала болтовню Греты. Девушка говорила о том, что лучше всего не усложнять свою жизнь: надо не думать о войне, ни о чем не вспоминать, веселиться, пить, брать от жизни все, что можно. Грета была сентиментальна. Случайные мимолетные связи с мужчинами она считала увлекательными приключениями, большой любовью, как бы забыв, что пять минут назад, рассказывая о Хорсте или Фридрихе, также говорила: «Это была самая большая любовь в моей жизни». Грета считала, что нашла в лице Эдит верную подругу по легкой жизни, пьяному угару, ночным попойкам в офицерском казино.
Эдит не упрекала ее за это, не хотела разочаровывать, только подумала, что, видимо, и та соседка по комнате вела такой же, как и Грета, легкий образ жизни.
Эдит даже была довольна, что Грета не переставала болтать, давая ей возможность еще раз мысленно вернуться к событиям почти четырехлетней давности…
В этом городе Эдит тогда пробыла недолго. Через несколько дней после той памятной ночи она получила пакет с предписанием на выезд. Была в Солониках, потом в Южной Франции и, наконец, попала в Вену. Видела оккупированную Европу, «новый порядок», установленный немцами.
В тот день забавный капитан Шнейдер проводил ее на вокзал, ухаживал за ней с галантностью венского судебного заседателя (он был заседателем до войны).
Эдит удивлялась тогда, зачем он провожает ее закоулками и узкими улочками, думала, что Шнейдер, минуя центр города, петляет длинной дорогой, чтобы подольше побыть с ней наедине. Это немного забавляло Эдит, но, когда они дошли до вокзала, расположенного на возвышенности, и увидели раскинувшийся внизу город с квадратной центральной площадью, она поняла, что венский блюститель закона хотел избавить ее от излишних переживаний и трагических воспоминаний, свидетельницей которых она здесь была.
Девушка обратила внимание на треск винтовочных выстрелов. Это ее насторожило. На площади, у белых стен костела, она увидела мечущихся, падающих на землю людей и стреляющих солдат.
– Пятьдесят, – сказал Шнейдер. – В отместку за убитую жену и дочь гауляйтера.
– Какой ужас! – заметила Эдит, но не потому, что сожалела о расстрелянных поляках, а ради соблюдения элементарной справедливости.
Шнейдер на это ничего не ответил, вероятно вспомнив, как тогда, в ночь убийства, у него с языка сорвались слова осуждения гауляйтера. А может, он боялся Эдит? Или для него это было элементарной справедливостью, что за убитую немецкую женщину и ребенка расстреляно пятьдесят поляков? Но кто совершил убийство?..
Он посмотрел на часы, и Эдит поняла: необходимо спешить на поезд…
Полотенца и другие туалетные принадлежности уже были разложены по местам, свежее постельное белье лежало на кровати, не так давно принадлежавшей женщине, которая не выдержала пребывания в России и Польше и была отправлена в Германию.
Грета с усердием бросилась помогать Эдит натянуть пододеяльник на одеяло и при этом беспрерывно говорила. На этот раз о каком-то достойном молодом человеке, на которого имеет виды. Однако он совсем не обращает на нее внимания, не то что другие офицеры.
– Высокий, интересный блондин, – рассказывала Грета. – Я просто без ума от него! В его лице – что-то таинственное и недосягаемое. – В этом году ей не удалось соблазнить его, но в следующем, Грета поклялась, она обведет вокруг пальца этого недотрогу обер-лейтенанта.
– Как его имя? – заинтересовалась вдруг Эдит.
– Обер-лейтенант Ганс Клос. – Грета была немного удивлена, когда Эдит вдруг оживилась, услышав это имя. – Ты знаешь его?
– Боже мой, Ганс! Прошло столько лет! Узнает ли он меня?
– Ты действительно знаешь его, Эдит? Это кремень, а не мужчина.
Эдит усмехнулась, вспомнив о чем-то хорошем. Наконец-то среди мрачных воспоминаний этого дня мелькнуло что-то светлое. Она бросилась к чемодану, достала конверт с пачкой фотографий, долго перебирала их и нашла старый, пожелтевший любительский снимок.
– Посмотри, это он?
– Ну что ты, это какой-то мальчишка!
– Фотография тридцать шестого года, – уточнила Эдит. Посмотрела на обратную сторону снимка и прочитала вслух надпись: – «На память незабываемой, милой Эдит – Ганс».
– Похож?
– Как будто бы похож, – ответила Грета. – Ну ладно, отдаю тебе Ганса, он твой. У меня есть в запасе еще один офицер, – добавила она с каким-то неестественным оживлением. – Это Бруннер, из гестапо, тоже на вид представительный, крепкий мужчина… – И, заметив, что Эдит продолжает смотреть на фотографию, вздохнула: – Тебе представляется удобный случай, моя дорогая, чтобы убедиться, держат ли мужчины свое слово.
4
У Клоса был тяжелый день. С самого раннего утра его вытащили на этот злополучный участок железной дороги, чтобы он на месте ознакомился с результатами диверсии польских партизан. А потом, едва он успел побриться и проглотить кусок хлеба с искусственным медом, его вызвали к генералу. Обжигая губы, Клос торопливо выпил чашку суррогатного кофе. В штабе армии он в течение двух часов вынужден был выслушивать нравоучения и советы, касающиеся постановки минных полей, безопасности воинских эшетонов. Узнал он также и о новой дислокации артиллерии в полосе армии, а эти сведения наверняка заинтересуют «тетю Сюзанну». Потом добрался до комендатуры, откуда должен был поехать на другой конец города, на интендантский склад, где его ожидало несколько бутылок вина, подаренных интендантом за небольшую услугу, когда-то оказанную ему Клосом. На складе было шумно, суетно – интенданты расфасовывали по ящикам водку, консервы и сигареты в увеличенном по случаю Нового года количестве. И тогда щедро одаренный несколькими бутылками вина и двумя коробками сигар обер-лейтенант вспомнил о Курте, который куда-то запропастился, хотя должен был ждать его в комендатуре. Клос подумал, что ординарец, воспользовавшись отсутствием командира, забежал в казино к своей девушке. Решив разыскать его, позвонил в казино, не замечая, что около него стоит фельдфебель Якобс с какими-то срочными бумагами, требующими подписи обер-лейтенанта.
– Отнеси эти бутылки на квартиру, – сказал Клос Курту, когда тот, смущенный, явился из казино. – Одну бутылку можешь взять себе, выпейте с Маргаритой за мое здоровье.
– Спасибо, господин обер-лейтенант! – Курт пристукнул каблуками, явно довольный своим командиром. Ему снова повезло.
– Только не забудь: квартира должна блестеть, как твоя медаль!
1 2 3 4 5 6 7 8 9