С другой - всякий, пусть даже очень крепко ужаленный человек, злобно сующий в ответ на это палку в осиное гнездо, должен представлять последствия и ждать соответствующей реакции.
Я представлял. Но гнездо разворошил. Теперь оставалось ждать.
29
«Розенлев»
По утрам в нашем доме молчат трубы.
Еще пару дней назад в подъезде появилось объявление, где именем жэка возвещалось о начале планового ремонта системы водоснабжения. И вот свершилось. Апокалипсис временно отменен, Армагеддон остановлен на профилактику. Я проснулся от тишины.
Тишина, конечно, не была абсолютной. Дом, как лес, полнился присущими ему звуками: где-то далеко-далеко шмелем гудел пылесос, зудели по-комариному кофемолки, на разные голоса свиристели чайники. Но в отличие от натужного воя нашей ржавой канализации эти звуки не раздражали. Я проснулся в прекрасном настроении, которое омрачала лишь перспектива бритья и умывания с помощью кружек и тазиков.
Интересно, что это ежегодное мероприятие всегда проводится летом. Исходя из каких-то дикарских представлений считается, что в жаркое время года вполне можно обойтись без горячей воды. Экая чушь! По-моему, летом вода даже важнее, чем зимой. Особенно людям, занятым таким трудоемким и энергозатратным делом, как секс.
Раскрыв глаза, я оглядел комнату и обнаружил, что Тина куда-то делась. Но вскоре по легкому шебуршанию, идущему со стороны кухни, определил ее местонахождение. Абсолютно голая, она мыла пол, что-то напевая себе под нос. Вся посуда была перемыта, плита, дверцы шкафов и даже оконные стекла сверкали невиданной чистотой. А на плите в двух кастрюлях и одном баке кипела вода, предполагая дальнейшую экспансию затеянной генеральной уборки.
Отворив кухонную дверь, я замер на пороге, глядя на все это с чувством нарастающего неодобрения. Нельзя сказать, чтобы я был принципиальным противником гигиены и санитарии. Нет, я даже отдавал себе отчет, что с помощью Стрихнина за последнее время довел квартиру до критического состояния - в отдельных углах уже смело можно было сажать картошку. Но внезапно возникающая домовитость моих подружек всегда пугает меня до судорог. Не то чтобы опыт двух малоудачных браков толкнул меня в пучину промискуитета. Однако он создал в моем организме весьма стойкий иммунитет к супружеству, подозреваю, где-то на генном уровне. Вероятно, это все легко читалось на моем лице, потому что Тина откинула волосы со лба тыльной стороной мокрой ладони, вздернула нос и решительно меня осадила:
- Размечтался!
Я решил сделать вид, что не понимаю, о чем речь, и спросил:
- В каком смысле?
- В том самом! - отрезала она. - Знаешь, как в песне поется? Я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай!
Положительно, эта девчонка нравилась мне все больше. Рассмеявшись, я схватил ее в охапку и потащил в комнату, невзирая на попытки заехать мне грязной тряпкой по физиономии. Впрочем, она недолго возмущалась и сопротивлялась, так что утро явилось в определенном смысле достойным продолжением ночи. Через полчаса, расслабленно отдыхая в моих объятиях, она с нескрываемой печалью поведала, что сегодня ее смена заступать на дежурство в лечебнице, и, надув нижнюю губу, спросила:
- Ты мне не будешь изменять в ближайшие двадцать четыре часа?
- Попробую продержаться, - ответил я.
- А на работу сейчас отвезешь?
- Конечно.
- А как насчет того, чтобы завтра забрать с работы?
Известно, кто девушку ужинает, тот ее и танцует. Однако для настоящего джентльмена верно и обратное.
- Заберу, - хоть и без подлинного энтузиазма, но все-таки согласился я.
- Тогда пора, - объявила она, с явным сожалением вылезая из постели.
Господи, если б я знал, чем в следующие сутки обернутся мои безответственные обещания!
Ветлечебница находилась в переулке возле Большой Пироговки. Приземистый кирпичный особняк, облезлый, как старая дворняга, прятался между корявыми тополями в глубине огороженного чугунной решеткой двора. Вид его был столь мрачен, что я поинтересовался у Тины, какое учреждение помещалось здесь раньше, и мои опасения подтвердились: то ли морг, то ли прозекторская одного из расположенных поблизости медицинских институтов. Оставалось надеяться, что на страждущих братьев наших меньших это не производит такого же гнетущего впечатления, как на их хозяев.
- У вас там хоть водопровод есть? - спросил я с сомнением.
- У нас даже рентген есть, - ответила она с оскорбленным видом.
Рентген мне был ни к чему, а вот водопровод нужен, чтобы набрать воды для омывателя переднего стекла. Я сообщил об этом Тине, но она, неожиданно зардевшись, заявила, что не хотела бы появляться на работе в чьем-то сопровождении, объяснила, где найти кран, мазнула прощально губами по моей щеке и скрылась на лестнице, ведущей куда-то в подвал.
Благородно выждав минут пять, я с большой пластмассовой бутылью из-под «Фанты» в руке вылез из машины и направился по ее следам. Но посреди двора мне навстречу попался какой-то хмурый парень, который, указав подбородком куда-то мне за спину, спросил не очень дружелюбно:
- Глянь, это не твою тачку там курочат?
Я рефлекторно обернулся, но глянуть на тачку не сумел: ее загораживала парочка еще более хмурых детин на голову выше меня и раза в полтора шире в плечах. Один из них просто протянул ко мне руку и железной хваткой взял за горло. А тот, первый, что посоветовал глянуть, навалился сзади, залепляя мне все лицо какой-то остро пахнущей тряпкой. Вот, собственно, и все. Больше ничего не помню...
Пробуждение было мучительным. Первой пришла боль в темечке - острая, как воровская заточка, и такая же безжалостная. Потом вернулось зрение, но его не сразу удалось сфокусировать, и прошло некоторое время, прежде чем я понял, что лежу на спине, глядя в аккуратно обшитый вагонкой потолок. Затем как будто появился слух: я начал различать рядом с собой какой-то тягучий равномерный скрип, но догадаться о его происхождении мне было не по силам. Наконец я пришел в себя настолько, чтобы слегка повернуть голову, а вслед за ней глазные яблоки - и все встало на свои места.
Мое бренное тело помещалось на кушетке, кушетка стояла на веранде, вероятно, загородного дома, а скрип издавало плетеное кресло-качалка. В кресле сидел маленький и чистенький, как весенний воробушек, старичок. Покачиваясь туда и сюда, он смотрел на меня с умильной улыбкой.
- Ну, слава Богу, оклемался, теперь все хорошо будет, - произнес он с видимым облегчением. - А то я уж волноваться начал, не переборщили ли ребята. Ах, молодежь, молодежь, ни в чем не знают меры!
Если он имел в виду ту пакость, которой эти кретины отравили меня во дворе ветлечебницы, то я не мог с ним не согласиться: имел место явный перебор. Его облегчение по поводу того, что я оклемался, тоже было мне близко. Но в том, что все теперь будет хорошо, у меня были серьезные сомнения.
А старичок тем временем, закончив улыбаться, качнулся в мою сторону, но назад откидываться не стал, а замер в этом положении, уставившись на меня блеклыми, как застиранная занавеска, глазами. Некоторое время он рассматривал мою персону без всякого выражения на лице, словно рыбку в аквариуме, потом тяжко вздохнул и сказал огорченно:
- Советовали тебе, уговаривали, а все без толку. Помнишь, мы с тобой про абдуценс-то болтали? Не то ты тогда выбрал, сынок, ох, не то! А теперь видишь какая беда приключилась?
- Дядя Гриша, - просипел я, не узнав собственный голос.
- Точно! - обрадовался он. - Опознал старика! Вот я и говорю: беда. Но ты не унывай, Игорек, абдуценс он и в Африке абдуценс. Всегда есть зло поменьше, а есть побольше. Надо только правильно выбрать.
Я сделал над собой усилие и попытался сесть. С третьего раза у меня получилось. Веранда слегка поплыла перед глазами, но это вскоре прошло. Взглянув на небо, я с удивлением обнаружил, что солнце уже садится, и поразился тому, сколько пролежал без сознания. Дядя Гриша с неподдельным интересом наблюдал за моими барахтаниями.
- Молодец! - похвалил он меня и спросил: - Ну как, беседовать уже можешь?
- О чем?
- О жизни! - захихикал своим старческим тенорком дядя Гриша, но тут же перешел к серьезной, даже скорбной интонации: - О чем же еще? О твоей, сынок, жизни.
Я кивнул, от чего у меня опять все маленько заколыхалось в голове, и сказал:
- Если б хотели убить, давно убили бы.
- Верно, - одобрительно согласился дядя Гриша. - Начал соображать. Но тут что надо помнить? Тут надо помнить, что смертушка она ведь тоже разная. Бывает быстрая и легкая, вроде как водички глоток, а бывает до-олгая и ох какая страшная... Ты мне верь, Игорек, я знаю.
- Верю, - снова кивнул я, но голова больше не закружилась, и это меня обрадовало. - Верю, сразу видно, что вы палач со стажем.
Он склонил голову набок и еще больше сделался похож на воробушка, разглядывающего крошку, прежде чем ее склевать.
- Наверное, обидеть думал? - спросил он добродушно. - Не обидел. Палач, знаешь ли, профессия ничем не хуже других. По нынешним временам даже весьма дефицитная.
Еще по прошлому разу я помнил, что беседовать с этим милым другом все равно что чесать, где чешется, то есть можно бесконечно. Но в данный момент мои полемические возможности были сильно ограничены моим физическим состоянием, поэтому я просто спросил, стараясь говорить погрубее и порешительнее:
- Короче, чего надо?
- Вот это мужской разговор! - обрадовался дядя Гриша. - Сейчас все доложу по порядку, - он выставил вперед маленькую ручку с тонкими сухонькими пальчиками и для начала загнул мизинчик: - Вопрос первый: заметочка сегодня в вашей газетке - твоя работа?
Сердце коротко трепыхнулось и замерло: ну, чего ждал, того и дождался. Теперь думай, что ответить: фамилии там моей, конечно, нет, но уши торчат. Быстро, быстро надо решать, что выгодней.
Не дождавшись от меня немедленного ответа, дядя Гриша нахмурился:
- Так, Игорек, дело у нас не пойдет. Что, мне из тебя каждое слово клешами вытягивать? - Помедлил чуть-чуть, пожал плечами и вздохнул: - А в общем-то, если настаиваешь, можно и клещами. Раскалим их сперва легонько на конфорочке и...
- Моя работа, - прервал я его.
Удовлетворенно скрипнув, дядя Гриша вернулся обратно в радужное настроение:
- Видишь, какая штука абдуценс: и клещи без надобности. Тогда второй вопросик, - он загнул безымянный палец. - Что это за источник у тебя такой, "близкий к криминальному миру", а?
Выбрав направление, я решил пока с него не сворачивать, поэтому отвечал с приятной собеседнику резвостью и в его же манере:
- Аркатов, покойничек. Нешто сами не знаете?
- Я-то знаю, - кивнул он, - да хочу от тебя услышать. И чего еще там этот Аркатов наболтал?
- Что наболтал - все в газете, - пожал я плечами, попутно радуясь, что, кажется, не только плечи, но и руки с ногами вновь обретают способность подчиняться.
- Это что ж, - недоверчиво кхекнув, спросил дядя Гриша, - так прямо и сказал тебе: я, дескать, диспетчер по заказным убийствам? А Барин, значит... как там у тебя? «Активный участник»?
Я кивнул.
- Так не сказал, потому что мне это было и без него известно. А подтвердить - подтвердил.
- И откуда ж это тебе было известно? - воздел брови старичок.
- Кулек сказал. Можете у него спросить.
- У Кулька, дорогой ты мой человек, ничего теперь не спросишь, - грустно сообщил дядя Гриша. - Умер Кулек.
- Царствие ему небесное... - пробормотал я.
- Да, поторопились, - согласился он. - Ну, поехали дальше. Третий вопросик: что за папочку передал тебе Аркатов?
Вот оно наконец: на этот раз сердце подпрыгнуло к горлу и там застряло теплым комком. Папочка. Она или моя последняя надежда, или смерть. Только бы не ошибиться - ни в слове, ни даже в интонации.
- Какая такая папочка? - спросил я удивленно.
Безобидный с виду воробушек начал раздуваться и багроветь, на глазах превращаясь в хищника.
- Ты со мной, сынок, не шути, - угрожающе прошипел дядя Гриша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44