А ну-ка, Семь Солнц, тащи сюда этот кус сала.
Она не спала, он не спал. Рассвело, а они все лежали, потом Балтазар встал, поел холодных шкварок, запил кружкой вина, снова лег, Блимунда лежала не шевелясь, с закрытыми глазами, растягивала пост, чтобы глаза стали острыми, как ланцеты, как два тончайших стилета, когда наконец они увидят солнечный свет, сегодня день, когда надобно видеть, а не глядеть, глядеть дело нехитрое, это могут и те, кто хоть и с глазами, но все равно что слепые. Миновало утро, пришло время полдневной трапезы, обеда, иными словами, и тогда только встает Блимунда, но век не поднимает, Балтазар снова подкрепляется, она не видит, как он ест, а ему все равно ни на сытый желудок, ни натощак не увидеть того, что увидит она, а затем они выходят из дому, день такой безмятежный, словно бы и неподходящий для чудес, Блимунда идет впереди, Балтазар сзади, чтобы она его не видела, а он со слов ее узнавал, что видит она.
И вот что говорит она, У женщины, что сидит там на пороге, во чреве ребенок, мальчик, но пуповина дважды обвивает его горло, то ли умрет, то ли выживет, это мне неведомо, а здесь, под нашими ногами, сверху красная глина, под ней белый песок, потом черный песок, потом гравий, а в самой глуби гранит, а в граните глубокая ямина с водой, и в ней скелет рыбы длиною с меня, больше даже, а вон старик бредет, у него тоже пустой желудок, как и у меня, но у него-то зрение от этого все хуже становится, а тот вон молодчик, что на меня поглядел, гниет от французской болезни и все же улыбается, все из мужского тщеславия, это оно заставляет его поглядывать на женщин и улыбаться им, дай бог тебе, Балтазар, не ведать такого тщеславия и быть со мной в чистоте, а вон идет монах, в кишках у него засел солитер, и, чтобы прокормить его, приходится монаху есть за двоих, а то и за троих, да он и без того ел бы за двоих, а то и за троих, а вон, видишь, мужчины и женщины стоят на коленях перед нишей со статуей святого Криспина, ты видишь, как они крестятся, слышишь, как стучат себе в грудь и хлещут по щекам себя и друг друга в знак покаяния, но я-то вижу внутри оболочек дерьмо и червей, а у того вон мужчины в горле нарыв, сегодня он про то не знает, узнает завтра, да будет уже поздно, исцеления нет, А как я проверю, что все это правда, мне же не увидеть того, о чем ты рассказываешь, спросил Балтазар, и Блимунда отвечала, Вырой клинком ямку вот в этом месте, и найдешь серебряную монету, и Балтазар вырыл ямку и нашел, Ты ошиблась, Блимунда, монета золотая, Тем лучше для тебя, а мне не след было говорить, из чего она, вечно путаю серебро и золото, но угадала же я, что монета там лежит, и ценная, чего же тебе еще, тут тебе и доказательство истины, и прибыток, а пройди тут королева, я бы тебе сказала, что она снова забеременела, но покуда рано еще, не сказать, мальчика носит или девочку, не зря мать моя говаривала, что женскому чреву дай только один раз наполниться, потом уж оно на всю жизнь разохотится, а сейчас скажу тебе, что луна начала меняться, потому что глаза у меня горят, и желтые тени застят мне свет, словно большие вши ползут, лапками перебирают, желтые, кусают мне глаза, ради спасения души твоей, Балтазар, прошу тебя, отведи меня домой, накорми и ляг рядом со мною, когда ты идешь позади, я не могу тебя видеть и не хочу глядеть тебе внутрь, хочу глядеть на тебя, смуглое бородатое лицо, усталые глаза, а губы такие печальные, даже когда ты со мною и хочешь меня, отведи меня домой, я пойду следом за тобою, но с опущенными глазами, потому что дала клятву никогда не заглядывать тебе внутрь, да будет так и да буду я наказана, если когда-нибудь это сделаю.
А теперь давайте-ка мы сами поднимем глаза повыше, пора поглядеть нам, как инфант дон Франсиско, высунувшись в одно из дворцовых окон, палит из ружья в матросов, что карабкаются по мачтам судов, стоящих на приколе у берега Тежо, палит, просто чтобы доказать свою меткость, и, когда попадает, валятся они на палубу, все истекают кровью, есть и убитые, а случись инфанту промахнуться, отделаются сломанной рукой, инфант хлопает в ладоши в неудержимом веселье, покуда слуги перезаряжают ружья, может, вон тот слуга приходится братом вон тому матросу, но на этаком расстоянии голоса крови не услышишь, еще выстрел, еще вопль, еще одно тело упало, а боцман не осмеливается приказать матросам покинуть мачты, чтобы не прогневать его высочество, а потом, служба есть служба, при всех потерях, и когда говорим мы, что он не осмеливается, мы проявляем простодушие, свойственное сторонним наблюдателям, ибо, скорее всего, ему в голову не приходит соображение простой человечности вроде следующего, Этот сукин сын расстреливает моих матросов, тех, кому идти в море, держать путь в Индию, нами проложенный, и в Бразилию, нами открытую, а вместо этого им приказано мыть палубу у него на мушке, да что толковать об этом предмете, все сведется к докучным повторениям, в конце концов, если матроса за пределами устья Тежо поджидает пуля французского корсара, уж лучше получить ее здесь, убитый или раненый, останется он все же у себя на родине, а поскольку помянули мы французского корсара, поглядим-ка подальше, на Рио-де-Жанейро, туда как раз приплыли суда этих наших недругов, и им не понадобилось стрелять, португальцы все отсыпались после обеда, и те, кто за главных на море, и те, кто за главных на суше, французы стали себе на якоря без помех и высадились на берег, словно у себя дома, и вот доказательство, губернатор строго-настрого приказал жителям ничего из домов не выносить, надо думать, были у него на то основания или, по крайней мере, он из страха так поступил, а французы поступили по-своему, прибрали к рукам все, что нашли, а из награбленного то, что не погрузили на суда, распродали на площади, и многим горожанам пришлось купить то, что у них же отняли час назад, а потом французы подожгли здание налогового управления и отправились за город, где по доносу евреев выкопали золото, которое спрятал там кое-кто из городских заправил, а при этом французов-то было тысячи две-три, не больше, а наших десять тысяч, но губернатор состоял с французами в сговоре, тут и сомневаться нечего, среди португальцев предатели не редкость, хотя нельзя судить по одной только видимости, взять, к примеру, солдат из бейрских полков, мы говорили, они переметнулись к неприятелю, какое там переметнулись, просто пошли туда, где их хотя бы накормят, а прочие разбежались по домам, какое это предательство, самое обычное дело, кто посылает солдат на смерть, должен хотя бы кормить их и одевать, пока они живы, а то бродят разутые, не занятые маневрами, забывшие про дисциплину, охотнее своего капитана возьмут на прицел, чем калечить какого-то кастильца, а теперь, если захотим мы посмеяться тому, что видят наши глаза, ведь у Бога всего много, потолкуем-ка про три десятка французских кораблей, каковые, как уже говорилось, появились в виду Пенише, хотя хватало очевидцев, утверждавших, что видели их в Алгарве, тоже близко, и поскольку возникли такого рода подозрения, на всех башнях вдоль Тежо были выставлены дозоры и весь флот был приведен в боевую готовность до Санта-Аполлонии, словно французские суда могли спуститься откуда-то из верховий Тежо, из Сантарена либо Танкоса, хотя французы такой народ, с них все станется, а у нас с флотом дела обстоят плоховато, мы и попросили подмоги у англичан и голландцев, корабли которых также стоят в устье Тежо, они и выстроились там в боевом порядке в ожидании неприятеля, пребывающего где-то в области воображения, в недавние времена уже имела место знаменитая история с треской, а тут оказалось, что пришли корабли, принявшие на борт груз вин в Порто, и французы оказались на поверку английскими купцами, которые занимаются своим торговым делом, а заодно потешаются за наш счет, мы славная пожива для чужеземных любителей шуток, хотя имеются у нас и шутки местного изготовления, причем отменные, отчего не рассказать одну, все было при свете дня, любые глаза увидят, не только такие, как у Блимунды, а случай вышел вот какой, жил-был один священник, и привык он наведываться в такие дома, где женщины были охотницы ублажать себе утробу и еще кое-что, вот и ублажал он там свою плоть, и за столом, и еще кое-где, а мессу всегда служил исправно, но не упускал случая прибрать к рукам то, что плохо лежало, и так перестарался, что одна женщина, обиженная тем, что отдала ему больше, чем ей самой перепало, добилась приказа о его аресте, и по распоряжению коррежедора из ее квартала наряжены были схватить его приставы и судейские, и направились они в дом, где священник уже сожительствовал с другими невинными женщинами, вошли они туда, но дело свое делали так небрежно, что искали его не в той комнате, где лежал он в постели, а в другой, он и успел выскочить оттуда, скатился нагишом по лестнице, расчистил себе путь тычками и пинками, чернокожие полицейские вопили от боли, но все-таки, скуля, побежали за ним вдогонку, а священник-то, и тебе жеребец, и кулачный боец, дал тягу по улице Эспингардейрос, а было это в девятом часу утра, славно день начался, народ хохотал, глядя из окон и дверей, как священник улепетывает, точно заяц, а позади чернокожие, и спереди у него все что нужно, в лучшем виде, благослови его Боже, ведь для человека с такими достоинствами самое подходящее место службы не алтарь, а женские постели, и сие зрелище причинило великое волнение сеньорам, жительницам этой улицы, они, бедняжки, врасплох были захвачены, и еще врасплох были захвачены, а потому и в грехе неповинны, женщины, которые пришли помолиться в Старую церковь Непорочного Зачатия и вдруг видят, влетает туда, отдуваясь, священник в обличье Адама до грехопадения, но отягченный грехами, что тут было, одна углядела, две недоглядели, три проглядели, а он между тем изловчился проскочить в ризницу, где священники дали ему одежду и помогли удрать по кровлям, хотя чему тут дивиться, если францисканцы из Шабрегаса спускают из окон на канатах корзины и поднимают в них женщин к себе в кельи, где и тешатся с ними, а этот священник сам поднимался по лестнице к женщинам, жаждавшим святых его услуг, и, чтобы не нарушать нам обычая, все оставалось, как водится, в пределах от греха до покаяния, так бывает ведь не только во время великопостной процессии, когда свистят на улицах любострастные бичи, сколько грешных мыслей, о коих придется рассказать на исповеди, пришло на ум сеньорам жительницам нижнего Лиссабона и набожным прихожанкам Старой церкви, когда усладили они взор видом столь одаренного природою священника, а стражники-то сзади, Хватай, хватай, Вот бы мне схватить его, А зачем, Уж я знаю, десять раз «Отче наш», десять раз «Славься, царица» и десять реалов милостыни заступнику нашему святому Антонию, и в виде покаяния пролежи, грешница, целый час ничком, сложив руки крестом, как положено, а коли навзничь ляжешь, то вкусишь небесные услады, но поднять повыше надо помыслы, а не юбки, юбки поднимешь, когда в следующий раз грешить будешь.
Всяк пользуется глазами своими, дабы видеть то, что может, или что ему дозволено, или всего лишь малую часть того, что желал бы видеть, но кое-что, бывает, увидишь и по случайности, как Балтазар, который, только потому что работает в лавке на Террейро-до-Пасо, вместе с другими грузчиками и рубщиками мяса вышел на площадь поглядеть на кардинала дона Нуно да Кунью, каковой прибыл, дабы получить из рук короля кардинальскую шляпу, кардинала сопровождает папский легат, они следуют вместе в носилках, обитых алым бархатом с золотыми позументами, с обеих сторон красуется богато вызолоченный кардинальский герб, сзади следует почетная карета, внутри никого, только почет, затем карета с жаровней, там едут стремянный, и личный секретарь, и капеллан, который несет за кардиналом мантию в тех случаях, когда кардиналу подобает являться в мантии, затем появляются два кастильских экипажа, битком набитых капелланами и пажами, а перед носилками двенадцать лакеев, если же прибавить всех кучеров да носильщиков, получится, что для услужения одному-единственному кардиналу нужна целая толпа, мы чуть было не забыли про слугу, выступающего впереди с серебряною булавой, хорошо, вовремя вспомнилось, счастлив народ, который может услаждать себе взор столь пышными зрелищами и высыпал на улицы, дабы лицезреть всю знать, каковая сперва проследовала в дом кардинала, а оттуда уж сопровождает его во дворец, куда Балтазар не вхож и глаза его не проникнут, но мы, поскольку ведаем об особых свойствах глаз Блимунды, вообразим, что и она тут, тогда мы увидим, как кардинал шествует по лестнице между двумя рядами гвардейцев, и король выходит ему навстречу, а кардинал осеняет его крестным знамением, омочив персты во святой воде, а потом король преклоняет колена на одной бархатной подушке, а кардинал на другой, немного позади, перед роскошно убранным алтарем, дворцовый капеллан служит мессу по всем правилам, а по окончании оной папский легат достает бреве о назначении и вручает королю, король принимает и снова возвращает легату, дабы тот прочел бреве сам, только потому, что так велит протокол, ведь король тоже смыслит кое-что в латыни, после чего король принимает из рук легата кардинальскую шляпу и возлагает ее на голову кардинала, каковой исходит христианским смирением, еще бы, нелегко бедному человеку состоять в приближенных у Господа Бога, но церемонии на том не кончились, сперва кардинал сменил облачение и вот предстает перед нами в красном, как подобает его сану, снова беседует с королем, тот сидит под балдахином, кардинал дважды снимает и надевает свой головной убор, король дважды проделывает то же самое со своею шляпой, на третий раз встает и делает четыре шага навстречу кардиналу, наконец оба надевают свои головные уборы, садятся, один повыше, другой пониже, обмениваются несколькими словами, все уже сказано, пора прощаться, шляпу долой, шляпу на голову, но от короля кардинал переходит в покои королевы, там ритуал повторяется во всех подробностях, а в заключение спускается в часовню, где будут петь Те Deum laudamus , воздадим хвалу Господу, каковому приходится терпеть все эти штучки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Она не спала, он не спал. Рассвело, а они все лежали, потом Балтазар встал, поел холодных шкварок, запил кружкой вина, снова лег, Блимунда лежала не шевелясь, с закрытыми глазами, растягивала пост, чтобы глаза стали острыми, как ланцеты, как два тончайших стилета, когда наконец они увидят солнечный свет, сегодня день, когда надобно видеть, а не глядеть, глядеть дело нехитрое, это могут и те, кто хоть и с глазами, но все равно что слепые. Миновало утро, пришло время полдневной трапезы, обеда, иными словами, и тогда только встает Блимунда, но век не поднимает, Балтазар снова подкрепляется, она не видит, как он ест, а ему все равно ни на сытый желудок, ни натощак не увидеть того, что увидит она, а затем они выходят из дому, день такой безмятежный, словно бы и неподходящий для чудес, Блимунда идет впереди, Балтазар сзади, чтобы она его не видела, а он со слов ее узнавал, что видит она.
И вот что говорит она, У женщины, что сидит там на пороге, во чреве ребенок, мальчик, но пуповина дважды обвивает его горло, то ли умрет, то ли выживет, это мне неведомо, а здесь, под нашими ногами, сверху красная глина, под ней белый песок, потом черный песок, потом гравий, а в самой глуби гранит, а в граните глубокая ямина с водой, и в ней скелет рыбы длиною с меня, больше даже, а вон старик бредет, у него тоже пустой желудок, как и у меня, но у него-то зрение от этого все хуже становится, а тот вон молодчик, что на меня поглядел, гниет от французской болезни и все же улыбается, все из мужского тщеславия, это оно заставляет его поглядывать на женщин и улыбаться им, дай бог тебе, Балтазар, не ведать такого тщеславия и быть со мной в чистоте, а вон идет монах, в кишках у него засел солитер, и, чтобы прокормить его, приходится монаху есть за двоих, а то и за троих, да он и без того ел бы за двоих, а то и за троих, а вон, видишь, мужчины и женщины стоят на коленях перед нишей со статуей святого Криспина, ты видишь, как они крестятся, слышишь, как стучат себе в грудь и хлещут по щекам себя и друг друга в знак покаяния, но я-то вижу внутри оболочек дерьмо и червей, а у того вон мужчины в горле нарыв, сегодня он про то не знает, узнает завтра, да будет уже поздно, исцеления нет, А как я проверю, что все это правда, мне же не увидеть того, о чем ты рассказываешь, спросил Балтазар, и Блимунда отвечала, Вырой клинком ямку вот в этом месте, и найдешь серебряную монету, и Балтазар вырыл ямку и нашел, Ты ошиблась, Блимунда, монета золотая, Тем лучше для тебя, а мне не след было говорить, из чего она, вечно путаю серебро и золото, но угадала же я, что монета там лежит, и ценная, чего же тебе еще, тут тебе и доказательство истины, и прибыток, а пройди тут королева, я бы тебе сказала, что она снова забеременела, но покуда рано еще, не сказать, мальчика носит или девочку, не зря мать моя говаривала, что женскому чреву дай только один раз наполниться, потом уж оно на всю жизнь разохотится, а сейчас скажу тебе, что луна начала меняться, потому что глаза у меня горят, и желтые тени застят мне свет, словно большие вши ползут, лапками перебирают, желтые, кусают мне глаза, ради спасения души твоей, Балтазар, прошу тебя, отведи меня домой, накорми и ляг рядом со мною, когда ты идешь позади, я не могу тебя видеть и не хочу глядеть тебе внутрь, хочу глядеть на тебя, смуглое бородатое лицо, усталые глаза, а губы такие печальные, даже когда ты со мною и хочешь меня, отведи меня домой, я пойду следом за тобою, но с опущенными глазами, потому что дала клятву никогда не заглядывать тебе внутрь, да будет так и да буду я наказана, если когда-нибудь это сделаю.
А теперь давайте-ка мы сами поднимем глаза повыше, пора поглядеть нам, как инфант дон Франсиско, высунувшись в одно из дворцовых окон, палит из ружья в матросов, что карабкаются по мачтам судов, стоящих на приколе у берега Тежо, палит, просто чтобы доказать свою меткость, и, когда попадает, валятся они на палубу, все истекают кровью, есть и убитые, а случись инфанту промахнуться, отделаются сломанной рукой, инфант хлопает в ладоши в неудержимом веселье, покуда слуги перезаряжают ружья, может, вон тот слуга приходится братом вон тому матросу, но на этаком расстоянии голоса крови не услышишь, еще выстрел, еще вопль, еще одно тело упало, а боцман не осмеливается приказать матросам покинуть мачты, чтобы не прогневать его высочество, а потом, служба есть служба, при всех потерях, и когда говорим мы, что он не осмеливается, мы проявляем простодушие, свойственное сторонним наблюдателям, ибо, скорее всего, ему в голову не приходит соображение простой человечности вроде следующего, Этот сукин сын расстреливает моих матросов, тех, кому идти в море, держать путь в Индию, нами проложенный, и в Бразилию, нами открытую, а вместо этого им приказано мыть палубу у него на мушке, да что толковать об этом предмете, все сведется к докучным повторениям, в конце концов, если матроса за пределами устья Тежо поджидает пуля французского корсара, уж лучше получить ее здесь, убитый или раненый, останется он все же у себя на родине, а поскольку помянули мы французского корсара, поглядим-ка подальше, на Рио-де-Жанейро, туда как раз приплыли суда этих наших недругов, и им не понадобилось стрелять, португальцы все отсыпались после обеда, и те, кто за главных на море, и те, кто за главных на суше, французы стали себе на якоря без помех и высадились на берег, словно у себя дома, и вот доказательство, губернатор строго-настрого приказал жителям ничего из домов не выносить, надо думать, были у него на то основания или, по крайней мере, он из страха так поступил, а французы поступили по-своему, прибрали к рукам все, что нашли, а из награбленного то, что не погрузили на суда, распродали на площади, и многим горожанам пришлось купить то, что у них же отняли час назад, а потом французы подожгли здание налогового управления и отправились за город, где по доносу евреев выкопали золото, которое спрятал там кое-кто из городских заправил, а при этом французов-то было тысячи две-три, не больше, а наших десять тысяч, но губернатор состоял с французами в сговоре, тут и сомневаться нечего, среди португальцев предатели не редкость, хотя нельзя судить по одной только видимости, взять, к примеру, солдат из бейрских полков, мы говорили, они переметнулись к неприятелю, какое там переметнулись, просто пошли туда, где их хотя бы накормят, а прочие разбежались по домам, какое это предательство, самое обычное дело, кто посылает солдат на смерть, должен хотя бы кормить их и одевать, пока они живы, а то бродят разутые, не занятые маневрами, забывшие про дисциплину, охотнее своего капитана возьмут на прицел, чем калечить какого-то кастильца, а теперь, если захотим мы посмеяться тому, что видят наши глаза, ведь у Бога всего много, потолкуем-ка про три десятка французских кораблей, каковые, как уже говорилось, появились в виду Пенише, хотя хватало очевидцев, утверждавших, что видели их в Алгарве, тоже близко, и поскольку возникли такого рода подозрения, на всех башнях вдоль Тежо были выставлены дозоры и весь флот был приведен в боевую готовность до Санта-Аполлонии, словно французские суда могли спуститься откуда-то из верховий Тежо, из Сантарена либо Танкоса, хотя французы такой народ, с них все станется, а у нас с флотом дела обстоят плоховато, мы и попросили подмоги у англичан и голландцев, корабли которых также стоят в устье Тежо, они и выстроились там в боевом порядке в ожидании неприятеля, пребывающего где-то в области воображения, в недавние времена уже имела место знаменитая история с треской, а тут оказалось, что пришли корабли, принявшие на борт груз вин в Порто, и французы оказались на поверку английскими купцами, которые занимаются своим торговым делом, а заодно потешаются за наш счет, мы славная пожива для чужеземных любителей шуток, хотя имеются у нас и шутки местного изготовления, причем отменные, отчего не рассказать одну, все было при свете дня, любые глаза увидят, не только такие, как у Блимунды, а случай вышел вот какой, жил-был один священник, и привык он наведываться в такие дома, где женщины были охотницы ублажать себе утробу и еще кое-что, вот и ублажал он там свою плоть, и за столом, и еще кое-где, а мессу всегда служил исправно, но не упускал случая прибрать к рукам то, что плохо лежало, и так перестарался, что одна женщина, обиженная тем, что отдала ему больше, чем ей самой перепало, добилась приказа о его аресте, и по распоряжению коррежедора из ее квартала наряжены были схватить его приставы и судейские, и направились они в дом, где священник уже сожительствовал с другими невинными женщинами, вошли они туда, но дело свое делали так небрежно, что искали его не в той комнате, где лежал он в постели, а в другой, он и успел выскочить оттуда, скатился нагишом по лестнице, расчистил себе путь тычками и пинками, чернокожие полицейские вопили от боли, но все-таки, скуля, побежали за ним вдогонку, а священник-то, и тебе жеребец, и кулачный боец, дал тягу по улице Эспингардейрос, а было это в девятом часу утра, славно день начался, народ хохотал, глядя из окон и дверей, как священник улепетывает, точно заяц, а позади чернокожие, и спереди у него все что нужно, в лучшем виде, благослови его Боже, ведь для человека с такими достоинствами самое подходящее место службы не алтарь, а женские постели, и сие зрелище причинило великое волнение сеньорам, жительницам этой улицы, они, бедняжки, врасплох были захвачены, и еще врасплох были захвачены, а потому и в грехе неповинны, женщины, которые пришли помолиться в Старую церковь Непорочного Зачатия и вдруг видят, влетает туда, отдуваясь, священник в обличье Адама до грехопадения, но отягченный грехами, что тут было, одна углядела, две недоглядели, три проглядели, а он между тем изловчился проскочить в ризницу, где священники дали ему одежду и помогли удрать по кровлям, хотя чему тут дивиться, если францисканцы из Шабрегаса спускают из окон на канатах корзины и поднимают в них женщин к себе в кельи, где и тешатся с ними, а этот священник сам поднимался по лестнице к женщинам, жаждавшим святых его услуг, и, чтобы не нарушать нам обычая, все оставалось, как водится, в пределах от греха до покаяния, так бывает ведь не только во время великопостной процессии, когда свистят на улицах любострастные бичи, сколько грешных мыслей, о коих придется рассказать на исповеди, пришло на ум сеньорам жительницам нижнего Лиссабона и набожным прихожанкам Старой церкви, когда усладили они взор видом столь одаренного природою священника, а стражники-то сзади, Хватай, хватай, Вот бы мне схватить его, А зачем, Уж я знаю, десять раз «Отче наш», десять раз «Славься, царица» и десять реалов милостыни заступнику нашему святому Антонию, и в виде покаяния пролежи, грешница, целый час ничком, сложив руки крестом, как положено, а коли навзничь ляжешь, то вкусишь небесные услады, но поднять повыше надо помыслы, а не юбки, юбки поднимешь, когда в следующий раз грешить будешь.
Всяк пользуется глазами своими, дабы видеть то, что может, или что ему дозволено, или всего лишь малую часть того, что желал бы видеть, но кое-что, бывает, увидишь и по случайности, как Балтазар, который, только потому что работает в лавке на Террейро-до-Пасо, вместе с другими грузчиками и рубщиками мяса вышел на площадь поглядеть на кардинала дона Нуно да Кунью, каковой прибыл, дабы получить из рук короля кардинальскую шляпу, кардинала сопровождает папский легат, они следуют вместе в носилках, обитых алым бархатом с золотыми позументами, с обеих сторон красуется богато вызолоченный кардинальский герб, сзади следует почетная карета, внутри никого, только почет, затем карета с жаровней, там едут стремянный, и личный секретарь, и капеллан, который несет за кардиналом мантию в тех случаях, когда кардиналу подобает являться в мантии, затем появляются два кастильских экипажа, битком набитых капелланами и пажами, а перед носилками двенадцать лакеев, если же прибавить всех кучеров да носильщиков, получится, что для услужения одному-единственному кардиналу нужна целая толпа, мы чуть было не забыли про слугу, выступающего впереди с серебряною булавой, хорошо, вовремя вспомнилось, счастлив народ, который может услаждать себе взор столь пышными зрелищами и высыпал на улицы, дабы лицезреть всю знать, каковая сперва проследовала в дом кардинала, а оттуда уж сопровождает его во дворец, куда Балтазар не вхож и глаза его не проникнут, но мы, поскольку ведаем об особых свойствах глаз Блимунды, вообразим, что и она тут, тогда мы увидим, как кардинал шествует по лестнице между двумя рядами гвардейцев, и король выходит ему навстречу, а кардинал осеняет его крестным знамением, омочив персты во святой воде, а потом король преклоняет колена на одной бархатной подушке, а кардинал на другой, немного позади, перед роскошно убранным алтарем, дворцовый капеллан служит мессу по всем правилам, а по окончании оной папский легат достает бреве о назначении и вручает королю, король принимает и снова возвращает легату, дабы тот прочел бреве сам, только потому, что так велит протокол, ведь король тоже смыслит кое-что в латыни, после чего король принимает из рук легата кардинальскую шляпу и возлагает ее на голову кардинала, каковой исходит христианским смирением, еще бы, нелегко бедному человеку состоять в приближенных у Господа Бога, но церемонии на том не кончились, сперва кардинал сменил облачение и вот предстает перед нами в красном, как подобает его сану, снова беседует с королем, тот сидит под балдахином, кардинал дважды снимает и надевает свой головной убор, король дважды проделывает то же самое со своею шляпой, на третий раз встает и делает четыре шага навстречу кардиналу, наконец оба надевают свои головные уборы, садятся, один повыше, другой пониже, обмениваются несколькими словами, все уже сказано, пора прощаться, шляпу долой, шляпу на голову, но от короля кардинал переходит в покои королевы, там ритуал повторяется во всех подробностях, а в заключение спускается в часовню, где будут петь Те Deum laudamus , воздадим хвалу Господу, каковому приходится терпеть все эти штучки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59