– Ну вот. Должно быть, это единственное, что можно пока сделать.
Сидя за своим черным столом, Мегрэ с неведомым ему дотоле раздражением вот уже несколько часов подряд занимался разбором каких-то замусоленных документов и бумаг, выслушивал скучные жалобы консьержей и объяснения уличных торговцев и продавцов газет.
Самые невероятные решения приходили ему на ум: скажем, немедленно подать в отставку.
Итак, единственное, что, по мнению комиссара, следовало предпринять, – это собрать сведения о флейтисте. А почему бы не арестовать его и не избить?
Мегрэ мог бы также позвонить высшему начальству и даже пойти к нему на прием. Он был лично знаком с Ксавье Гишаром, начальником Сыскной полиции. Тот довольно часто проводил отпуск неподалеку от их деревни, в Аллье, и был когда-то дружен с отцом Мегрэ.
Он не то чтобы протежировал Мегрэ, но тайно следил за ним издали, вернее, сверху, и, по-видимому, именно при его содействии вот уже четыре года Мегрэ то и дело переводили с одной работы на другую, чтобы он на опыте познакомился со всеми пружинами полицейской службы.
«Минар не сумасшедший. Он не был пьян. Он видел, как открылось окно. Он слышал выстрел. И я сам прекрасно видел масляные пятна на мостовой».
Он все это выложит, черт возьми… И потребует… И вдруг ему пришла в голову одна мысль. Он вышел из комнаты, спустился по лесенке из трех ступенек и очутился в дежурке, где агенты в форме играли в карты.
– Скажите, бригадир, все, кто дежурил этой ночью, уже сдали свои рапорты?
– Нет, еще не все.
– Мне хотелось бы, чтоб вы спросили у них: не заметил ли кто-либо из ваших между двенадцатью ночи и двумя утра машину марки «дион-бутон» в нашем квартале? Шофер в кожаном пальто серого цвета и в больших очках. Был ли кто-нибудь еще в машине, не известно.
Обойдемся без комиссара! «Всякое начатое следствие или наблюдение…»
Он прекрасно знал теорию. Будь то Бальтазар или не Бальтазар, но следствие ведет он.
В полдень сон начал одолевать Мегрэ, но его очередь завтракать еще не подошла. Веки его смыкались. Он по несколько раз задавал посетителям один и тот же вопрос.
Вернулся Бессон. Запах абсента, исходивший от его усов, напоминал о прохладе бистро или о мягком освещении террасы одного из кафе на Больших Бульварах.
– Шеф еще здесь?
Комиссара не оказалось, я Бессон присел рядом с Мегрэ, чтобы составить рапорт.
– Бедняга! – вздохнул он.
– Кто?
– Флейтист.
И Бессон, пышущий здоровьем розовощекий крепыш, продолжал:
– Прежде всего, у него туберкулез. Одного этого уже предостаточно. Вот уже два года его пытаются отправить в горы, но он и слушать не желает.
В сторону площади Сен-Жорж с топотом проскакали лошади. Утром состоялся военный парад на площади Инвалидов, и теперь войска возвращались в свои казармы. В городе все еще царило возбуждение, повсюду реяли знамена, разгуливало множество военных в парадной форме, играли оркестры, пестрая толпа спешила в Елисейский дворец, где давали большой официальный завтрак, – Они живут в двухкомнатной квартире, окнами во двор. Пятый этаж без лифта.
– Вы поднимались к ним?
– Я говорил с угольщиком, который живет в этом же доме, и с консьержкой – она оказалась моей землячкой. Не проходит и месяца, чтобы жильцы не жаловались на него из-за флейты: он играет с утра до ночи, открыв настежь окна. Консьержка к нему очень хорошо относится. Угольщик тоже, хотя он ему задолжал за уголь. Что же до его матроны… – Вы ее видели?
– Она вышла из дому как раз в тот момент, когда я сидел у консьержки. Полная брюнетка с глазами, мечущими искры. Этакая Кармен! Всегда в халате и в шлепанцах, шляется по лавчонкам своего квартала. Она только и делает, что ходит по гадалкам. Мужа осыпает бранью. Консьержка считает даже, что она его бьет. Бедняга!..
Бессон с трудом написал несколько фраз: он был не силен в составлении рапортов.
– Я сел в метро и отправился к хозяину флейтиста в ресторан «Клиши». Ничего плохого мне о нем не сказали. Не пьет. Приходит всегда за пять минут до начала работы. Со всеми приветлив, кассирша его просто боготворит.
– Где он был сегодня утром?
– Не знаю. Дома его не было. Консьержка мне бы сказала.
Мегрэ вышел из комиссариата и отправился в маленький бар на площади Сен-Жорж – съесть пару крутых яиц и выпить кружку пива. Когда он вернулся, на его столе лежала записка от бригадира:
Полицейский Жюллиан заметил, что в час тридцать ночи около дома № 28 по улице Маиса остановился автомобиль марки «дион-бутон». Кроме шофера (описание совпадает), в нем никого не было. Минут десять автомобиль стоял на улице Мансар, а затем уехал в направлении улицы Бланш.
Зазвенел звонок под часами, и Мегрэ, поспешно вскочив, открыл обитую войлоком дверь. Комиссар уже вернулся. На столе начальника Мегрэ увидел свой рапорт с красными карандашными пометками.
– Входите, голубчик. Присаживайтесь. Это было проявлением необыкновенного расположения, ибо комиссар без зазрения совести позволял своим сотрудникам стоять перед ним навытяжку.
– Полагаю, вы все утро только и делали, что проклинали меня.
Он тоже был в мундире, но его мундир был от лучшего портного с площади Вандом, и жилет, как всегда, самого изысканного тона.
– Я тщательно изучил ваш рапорт. Что ж, отличный рапорт! Кажется, я вам об этом уже говорил. К тому же я беседовал с Бессоном по поводу вашего друга флейтиста.
Мегрэ решил действовать напролом:
– Жандро-Бальтазары вам не звонили?
– Звонили, но говорили со мной вовсе не в том тоне, в каком вы думаете. Ришар Жандро был великолепен, хотя немного и подтрунивал над вами и вашим усердием. Вы, вероятно, ожидали, что он будет жаловаться на вас? Произошло обратное. То обстоятельство, что он счел вас неопытным и горячим, вас, надеюсь, не обижает. Но именно поэтому он разрешил себе милую шутку и открыл перед вами двери своего дома.
Мегрэ насупился. Начальник смотрел на него с лукавой улыбкой – той улыбкой, что являлась как бы отличительной чертой всех светских «скептиков», всех «прожигателей жизни», как тогда модно было их называть.
– А теперь скажите-ка, дорогой мой, как бы вы поступили сегодня утром, будучи на моем месте?
И так как Мегрэ безмолвствовал, он продолжал:
– Затребовали бы ордер на обыск? Но, прежде всего, на каком основании? На основании поступившей жалобы? Но она ведь не на Жандро. Кто-нибудь застигнут на месте преступления? Ничего подобного. Имеются раненые, убитые? Неизвестно. К тому же вы нынче ночью обследовали дом, все его закоулки, видели всех его обитателей. Поймите меня правильно. Догадываюсь, какие мысли терзали вас все утро: я – приятель Жандро. Часто бываю у них. Принадлежу к тому же кругу, что они. Признайтесь, ведь вы полагали, что я буду необъективен.
– Имеется жалоба и показания Минара.
– Того самого флейтиста? Разберемся сейчас и в этом. Около половины второго ночи он пытается проникнуть силой в особняк под тем предлогом, что слышал крики о помощи.
– Он видел…
– Не забывайте, видел-то и слышал он один, а никто из соседей даже не проснулся. Поставьте себя на место дворецкого, разбуженного громкими ударами в дверь…
– Простите! Этот самый Луи был полностью одет, даже при галстуке, – в половине второго ночи, причем, когда Минар звонил, все огни в доме были погашены.
– Пусть так. Заметьте, однако, кто заявляет, будто дворецкий был полностью одет? Опять-таки ваш флейтист. Допустим, что так оно и было. Так что же это, преступление? Правда, Минара довольно грубо выставили на улицу. Но как бы действовали вы, если бы какой-то одержимый среди ночи ворвался к вам в дом, предполагая, что вы убиваете вашу жену?
Он протянул сигареты с золотым мундштуком Мегрэ, который в очередной раз напомнил, что не курит сигарет. Впрочем, Ле Брэ и сам знал об этом. Просто такая у него была привычка, снисходительный жест аристократа.
– Подойдем теперь к вопросу с чисто административной стороны. Вы составили рапорт, и он должен пройти обычный путь: лечь на стол префекта полиции, который решит, следует ли передать его в прокуратуру. Жалоба флейтиста на дворецкого тоже пойдет по своим каналам.
Мегрэ злыми глазами пристально смотрел на своего начальника и думал об отставке. Он уже догадывался, что последует за этим.
– Семью Жандро-Бальтазар в Париже хорошо знают. Любая бульварная газетенка рада будет малейшему поводу, чтобы скомпрометировать их.
Мегрэ сухо произнес:
– Мне все ясно.
– И вы меня ненавидите, не правда ли? Вы думаете, что я защищаю этих людей, потому что они сильные мира сего и потому что они мои друзья.
Мегрэ сделал движение, чтобы взять со стола свои бумаги и разорвать их – намек комиссара был более чем понятен. После этого он вернется в общий зал и по возможности твердой рукой напишет заявление об отставке.
– А теперь, милый мой Мегрэ, я хочу сообщить вам одну новость.
Очень странно: насмешка начальника звучит дружелюбно.
– Сегодня утром, когда я читал ваш рапорт, какая-то навязчивая мысль все время тревожила меня. Не знаю, случалось ли вам испытывать нечто подобное. Знаешь, что должен что-то вспомнить, но чем мучительнее пытаешься вспомнить, тем меньше тебе это удается. Одно мне было совершенно ясно – это нечто весьма важное, нечто такое, что может в корне изменить весь ход событий. И, наконец, эврика, вспомнил! И когда? Именно в тот момент, когда я отправился завтракать. Против обыкновения, я завтракал дома, так как к нам были званы гости. Посмотрев на жену, я сразу восстановил в памяти пропавшее звено. Оказывается, мне не давала покоя все утро одна фраза, оброненная ею. Но какая? Внезапно, уже когда я доедал омлет, меня осенило. Вчера, перед тем как уехать из дому, я спросил, как обычно: «Что вы делаете сегодня вечером?» И жена ответила: «Пью чай в Сент-Онорэ вместе с Бернадеттой и Лиз». Бернадетта – это графиня д'Эстиро. А Лиз – Лиз Жандро-Бальтазар.
Он умолк, уставившись на Мегрэ своими блестящими глазами.
– Вот так, друг мой. Мне оставалось только выяснить, действительно ли Лиз пила вчера в пять часов чай вместе с моей женой в одном из салонов Пифана. Жена подтвердила. И ни разу речь не заходила о том, что Лиз едет в Ансеваль. Вернувшись, я снова весьма тщательно перечитал ваш рапорт.
Лицо Мегрэ прояснилось, он уже открыл рот, чтобы дать выход своему восторгу.
– Минутку! Не торопитесь. Этой ночью вы нашли комнату Лиз Жандро пустой. Ее брат заявил, что она уехала в Ньевр.
– Следовательно… – Ничего из этого не следует. Ришар Жандро давал показания не под присягой. У вас не было никакого ордера, никакого основания для допроса.
– Но теперь… – Теперь – не более, чем вчера. Вот почему я вам советую… Мегрэ окончательно растерялся. Ему устроили разнос, но в таком дружеском тоне, что он не знал, как на него реагировать. Его бросило в жар. Он был оскорблен в своих лучших чувствах: с ним обращались, как с мальчишкой!
– Каковы ваши планы на отпуск? Он ответил явно невпопад.
– Мне известно, что чиновники имеют обыкновение заблаговременно готовиться к праздникам и отпускам. Но, если вам угодно, вы можете с сегодняшнего дня взять отпуск. Думаю даже, что это в какой-то мере успокоит мою совесть. В особенности если вы не намерены покинуть Париж. Полицейский в отпуске – уже не полицейский, и он может позволить себе такие действия, за которые администрация не будет в ответе.
У Мегрэ снова мелькнула надежда. Но он все еще продолжал сомневаться. Боялся нового поворота событий, нового подвоха.
– Надеюсь, конечно, что никаких жалоб на вас поступать не будет. Если у вас появится необходимость что-либо сообщить мне или просто посоветоваться, звоните на бульвар Курсель. Номер моего телефона вы найдете в справочнике.
Мегрэ уже собирался было поблагодарить, но комиссар, легонько подталкивая его к двери, вдруг обронил, будто бы припоминая пустяковую деталь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20