Наконец он звонил, дверь отворялась, он поднимался. Походка у него была вызывающе упругая, издевательски уверенная, и Доминике это не нравилось.
Этой ночью квартиранты невольно причинили ей боль. После обеда они вернулись вместе с одной подружкой, которая бывала у них и раньше, но днем.
По-видимому, они принесли с собой шампанское: слышно было, как хлопают пробки. Они были очень веселы. Проигрыватель играл не умолкая.
Голос Лины раздражал, нагонял тоску: чем больше она хмелела, тем он становился пронзительнее, а потом она уже ничего не говорила, а только смеялась, смеялась без конца.
Доминика ни разу не взглянула в замочную скважину.
Тем не менее она чувствовала, какое двусмысленное возбуждение царит по ту сторону, слышала голос Альбера Кайля, умоляюще твердивший:
— Нет, нет!.. Оставайтесь!.. Уже поздно… Мы вам найдем местечко…
Внезапно он выключил свет, и теперь она слышала, как они толкутся но комнате, шушукаются, натыкаются друг на друга в темноте; до нее донеслись смешки, вялые протесты.
— Вам тесно?
Они улеглись втроем. Поворочались. Лина затихла первая, смирившись с неизбежностью, но остальные двое, как поняла Доминика, еще долго не спали, и она чутко вслушивалась в эту их тайную возню, приглушенную взмокшими от пота простынями.
Почему это оказалось для нее разочарованием? В конце концов она заснула.
Рано утром ее встретило легкое солнце; на перекрестке бульвара Османи щебетали воробьи, рассевшись на своем дереве. Как всегда, в восемь Сесиль спустилась и раздвинула занавески на окнах третьего этажа, везде, кроме спальни, в которую она входила только по звонку Антуанетты.
И Доминика увидела это одновременно с горничной.
В будуаре на круглом столике лежала мужская шляпа, серая фетровая шляпа, а рядом пальто.
Рано или поздно это неизбежно должно было случиться: любовник проспал.
Глазки Сесили вспыхнули от радости, она ринулась на верхний этаж, к г-же Руэ, которая еще не успела занять свой наблюдательный пункт в башне.
— В спальне у мадам-мужчина!
Застыв на месте, Доминика мысленно пережила целую драму: у нее еще есть время выбежать на улицу, проскользнуть к угольщику — там стоит телефон.
— Алло!.. Это говорит ваш друг… Не важно… Впрочем, вы знаете, кто я… Да… Горничная видела пальто и шляпу… Она пошла сообщить госпоже Руэ… Сию минуту старуха спустится…
Она представила себе все это, но не двинулась с места.
Наверху сидели за столом г-жа Руэ и ее муж. Вероятно, поспорили о том, кому из них идти вниз…
В конце концов пошла она. Муж остался в квартире наверху. Сегодня утром он не ушел из дому, не отправился своим размеренным шагом на улицу Кокильер.
— Тебе лучше остаться… Мало ли что…
Доминик видела, как г-жа Руэ, опираясь на палку, вступила в будуар, презрительно ткнула пальцем в шляпу и пальто, села в кресло, которое ей придвинула Сесиль.
А те двое спят по-прежнему или слышали?..
Г-жа Руэ была неподвижна и грозна, как никогда прежде. Выдержка у нее колоссальная. Казалось, она наконец упивается, не упуская ни капли, этим часом, к которому готовилась годами.
Она ждала, уверенная, что ее час придет. Уже много месяцев, каждый день, за каждой едой, каждый раз, когда Антуанетта к ней поднималась, ее взгляд вперялся в невестку, словно она хотела увериться, что ждать ей уже недолго.
Половина девятого, без четверти девять — никакого движения. Лишь без десяти девять занавеска на окне спальни слегка дрогнула, потом ее раздвинули полностью, и Доминика увидела Антуанетту, которая поняла, что попалась в ловушку.
Она не посмела позвонить горничной. Не посмела и отворить дверь в будуар.
Нагнулась к замочной скважине, но оттуда ей было не видать свекрови, сторожившей дверь.
Мужчина сидел на краю кровати, наверно, ему тоже было не по себе, но насмешливый вид ему не изменил. Она нервно проговорила:
— Одевайся же! Чего ты ждешь?
Он закурил первую с утра сигарету и оделся.
— Оставайся здесь… Не двигайся… Хотя нет… Иди в ванную… Держись уверенно…
Затем Антуанетта, одетая в пеньюар с широкими болтающимися рукавами, обутая в голубые атласные шлепанцы, глубоко вздохнула и наконец отворила дверь.
И вот они лицом к лицу. Старая г-жа Руэ, не нарушая молчания, не глядя на невестку, сверлит взглядом пальто и шляпу, лежащие на столике.
Антуанетта не раздумывая, яростно бросилась в атаку; в ту же секунду ее подхватила волна возбуждения и понесла все выше и выше.
— Что вы здесь делаете? Отвечайте! Вы забыли, что я у себя дома? Да, что бы вы там ни думали, я еще у себя дома. Приказываю вам выйти, слышите? Я дома, дома, и имею право у себя дома делать все, что хочу!
Перед ней, опираясь на трость с резиновым наконечником, сидела мраморная статуя с ледяным взглядом.
Антуанетта была не в состоянии стоять на месте, она ходила по комнате, полы ее пеньюара разлетались, она еле сдерживалась, чтобы не разбить что-нибудь или не броситься на ненавистную старуху.
— Приказываю вам выйти. Вы меня слышите? Хватит с меня! Да, хватит с меня вашего кривляния, ваших родственничков, вашего дома… Хватит…
Мужчина оставил дверь ванной открытой, и Доминика видела, как он слушает, по-прежнему не выпуская изо рта сигареты.
Губы г-жи Руэ ни на миг не шевельнулись. Ей нечего было сказать. Да и незачем. Только уголки ее губ поползли вниз, выражая глубочайшее презрение, невыразимое отвращение, покуда Антуанетта, распаляясь, давала себе все больше воли.
Надо ли было вслушиваться в ее слова? Жесты, позы, разметавшиеся во все стороны волосы, вздымавшаяся грудь говорили достаточно красноречиво.
— Чего вы ждете? Хотите узнать, есть у меня любовник или нет? Да! У меня есть любовник. Мужчина! Настоящий мужчина, не то что жалкий ублюдок, ваш сынок. Хотите на него посмотреть? Вы этого ждете? Пьер!.. Пьер!..
Мужчина не двинулся с места.
— Иди же сюда, покажись моей свекрови! Теперь вы довольны? Да! Знаю, что вы скажете… Вы хозяйка этого дома… И где вы только не хозяйка! Я-то уйду, это решено.
Но не раньше, чем душу облегчу! Да, у меня есть любовник… А вы и ваша семья, ваша кошмарная семейка, вы…
Доминика побледнела. В какой-то момент взгляд разбушевавшейся Антуанетты упал на нее, и Антуанетта на секунду остановилась, как будто обрадовалась, что кто-то ее видит сейчас, ухмыльнулась, а потом раскричалась еще пуще; тем временем ее любовник пошел к двери, а г-жа Руэ по-прежнему не двигалась и ждала, пока все кончится и дом наконец освободится от посторонних.
Не меньше получаса Антуанетта суетилась, одевалась, то входила в спальню, то выходила, обращалась то к мужчине, то к свекрови.
— Я ухожу, но…
Наконец она собралась. Она опять накинула норковую шубку, роскошь которой совершенно не вязалась с ее бесстыжим поведением.
Она подошла к дверям, выкрикнула последнее оскорбление, взяла любовника под руку, но вернулась, чтобы бросить в лицо Сесили, о которой чуть не забыла и которая застыла в дверях кухни, грязное ругательство.
Улица была безлюдна и залита мягким светом. Доминика перевела взгляд вниз и увидела, как парочка выходит из дому, ловит такси; всем распоряжалась Антуанетта, тащившая своего спутника за собой.
Г-жа Руэ обернулась к Сесили и произнесла:
— Заприте дверь… Нет. Сначала сходите за хозяином.
Он спустился. Коротко, в двух словах, ему сообщили о происшедшем. Г-жа Руэ тяжело поднялась с кресла и, покуда Сесиль караулила на лестнице, принялась осматривать мебель, ящики, хватать вещи, принадлежавшие сыну: в руках у нее появлялись то часы-хронометр с цепочкой, то фотографии, то запонки, всякие мелочи, не имеющие ценности, и даже серебряная авторучка-все это продолжалось не меньше часу.
Она отдала добычу мужу.
— Она вернется. Насколько я ее знаю, она пошла к матери. Мать сразу подумает о практических вопросах. Очень скоро они обе заявятся за вещами.
Так и есть. На площади Бланш такси остановилось, любовник вышел прямо в успокаивающую свежесть привычной обстановки и безмятежно зашагал к кафе.
— Я тебе позвоню…
Такси проехало по улице Коленкур. Мать Антуанетты, повязав платком седеющие волосы, убирала спальню в облаке светящейся пыли.
— Попалась!
Отчаяние. Тревога.
— Зачем ты это сделала?
— Ох, мама, только без проповедей, прошу тебя! Я сыта по горло! С меня хватит!
— Сестре не звонила? Может быть, посоветоваться с ней…
Дело в том, что юная Колетта с простодушно вздернутой губкой, с наивной неотразимой улыбкой, была самым деловым человеком в этой семье.
— Алло!.. Да… Как, как?.. Ты думаешь, что… Да, с них станется… А, у тебя есть?.. Погоди, запишу… Мама, дай карандаш, пожалуйста… Пален… так, судебный исполнитель… улица… какая улица? Так, записала…
Спасибо… Еще не знаю, в котором часу… Нет, не у мамы… Во-первых, здесь негде… А потом… Так, поняла!.. В моем положении…
У квартирантов стоит хохот: Лина мается с похмелья, воображает, что заболела, скулит, злится.
— Вы надо мной издеваетесь… Уж я-то знаю, вы надо мной издеваетесь… Я всю ночь задыхалась от жары! А вы оба все время брыкались!
В квартире напротив Сесиль отворила все окна, словно жильцы выехали.
В одиннадцать у дома остановилось такси. Оттуда вышла Антуанетта, а с ней мать и уныло одетый человек, который оглядел дом сверху донизу с таким видом, словно намеревался составить его опись. За ними подъехал мебельный фургон кричаще-желтого цвета.
О завтраке пришлось забыть. На ближайшие три часа в квартирке, которая, казалось, состояла теперь всего из одной комнаты, воцарилась суматоха; рабочие разбирали мебель, судебный исполнитель записывал каждую вещь, которую выносили за порог, и Антуанетта, судя по всему, втайне ликовала, глядя, как по частям выносят обстановку, как с окон и дверей исчезают занавески, а из-под сорванных с места ковров проступает серый паркет.
Она сунула нос повсюду, проверяя, не забыла ли чего.
Сама вспомнила о вине для рабочих и сбегала за ним в подвал. Заметила, что некоторых вещей не хватает, позвала исполнителя, продиктовала ему, тыкая рукой в потолок, обвиняя свекровь.
За утро растоптали, растрясли, уничтожили целую жизнь — размашисто, лихо, с садистским удовольствием.
Антуанетта внесла в это столько ожесточения, что мать со страху не знала, куда деться, а Доминика у своего окна чувствовала, что у нее сжимается сердце.
Доминика не завтракала. Она не была голодна, и у нее не хватало духу сходить в магазин.
Квартиранты ушли. Лина, которой солнечные лучи напомнили о весне, оделась в светлый костюмчик и нацепила маленькую красную шляпку. Альбер, гордый и счастливый до невозможности, вышагивал между женой и новой подружкой, которая провела ночь у них в постели.
Комната м-ль Огюстины на самом верху была еще не сдана. В этой комнате полагалось жить прислуге, но она оказалась лишней. Теперь надо было подыскать другую старую деву, которая бы ее сняла, и консьержка даже не удосужилась написать объявление, а просто сообщила окрестным лавочникам.
Один фургон под окнами сменился другим. Г-жа Руэ у себя в башне прислушивается к грохоту, несущемуся снизу, а когда все наконец опустеет, когда не останется ничего — ни мебели, ни ковра, ни занавески, а главное, ни одной живой души, — она спустится и победоносным взглядом окинет поле сражения.
В два часа из такси вышла Колетта, расцеловалась с сестрой, с матерью, но времени терять не стала и ничему не удивилась, а только указала на канделябр из хромированного металла, и Антуанетта пожала плечами:
— Если хочешь, возьми себе!
Колетта велела снести канделябр в такси и увезла его.
Антуанетта, что ли, так распорядилась? Или рабочие прихватили эти горшки в задней комнате заодно с остальными вещами? Так или иначе, Доминика видела, как человек в халате вынес на тротуар оба горшка с комнатными растениями, и они исчезли в кузове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22