– Отнюдь, – возразил Роумэн. – Математический расчет. Люди они балованные, дисциплине не учены, жизни не знают, язык развязан, запрещенных тем для дискуссий нет, вот вам и провал, поверьте... Ну, хорошо, Габриэль, действительно, трудно... Дик?
– С Диком согласен. Вам я даю имя Макс.
Роумэн полез за своими мятыми сигаретами; не отводя глаз от Гуарази, спросил:
– А если мне такой псевдоним не нравится?
– Придется привыкнуть. Как-никак операцию поручено провести мне, а не вам. Прежде чем я познакомлю вас с моими помощниками, пожалуйста, расскажите подробно, что нам предстоит сделать.
– Я расскажу... Я все расскажу, Дик... Только сначала позвольте задать один вопрос.
– Пожалуйста.
– Тот, прежний контракт, по которому вы работали с Гаузнером, Кемпом и Ригельтом, расторгнут?
– Почему вы интересуетесь прошлым?
– Потому что сейчас мы должны работать против них. Сидеть на двух стульях невозможно.
– Будем считать, что контракт расторгнут. Но я хочу внести ясность, Макс... Мы не заключали соглашения с нацистами... Соглашение было достигнуто здесь, в Нью-Йорке, с американцами.
– Значит, Макайр, – задумчиво, словно бы самому себе, сказал Роумэн. – Я так и думал, обидно...
– Я не знаю фамилии того американца.
– Но вы его видели?
– Да, однажды.
– Опишите.
Гуарази покачал головой:
– Вы же знаете, мы исповедуем закон молчания, нарушение стоит жизни, а я люблю жизнь... Итак, к делу...
– К делу так к делу, – согласился Роумэн и посмотрел на часы. – В нашем распоряжении трое суток, Дик. Если мы опоздаем – местечко называется Вилла Хенераль Бельграно, сто сорок километров от Кордовы, Аргентина, – то можно и не вылетать...
– Сколько я помню авиакарты мира, Макс, такого авиапорта не существует.
– На картах нет. А в жизни – да. Там аэродром, который может принять одномоментно три транспортных самолета, иначе говоря, батальон захвата... Мы должны прибыть туда на маленькой южноамериканской авиетке, в противном случае мы демаскируем себя.
– У вас есть средства, на которые мы приобретем авиетку? – поинтересовался Гуарази. – Где? Кто ее будет вести?
– Маленький самолет нам даст диктатор Никарагуа Сомоса, Дик.
– Гарантии?
– Мы их получим в Панаме завтра днем, – самолет уходит в семь тридцать, так что в два часа будем на месте. Адрес у меня есть. Я имею в виду адрес человека, который даст нам показания под присягой... А вечером вылетим в Манагуа... Правда, с пересадкой, рейсом девятнадцать пятьдесят семь. Той же ночью должна быть организована встреча с Сомосой. Ваше присутствие необходимо. Ваших помощников – тоже. В зависимости от результатов этой беседы – а она, думаю, закончится в нашу пользу – мы вылетаем на юг, в Виллу Хенераль Бельграно, на встречу с шефом гестапо Мюллером.
– Думаете, он рад предстоящей встрече?
– Это меня как-то не очень заботит. Меня заботит то, чтобы мы были на поле аэродрома не позже тринадцати ноль-ноль во время авиапарада ровно через три дня.
Гуарази поднялся:
– Простите, Макс, я должен связаться с боссом; в вашем плане есть несколько позиций, которые я не могу принять без санкции.
– Да, да, конечно. Дик. Я понимаю, валяйте, звоните. Только, пожалуйста, постарайтесь их уговорить, если они начнут выкобениваться.
– Боссы не выкобениваются. Наши боссы взвешивают меру реальности внесенных предложений, они прагматики с мужественными и добрыми сердцами... И еще: Мюллер там будет один? Или с охраной?
– Скорее всего с охраной.
– Численность?
– Не знаю.
– Но с ним, видимо, будет ваш Макс? Или я ошибаюсь?
– Кто вам назвал это имя?
– Не комментируется.
– Хорошо, я поставлю вопрос иначе: о моем Максе вы узнали от Макайра? От того американца, который подписывал контракт с вашими боссами? И сказал, что это нацист? А я попал в его сети? И Крис тоже с ними?
– Не комментируется, – повторил Гуарази, и глаза его стали такими же грустными, как тогда, в мадридской квартире Роумэна (господи, когда же это было, да и было ли вообще?!).
Поднявшись с кресла, он извинился:
– Мне придется соединяться с несколькими городами, простите, если я буду отсутствовать минут двадцать. Хотите чего-нибудь выпить?
– Да, пусть принесут виски.
– Я плохо разбираюсь в марках... Какие вы предпочитаете?
– Не важно. Сейчас не важно... Что есть... И желательно побольше.
Лаки Луччиано выслушал Пепе; тот говорил на сицилийском диалекте, используя зашифрованные термины, ни один бес в ФБР не разберет; долго молчал, обдумывая услышанное, потом спросил:
– Ты действительно считаешь его серьезным партнером?
– Да, – ответил Гуарази, не задумываясь.
– Меня смущает тот человек, который будет ждать вас на аэродроме вместе с немцем. Он нам не нужен, Пепе.
– Хорошо. Я его оставлю там?
– Насовсем, – улыбнулся Лаки. – Это помирит меня с теми, кто ведет с ними борьбу. Всегда надо думать впрок.
– Это вызовет гнев партнера, с которым я сейчас беседую.
– Ты убежден, что он нам нужен?
– Может понадобиться в будущем.
– В каком качестве?
– Очень сведущ.
– Больше наших юристов?
– Да.
– Тебе жаль его?
– В какой-то мере.
– Хорошо, поступай как знаешь, но тот, второй, пусть останется там. Ты знаешь, в чем его подозревают. Это может бросить тень на общее дело. А мы патриоты, Пепе, согласись.
– Верно. Тут я не спорю... Как быть в Манагуа?
– Сава игнорирует нас. Он поставил на северян. Мы для него никто. А это же обидно и мне, и Фрэнки. Если, действительно, партнер получит факты, которыми его можно прищучить, – сделай это. Нам он пригодится. Его город перспективен, неподалеку канал, оттуда мальчики в форме будут летать к нему на отдых, пусть понюхают сладенького. Обратишься к «Жареному», найдешь его телефон в справочной книге, он выведет на Саву. Это крепкий парень. Он не засвечен, крутит серьезное дело, и Сава в нем заинтересован с давних лет. Что еще?
– Больше ничего... Только вообще-то, как мне кажется, у нас пара шансов из миллиона, что это дело выгорит.
– Хочешь отказаться? – спросил Лаки. – Я не обижусь, нет, что ты... Я подберу другого, если тебе все это невмочь.
– Вы меня плохо поняли, босс... Вы знаете, что я не боюсь летального исхода. Иногда я даже мечтаю о нем... Просто не надо обольщаться...
– А я никогда не обольщаюсь, маленький, – ответил Лаки. – Но даже если там не окажется того, что мы хотим получить, в нашем распоряжении будет человек, который заставит с нами считаться ребят. Без их помощи невозможно делать наш бизнес. Фрэнки думает как художник, он полон фантазий, а мне-то приходится все высчитывать, как старому кассиру в овощной лавке. Мне нельзя ошибаться, Пепе, кто, как не ты знает это?! Если мы докажем ребятам, что умеем делать то, чего они не могут, наши акции подскочат. И они будут долго думать, прежде чем дать меня в обиду. Кому бы то ни было. Ведь сейчас они проиграли с немцами в Аргентине, ты видишь, как шумит пресса... А мы их щелкнем еще больше, а потом предложим переговоры. Вот так.
Когда Гуарази вернулся в гостиную, Роумэн допивал второй стакан.
– Ну и как? – спросил он. – Что боссы?
– Они просили передать вам привет, Макс. Операция санкционирована. Так что ложимся спать, а утром гоним на аэродром, билеты сейчас закажем. – Гуарази, не оборачиваясь, негромко позвал: – Ребята, ну-ка сюда...
В гостиную вошли двое черноволосых, квадратных молодых парней; один был небрит, глаза мутные, мешки, как у старика.
– Что, траур? – спросил Роумэн.
Парень не ответил, молча посмотрел на Пепе.
– Да, убили его брата, – ответил тот. – Вы снова верно поняли, Макс. Его зовут Леон. А второго – Джузеппе. Если трудно запомнить имена, зовите Леона «первым», а Джузеппе – «вторым». Это надежные люди, я им верю.
– Говорят по-английски? – спросил Роумэн.
– Да, – ответил Пепе. – Они здесь родились. Ну, пошли спать? Ребята, распорядитесь, чтобы были заказаны билеты на Панаму. Два первых класса, два экономических. Ответ, что билетов нет, меня не устроит.
Оба молча вышли; создалось впечатление, что они немые; Пепе понял Роумэна:
– Не судите их, Макс. Они дети улицы, рождены в кварталах нищеты. Они смущаются говорить, не знают, как стоять и что за чем есть в ресторане, когда им приходится сопровождать меня. Зато они умеют работать. Так, как никто в этом городе... Не судите их строго. Не судите строго всех нас... Мафия, мафия, злодеи, убийцы... А вы знаете, с чего мы начинались в этой стране?
– С того, что торговали вот этим, – Роумэн кивнул на бутылку виски, – когда ввели «сухой закон».
– Нет. Все в прошлом веке, когда несчастные итальянцы ринулись в эту страну... Вы с удовольствием принимали норвежцев, немцев, ирландцев, а на нас смотрели с презрением, Макс, согласитесь. И сейчас о нас говорят как о «паршивых макаронниках»... А ведь это мы, макаронники, дали миру и Рафаэля, и Данте, и Пуччини... Ну, ладно, это все трум-трум, удары в медные тарелки, а вот когда мои соплеменники в прошлом веке приехали в Новый Орлеан, они оказались на положении бездомных бродяг, и обращались с ними как с собаками. Вот тогда-то и организовалась группа «Черная рука» братьев Матранга, которые прибыли из Палермо. Да, они собирали дань с торговцев фруктами, с итальянцев, заметьте, а за это защищали их от грабежа со стороны янки, – бандитами город кишел. А когда кто-то убил шефа местной полиции Энесси, он перед смертью шепнул, что во всем виноваты мы, макаронники. И был устроен суд Линча, и наших людей повесили вниз головами. Вот с чего все началось, Макс... И тогда мы поняли, что в этом государстве надо быть организованными, как нигде в мире: или ты – их, или они – тебя... Да, мы организовали группу «Зеленые» в Сент-Луисе, да, мы стали опекать гетто в Чикаго, особенно «зону спагетти», возле Вест-Тейлор-стрит и Гранд-авеню. А уж после того, как вы приняли восемнадцатую поправку к конституции, запрещавшую производство и продажу алкоголя, после того, как преподобный отец Билл Санди в двадцатом году опустил в землю штата Вирджиния гроб с телом Джона Ячменное Зерно, вы, янки, обратились к нам за помощью. И мы не смогли отказать вам, ведь вы наша вторая родина, мы стали снабжать вас виски, и в это дело вошли ваши губернаторы и судьи, банкиры и депутаты. Мы, макаронники и евреи-христопродавцы, объединились, чтобы делать свой бизнес, – вы же не пускали нас в свой, респектабельный, охраняемый законом. Вот с этого все и началось, Макс, – с бесправия, нищеты и расовой сегрегации. И, пожалуйста, не надо обвинять нас во всех смертных грехах: вы, янки, породили нашу организацию, вы и несите всю меру ответственности, ладно?
– Не хотите перейти на работу в прессу? – спросил Роумэн. – Складно излагаете мысли.
– У нас все складно излагают мысли. Только грамотных мало, школ не кончали, пишем с трудом, Макс.
– Ваши люди дрались против фашистов на Сицилии... Как же вы могли пойти на сотрудничество с нацистами в Лиссабоне и Мадриде, Пепе?
– Дик, пожалуйста, не забывайте, что я Дик.
– Простите, – Роумэн налил себе третий стакан, медленно выпил, – простите и не сердитесь... И ответьте на мой вопрос, я же ответил на все ваши...
– Вы заинтересованы во мне, поэтому и отвечали. Все вы заинтересованы в нас. Это же так удобно, когда есть люди, которые спокойно нажмут на спусковой крючок пистолета, похитят нужного человека и заставят его сделать то, что нужно вам, протестантам, людям света, чурающимся грязи, для этого есть «даги» из «зоны спагетти», «макаронники».
– Выпьем, Дик?
– Я не пью.
– Вообще?
– Вообще не пить нельзя. Это мучительная пытка – лишать человека жидкости. Я пью «кьянти», соки и кофе. Это вкуснее, чем ваша гадость.
– А что вы делаете, когда вам очень плохо?
– Мщу.
– Кому?
– Тем, кто виноват в том, что мне плохо.
– А если вы не знаете, кто конкретно виноват в этом?
– Я знаю, – отрезал Гуарази. – А если мне хорошо, я собираю цветы. Уезжаю за город и собираю огромный букет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91