И как он ошибется! Государственные учреждения все же отбивают у людей способность мыслить красиво и неординарно... Государственные учреждения вообще отбивают охоту мыслить. Трудно критиковать руку, которая тебя кормит, и сохранять при этом ясную погоду в мозгах. Вот, например, у нас ректор... Это же ректор! Царь всех ректоров, начальник всех умывальников и в целом очень приятный человек. Даже автобус выделил.
- Спасибо, - сказала я Мишину, когда автобус тронулся. И мы вместе с ним. Или мы раньше, хотя для Инны Константиновны все это не имело значения.
- Танечка сегодня подойдет на кладбище. Поговорите с ней, - процедил Владимир Сергеевич сквозь зубы. - Если вы придете к консенсусу, то лучше зафиксировать это письменно. А если нет... не обессудьте, но за убийство придется отвечать по всей строгости нашего времени.
Судя по речевым оборотам, которые так эффектно использовал мой заведующий, он испытал в жизни два настоящих политических потрясения революцию и революцию продолжается. Мэйд ин Горбачев. Впрочем, он был не так прост. Не так наивен. И все происходящее стало сильно напоминать абсурдный заговор. Только непонятно, против кого.
Церемония прощания прошла быстро и скорбно. Мне было противно - народ стремительно складывал цветы, подготовленные для юбилея и отходил в сторонку, чтобы обсудить, как выглядит покойница и почему так убивается её муж. На кладбище было солнечно и тихо. Умиротворенно, только у самого въезда были обозначены приметы времени. На сторожке красным, издали похожим на кровь со смолой составом было написано: "Сливятин, я жду тебя здесь. Не задерживайся. Твой Усатый. Это вам не прокуратура, приговор обжалованию не подлежал и давал мне основания думать, что спор о квартире и сливятинские поручения в скором времени отпадут сами собой. И откуда у меня столько цинизма и неуважения перед смертью, угрозами и прочими неприятностями? Снова скидку на общество? Или все неча на зеркало пенять? Но к мужу Анны я все же не подошла, хотя видела и понимала: тот, кто возможно покусился на его жену - больше не жилец. А что, если он сам ее...Он сам, чтобы что..? Чем таким страшным и ужасным грозила им дальнейшая совместная жизнь?
А если он сам, то пусть заплатит за молчание и доказательства его вины, которые я достану из-под земли.
Танечка - лаборантка приехала на кладбище и стояла чуть поодаль от массы проголодавшихся коллег. Наткнувшись на меня взглядом, она слабо улыбнулась и жестом позвала к себе. Мы - люди не гордые, увязая каблуками в сырой земле, я героически достигла редута,
который мог бы подтвердить мою полную непричастность.
- Это я послала в прокуратуру шприц, - прошептала она.
- Очень умно. И очень своевременно, - согласилась я, облегченно вздыхая. Борьба с тенью неизвестного соперника слишком утомительное занятие для начинающего
детектива.
- А зачем, Таня? Кто тебя научил?
- Нет, - она томно закатила глаза, демонстрируя мне склонность к истерии, - Но я точно знаю, что она не хотела умирать. Не собиралась. Она мне сказала, что ей надо обязательно вмешаться.., - Танечка запнулась и замолчала. На всех парусах к нам мчалась Инна Константиновна, выбравшая объектом ненависти меня:
- Не вздумайте идти у неё на поводу. Она не сможет нас запугать. Таня, я выступлю свидетелем!
- Да - да, - закивала Танечка. - Это даже лучше. Анна Семеновна сама сделала себе инъекцию. Надежда Викторовна - не причем.
- Так во что же вмешаться? - спросила я, понимая, что ускользает самое главное.
- Во что? Вспомните все, что было сказано. А лучше - запишите, а?
- Да, правильно. Я запишу. Я подумаю. Давайте встретимся завтра? Вечером? Или послезавтра? Я вам сама позвоню. Хорошо? - глаза Танечки забегали, перебирая меня, Инну Константиновну, толпу празднопровожающих людей. Она кого-то искала? Или нашла!
- Хорошо, только пусть все будет точным, - согласилась я и победоносно посмотрела на Инну Константиновну . - А вам пора сдавать желчь в медицинских целях. Чтоб столько добра не пропадало...
- Не смейте на меня орать, - возмутилась Инна.
Странно, когда человек глухой, ему кажется, что говорят тихо. А когда суперслышаший - значит, громко. Кажется, это качество приобретается при преодолении очередной ступеньки служебной лестницы. Пригодится ли мне это наблюдение в последующем расследовании событий?
- Таня, а вы не могли бы позвонить в прокуратуру и сказать, что вы доброжелатель. А то - все шишки на меня.
Таня непонимающе уставилась на меня, потом быстро-быстро заморгала и качнула головой: "Нет, извините. Я не затем это сделала. Но, извините. Мне пора. Меня ждут. У меня процедуры. Мне плохо". Она пошла, потом побежала, и быстро скрылась за воротами, мелькнув у сторожки с предвыборной платформой депутата Сливятина...
День быстро скатился к вечеру, не оставив ничего главного и значительного. Впрочем, мое честное имя было, кажется, восстановлено. Но ведь в этом и не сомневалась. А значит, и не ценила то, что далось мне легко и без борьбы. После похорон были поминки, частичное возвращение в академию - кто-то, то есть я, восстановленная в правах, должен был забрать государственную собственность в виде костюмов бредового фольклорного выступления...
Потом я брела по городу, безжалостно уничтожая шпильками асфальт - я проваливалась в дырки, с мясом раздирала каблук и радовалась возможности купить новые туфли. Только радость была какой-то грустной.
У подъезда стоял Чаплинский. В руках у него был букет голландских пахнущих воском роз. Отставший от жизни, он не знал, что к нашим женщинам следует ходить с бутылкой и килограммом сосисок.
- Надежда, вы же должны взять у меня интервью, - он протянул букет и осторожно поцеловал мою руку.
- Пойдемте, - сказала я, радуясь, что в нашем доме все досужие соседки выселены за сто первый километр - в парк с лавочками и качелями . - И кофе будем пить, - открывая дверь, вдруг разозлилась.
- Нет, на ночь вредно, - он не разуваясь по мерзкой европейской привычке прошел в комнату с классическим названием "зала". - Хорошая квартира, большая...
- А почему вы приехали поездом? Времени не жалко?
- Боюсь высоты! - усмехнулся Чаплинский, которому от меня что-то было надо. И это оказалось таким очевидным, что мне стало противно. Надоело быть единственным полезным ископаемым этого забытого Богом городишки...
- Может быть, вы вовсе и не Чаплинский? - устало догадалась я, поражаясь своей способности видеть то, что у других сокрыто.
- То есть как? А кто тогда я?
- Но это мы выясним, не беспокойтесь. Пошлем запрос в Тель-Авив на предмет истинного местонахождения Наума Леонидовича, а там видно будет. Только я не понимаю, что вам от меня нужно - подтверждение ваших полномочий в прессе? Пожалуйста, диктуйте. Пистолет можете не вынимать...
Он посмотрел на меня внимательно и спокойно. Таким долгим протяжным взглядом, который обычно предшествует поцелую с последующим слиянием в экстазе. Ах да, СПИД гуляет по планете вместе с сопутствующими товарищами. Так почему бы не воспользоваться относительно безопасным сексом в моем лице?..
- Если это изнасилование, предлагаю воспользоваться презервативом. Человек без имени, знаете ли...
Псевдонаум рассмеялся. Ах, если бы я не была воспитана в таких строгих правилах. Но что тут поделаешь - было в нем Это. Харизма, обаяние, страсть... Можно чуточку пригубить, попробовать и чем черт не шутит: лет через десять я тоже как-нибудь с улыбкой скажу: "Сейчас так не любят". Только на переезд в Израиль я не согласна...
- А вы женаты? - спросила я, разом прекратив наркотически идиотические видения.
- Конечно! - Наум пожал плечами, удивляясь, видимо, моей наивности.
- И дети, конечно, есть? - моему презрению уже не было никаких пределов.
- Должно быть так, - он помолчал, а потом решительно добавил. - Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я вам верю, потому что таких нахалок не видел никогда в жизни.
- Каких таких?
- Бескорыстных.
Он мне надоел. Хотя и любопытно, но есть дела и поважнее. Мне нужно подготовиться к ряду важных встреч, задать умные вопросы, провести стрелочки от возможных подозреваемым к возможным исполнителям. И арестовать (убить?) виновных.
- А давайте завтра? Прямо с утра и начнем? И сколько вы мне заплатите?
- У меня - таки есть дикое желание... Я хочу поносить вас на руках. И постарайтесь, чтобы ваши крики не разбудили кого-то не здесь, - с этими словами он легко оторвал меня от пола(хорошо, хоть не успела пустить корни), и закружил по "зале".
- Идиот, - сообщила ему я сверху и поцеловала в побеждающую лысину. За советы и консультации для мошенников существуют особые расценки в долларах.
- Интересно, ты годишься мне в дочки? - спросил он, демонстрируя не только возможности Клары Цеханасян, но и явно выраженный комплекс Гумберта.
- Еще раз и на "Вы", папаша.
Я бы сказала что-нибудь еще, но мое проданное когда-то, как пуленепробиваемое, окно вдруг разлетелось на достаточно крупные кусочки и под ноги еврейскому шпиону упал красивый отечественный кирпич.
- Что это? - спросил он, осторожно спуская меня с рук, чтобы не привыкала.
- Это протест, - смело сказала я, невзирая на крупную неприятную дрожь, которая заполнила все мое тело.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Пауза, кирпич и разбитое окно требовали тишины. Тем более, что Наум не спешил ставить меня на место (это вообще мало кому удавалось). Я осторожно сжала его плечо и покорно, в пределах своих возможностей разумеется, улыбнулась. Дело было за малым - предложение руки и сердца и назначение срока свадьбы. Но Наум молчал, зато за окном бешено сигналил бешеный Макс. Он испортил очарование вечера и не дал Чаплинскому совершить подвиг. Через три минуты в дверь звонили, а для убедительности ещё и колотили. Хорошо жить без соседей. Я ловко спрыгнула с рук застывшего Наума и помчалась открывать.
- Живой? - вскрикнул Максим, направляя на меня дуло пистолета.
И поди разберись, какие движения он собирался совершить далее? Скажу живой, начнет стрелять и убирать свидетеля, скажу - мертвый, очистит квартиру от предполагаемого убийцы, то есть - от меня.
- Максим, а зачем ты камни в окна кидаешь? Это нехорошо, некрасиво даже! И этот дядя тебе даже не дядя. И уж тем более не отец родной. Чего так кипятиться?
- Значит живой, - выдохнул Максим и почесал своим дулом за своим же ухом.
- Тогда я жду внизу. Или остаться здесь? - он посмотрел на меня вызывающе.
- А мне все равно...
Честное слово - абсолютно. Потому что даже такой совершенный механизм как я иногда устает и нуждается хотя бы в профилактическом ремонте. Громко тикали часы, капала вода в ванной, сквозняком раскачивало люстру. Все было глупо и обыденно. Я оказалась просто близорукой романтической идиоткой, которой не хватало, всегда не хватало чего-то настоящего. Лучше бы подалась в археологи, чем стала копаться в человеческой старине. Нашла себе тоже гарантии от тоски...Наум Чаплинский - умереть можно. Со смеху или рядом с ним. И как это меня так угораздило? С первого взгляда, что ли? В нашей стране у всех нормальных людей столетиями воспитывали ксенофобию. У меня, в знак протеста, выросла филия. Ксенофилия... Низкопоклонство перед западом, космополитизм. Надо повесить портрет Сталина и думать о хорошем.
Например, о том, что когда выйдут на пенсию последние партаппаратчики, их места займут постаревшие Асланчики, а потом их дети и внуки. А я принципиально перестану ходить на выборы и уеду в деревню. К тетке, в глушь, в Саратов. Но я и сейчас это делаю. А ведь ни Максиму, ни Тошкину никому из нынешних не придет в голову поносить меня на руках.
- Когда в Израиле уходят на пенсию? - крикнула я, чтобы Максим убедился в живучести клиента.
- В шестьдесят пять - семьдесят.
- У нас ещё есть время, - сообщила гостям я.
- Да, дней несколько. Я собираюсь ещё немного задержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- Спасибо, - сказала я Мишину, когда автобус тронулся. И мы вместе с ним. Или мы раньше, хотя для Инны Константиновны все это не имело значения.
- Танечка сегодня подойдет на кладбище. Поговорите с ней, - процедил Владимир Сергеевич сквозь зубы. - Если вы придете к консенсусу, то лучше зафиксировать это письменно. А если нет... не обессудьте, но за убийство придется отвечать по всей строгости нашего времени.
Судя по речевым оборотам, которые так эффектно использовал мой заведующий, он испытал в жизни два настоящих политических потрясения революцию и революцию продолжается. Мэйд ин Горбачев. Впрочем, он был не так прост. Не так наивен. И все происходящее стало сильно напоминать абсурдный заговор. Только непонятно, против кого.
Церемония прощания прошла быстро и скорбно. Мне было противно - народ стремительно складывал цветы, подготовленные для юбилея и отходил в сторонку, чтобы обсудить, как выглядит покойница и почему так убивается её муж. На кладбище было солнечно и тихо. Умиротворенно, только у самого въезда были обозначены приметы времени. На сторожке красным, издали похожим на кровь со смолой составом было написано: "Сливятин, я жду тебя здесь. Не задерживайся. Твой Усатый. Это вам не прокуратура, приговор обжалованию не подлежал и давал мне основания думать, что спор о квартире и сливятинские поручения в скором времени отпадут сами собой. И откуда у меня столько цинизма и неуважения перед смертью, угрозами и прочими неприятностями? Снова скидку на общество? Или все неча на зеркало пенять? Но к мужу Анны я все же не подошла, хотя видела и понимала: тот, кто возможно покусился на его жену - больше не жилец. А что, если он сам ее...Он сам, чтобы что..? Чем таким страшным и ужасным грозила им дальнейшая совместная жизнь?
А если он сам, то пусть заплатит за молчание и доказательства его вины, которые я достану из-под земли.
Танечка - лаборантка приехала на кладбище и стояла чуть поодаль от массы проголодавшихся коллег. Наткнувшись на меня взглядом, она слабо улыбнулась и жестом позвала к себе. Мы - люди не гордые, увязая каблуками в сырой земле, я героически достигла редута,
который мог бы подтвердить мою полную непричастность.
- Это я послала в прокуратуру шприц, - прошептала она.
- Очень умно. И очень своевременно, - согласилась я, облегченно вздыхая. Борьба с тенью неизвестного соперника слишком утомительное занятие для начинающего
детектива.
- А зачем, Таня? Кто тебя научил?
- Нет, - она томно закатила глаза, демонстрируя мне склонность к истерии, - Но я точно знаю, что она не хотела умирать. Не собиралась. Она мне сказала, что ей надо обязательно вмешаться.., - Танечка запнулась и замолчала. На всех парусах к нам мчалась Инна Константиновна, выбравшая объектом ненависти меня:
- Не вздумайте идти у неё на поводу. Она не сможет нас запугать. Таня, я выступлю свидетелем!
- Да - да, - закивала Танечка. - Это даже лучше. Анна Семеновна сама сделала себе инъекцию. Надежда Викторовна - не причем.
- Так во что же вмешаться? - спросила я, понимая, что ускользает самое главное.
- Во что? Вспомните все, что было сказано. А лучше - запишите, а?
- Да, правильно. Я запишу. Я подумаю. Давайте встретимся завтра? Вечером? Или послезавтра? Я вам сама позвоню. Хорошо? - глаза Танечки забегали, перебирая меня, Инну Константиновну, толпу празднопровожающих людей. Она кого-то искала? Или нашла!
- Хорошо, только пусть все будет точным, - согласилась я и победоносно посмотрела на Инну Константиновну . - А вам пора сдавать желчь в медицинских целях. Чтоб столько добра не пропадало...
- Не смейте на меня орать, - возмутилась Инна.
Странно, когда человек глухой, ему кажется, что говорят тихо. А когда суперслышаший - значит, громко. Кажется, это качество приобретается при преодолении очередной ступеньки служебной лестницы. Пригодится ли мне это наблюдение в последующем расследовании событий?
- Таня, а вы не могли бы позвонить в прокуратуру и сказать, что вы доброжелатель. А то - все шишки на меня.
Таня непонимающе уставилась на меня, потом быстро-быстро заморгала и качнула головой: "Нет, извините. Я не затем это сделала. Но, извините. Мне пора. Меня ждут. У меня процедуры. Мне плохо". Она пошла, потом побежала, и быстро скрылась за воротами, мелькнув у сторожки с предвыборной платформой депутата Сливятина...
День быстро скатился к вечеру, не оставив ничего главного и значительного. Впрочем, мое честное имя было, кажется, восстановлено. Но ведь в этом и не сомневалась. А значит, и не ценила то, что далось мне легко и без борьбы. После похорон были поминки, частичное возвращение в академию - кто-то, то есть я, восстановленная в правах, должен был забрать государственную собственность в виде костюмов бредового фольклорного выступления...
Потом я брела по городу, безжалостно уничтожая шпильками асфальт - я проваливалась в дырки, с мясом раздирала каблук и радовалась возможности купить новые туфли. Только радость была какой-то грустной.
У подъезда стоял Чаплинский. В руках у него был букет голландских пахнущих воском роз. Отставший от жизни, он не знал, что к нашим женщинам следует ходить с бутылкой и килограммом сосисок.
- Надежда, вы же должны взять у меня интервью, - он протянул букет и осторожно поцеловал мою руку.
- Пойдемте, - сказала я, радуясь, что в нашем доме все досужие соседки выселены за сто первый километр - в парк с лавочками и качелями . - И кофе будем пить, - открывая дверь, вдруг разозлилась.
- Нет, на ночь вредно, - он не разуваясь по мерзкой европейской привычке прошел в комнату с классическим названием "зала". - Хорошая квартира, большая...
- А почему вы приехали поездом? Времени не жалко?
- Боюсь высоты! - усмехнулся Чаплинский, которому от меня что-то было надо. И это оказалось таким очевидным, что мне стало противно. Надоело быть единственным полезным ископаемым этого забытого Богом городишки...
- Может быть, вы вовсе и не Чаплинский? - устало догадалась я, поражаясь своей способности видеть то, что у других сокрыто.
- То есть как? А кто тогда я?
- Но это мы выясним, не беспокойтесь. Пошлем запрос в Тель-Авив на предмет истинного местонахождения Наума Леонидовича, а там видно будет. Только я не понимаю, что вам от меня нужно - подтверждение ваших полномочий в прессе? Пожалуйста, диктуйте. Пистолет можете не вынимать...
Он посмотрел на меня внимательно и спокойно. Таким долгим протяжным взглядом, который обычно предшествует поцелую с последующим слиянием в экстазе. Ах да, СПИД гуляет по планете вместе с сопутствующими товарищами. Так почему бы не воспользоваться относительно безопасным сексом в моем лице?..
- Если это изнасилование, предлагаю воспользоваться презервативом. Человек без имени, знаете ли...
Псевдонаум рассмеялся. Ах, если бы я не была воспитана в таких строгих правилах. Но что тут поделаешь - было в нем Это. Харизма, обаяние, страсть... Можно чуточку пригубить, попробовать и чем черт не шутит: лет через десять я тоже как-нибудь с улыбкой скажу: "Сейчас так не любят". Только на переезд в Израиль я не согласна...
- А вы женаты? - спросила я, разом прекратив наркотически идиотические видения.
- Конечно! - Наум пожал плечами, удивляясь, видимо, моей наивности.
- И дети, конечно, есть? - моему презрению уже не было никаких пределов.
- Должно быть так, - он помолчал, а потом решительно добавил. - Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я вам верю, потому что таких нахалок не видел никогда в жизни.
- Каких таких?
- Бескорыстных.
Он мне надоел. Хотя и любопытно, но есть дела и поважнее. Мне нужно подготовиться к ряду важных встреч, задать умные вопросы, провести стрелочки от возможных подозреваемым к возможным исполнителям. И арестовать (убить?) виновных.
- А давайте завтра? Прямо с утра и начнем? И сколько вы мне заплатите?
- У меня - таки есть дикое желание... Я хочу поносить вас на руках. И постарайтесь, чтобы ваши крики не разбудили кого-то не здесь, - с этими словами он легко оторвал меня от пола(хорошо, хоть не успела пустить корни), и закружил по "зале".
- Идиот, - сообщила ему я сверху и поцеловала в побеждающую лысину. За советы и консультации для мошенников существуют особые расценки в долларах.
- Интересно, ты годишься мне в дочки? - спросил он, демонстрируя не только возможности Клары Цеханасян, но и явно выраженный комплекс Гумберта.
- Еще раз и на "Вы", папаша.
Я бы сказала что-нибудь еще, но мое проданное когда-то, как пуленепробиваемое, окно вдруг разлетелось на достаточно крупные кусочки и под ноги еврейскому шпиону упал красивый отечественный кирпич.
- Что это? - спросил он, осторожно спуская меня с рук, чтобы не привыкала.
- Это протест, - смело сказала я, невзирая на крупную неприятную дрожь, которая заполнила все мое тело.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Пауза, кирпич и разбитое окно требовали тишины. Тем более, что Наум не спешил ставить меня на место (это вообще мало кому удавалось). Я осторожно сжала его плечо и покорно, в пределах своих возможностей разумеется, улыбнулась. Дело было за малым - предложение руки и сердца и назначение срока свадьбы. Но Наум молчал, зато за окном бешено сигналил бешеный Макс. Он испортил очарование вечера и не дал Чаплинскому совершить подвиг. Через три минуты в дверь звонили, а для убедительности ещё и колотили. Хорошо жить без соседей. Я ловко спрыгнула с рук застывшего Наума и помчалась открывать.
- Живой? - вскрикнул Максим, направляя на меня дуло пистолета.
И поди разберись, какие движения он собирался совершить далее? Скажу живой, начнет стрелять и убирать свидетеля, скажу - мертвый, очистит квартиру от предполагаемого убийцы, то есть - от меня.
- Максим, а зачем ты камни в окна кидаешь? Это нехорошо, некрасиво даже! И этот дядя тебе даже не дядя. И уж тем более не отец родной. Чего так кипятиться?
- Значит живой, - выдохнул Максим и почесал своим дулом за своим же ухом.
- Тогда я жду внизу. Или остаться здесь? - он посмотрел на меня вызывающе.
- А мне все равно...
Честное слово - абсолютно. Потому что даже такой совершенный механизм как я иногда устает и нуждается хотя бы в профилактическом ремонте. Громко тикали часы, капала вода в ванной, сквозняком раскачивало люстру. Все было глупо и обыденно. Я оказалась просто близорукой романтической идиоткой, которой не хватало, всегда не хватало чего-то настоящего. Лучше бы подалась в археологи, чем стала копаться в человеческой старине. Нашла себе тоже гарантии от тоски...Наум Чаплинский - умереть можно. Со смеху или рядом с ним. И как это меня так угораздило? С первого взгляда, что ли? В нашей стране у всех нормальных людей столетиями воспитывали ксенофобию. У меня, в знак протеста, выросла филия. Ксенофилия... Низкопоклонство перед западом, космополитизм. Надо повесить портрет Сталина и думать о хорошем.
Например, о том, что когда выйдут на пенсию последние партаппаратчики, их места займут постаревшие Асланчики, а потом их дети и внуки. А я принципиально перестану ходить на выборы и уеду в деревню. К тетке, в глушь, в Саратов. Но я и сейчас это делаю. А ведь ни Максиму, ни Тошкину никому из нынешних не придет в голову поносить меня на руках.
- Когда в Израиле уходят на пенсию? - крикнула я, чтобы Максим убедился в живучести клиента.
- В шестьдесят пять - семьдесят.
- У нас ещё есть время, - сообщила гостям я.
- Да, дней несколько. Я собираюсь ещё немного задержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52