Отделение не территориальное — общегородское, на каждом рынке постоянно работают по два опера. Вот через них-то и продавались сапоги. Ну зачем сотруднику ОУР сапоги? Ему в форме ходить противопоказано…
А больше продать было нечего. Бесплатный проезд в отпуск раз в году не продашь. Случались какие-то вещдоки, установить происхождение которых, говоря языком официальным, не представляется возможным. Если вещдок — стоящий (ну, например, лежит у угонщика в гараже комплект резины… он уже и сам не помнит: откуда?)… так вот, ежели этот вещдок стоящий, то можно, конечно, отнести в комиссионку. Но и эти, вырученные через комиссионку деньги зачастую просто пропивались…
Вот и все доходы оперские. Кстати, дорогой наш читатель, о пьянстве. Было ли оно? Было. Было, и не могло не быть. Водка, как ты уже понял, постоянно присутствовала в реальной жизни каждого отделения милиции. Каналы ее поступления тоже, наверно, понятны… А уж коли водка есть, то она выпивается. Тяжелая во всех отношениях работа оперативника, вечный стресс, вечный цейтнот… и появляется его величество Граненый Стакан. Кто может упрекнуть опера, замордованного жалобами потерпевших и втыками начальства, если он после службы — а это бывает и в полночь, и за полночь — выпьет водки? Авторы, во всяком случае, осуждать не берутся…
Но десятки, сотни, тысячи оперов по всему Советскому Союзу захлебнулись в этой водочной реке. Это горькая правда, страшная!… Они ли в этом виноваты? Задумайся, читатель. А не хочешь — не надо.
…Итак, Зверев принял решение. Он еще ничего не сказал Насте, но сам уже принял решение. Для конкретной операции у него пока не хватало данных и помощников. Но он знал, как добыть и первое, и второе. Оставался, правда, еще один пустяк. Так называемая этическая сторона вопроса. Покойный Сухоручко сказал бы: херня, если по-научному. Может, оно и так, но Сашка Зверев принимал решение тяжело. Все-таки он был мент по жизни… Уже не тот салага, который перешагнул порог кабинета начальника розыска в восемьдесят пятом году. Но тем труднее ему было.
— Ты сошел с ума, — сказала Настя. — Саша, ты просто сошел с ума.
— Я сошел с ума уже давно. Когда тебя в том кафе увидел. А как раз теперь-то предлагаю здравую идею.
— Нет, это невозможно. Ведь мы с тобой оба работаем на обеспечение законности. Ты — милиционер, я — судья. За то, что ты сейчас мне предложил, я людей свободы лишаю, Саша…
Настя смотрела Звереву в глаза. Он понимал, что долго спорить с ней не сможет. Силу серых Настиных глаз он знал. Сашка перешел в атаку.
— Успокойся, Настя, — сказал он. — Давай рассуждать без эмоций. В чем, собственно, суть? Существует криминальный дуэт милицейского полковника и некоего дельца. Вдвоем они обокрали других дельцов… самая обычная в их среде ситуация, кстати… Теперь твой муженек хочет кинуть своего подельника. И он — уверяю тебя — это сделает! Помешать ему ты не в силах. Да и зачем?
— Как это — зачем? — удивилась Настя. За три дня, что они не виделись, Настя изменилась: осунулась, под глазами залегли тени. — Это же чистый криминал, квалифицируется по статье…
— Настя! — оборвал Зверев. — Не надо юридического ликбеза, кодекс я знаю. Я предлагаю тебе вдуматься в суть: один негодяй хочет обобрать другого. Но этот, пострадавший, даже не напишет заявления в милицию. Потому что деньги-то у него неправедные. Они ему не принадлежат… он — вор! У тебя есть желание защищать интересы ворюги?
— Нет, но…
— Да проснись же, Настюха. Я предлагаю не у пенсионера отобрать, не у матери-одиночки, не у работяги, который всю жизнь у станка грыжу наживал… Я предлагаю конфисковать нажитое преступным путем.
— Конфискация производится только по решению суда, — ответила Тихорецкая. Сашке показалось, что эти слова она произнесла автоматически. Он усмехнулся и ответил:
— Так и мы есть суд. Ты судья, я прокурор. Кивалы нам к черту не нужны. Адвокаты? Тебе ли не знать, что такое адвокаты?
— Даже если так, Саша, тем не менее, остается один нюанс.
— Какой? — спросил Зверев, закуривая. Он начинал злиться.
— Конфискованное имущество суд никогда не оставляет себе. Он обращает его в доход государства, милый. Ты не знал этого?
— Я это знаю. И еще три года назад, даже год назад, я бы согласился с тобой. Но сейчас я вижу государство, которое грабит собственный народ. Проводит шоковую терапию, отбирая у стариков сбережения, а у молодых будущее. Ты можешь мне ответить, куда пойдут сданные государству конфискованные деньги, а?
— Саша, это другой вопрос.
— Нет, Настя, это главный вопрос. Если бы деньги отдали людям, у которых они украдены… Если бы они пошли на увеличение зарплаты учителям, библиотекарям, ученым, да в конце концов ментам… Но они будут съедены огромным госаппаратом, разворованы, растрачены на съезды, загранкомандировки, приемы, совещания и черт знает на что еще! Самым обездоленным все равно не достанется ни копейки. И ты предлагаешь отдать деньги этому государству? Нет, родная, это ты предлагаешь совершить преступление, а не я.
Настя молчала, курила сигарету за сигаретой. Зверев ощутил в ней некоторую неуверенность и усилил нажим. Неизвестно, удалось бы ему уговорить судью, если бы он не уговаривал одновременно и самого себя… А именно так и было: он обламывал себя, успокаивал свою совесть.
Подавляющему большинству людей это, кстати, удается без особого труда. Такая уж странная штука — совесть. Нематериальная, вроде, штуковина… не придуманы приборы, чтобы ее измерить или взвесить.
Разговор опера и судьи был долгим, тяжелым, путаным и завершился тогда, когда Сашка исчерпал все свои аргументы и выдал самый последний. Тот, с которого, собственно, надо было начинать.
— Настя, сказал он, — послушай, Настя… Ведь эти деньги смогут изменить всю нашу жизнь. Мы сможем решить квартирный вопрос и пожениться, в конце концов. И плюнуть на Тихорецкого. Неужели ты этого не хочешь?
Она посмотрела глубокими серыми глазами и ничего не сказала. Но все уже было ясно. Хлестал по стеклу дождь, облетали листья с клена, тела сплетались на принесенных из дому простынях… Все было решено, последний аргумент Зверева стал прологом криминальной драмы. Он еще не знает этого, он целует губы и грудь любимой женщины и думает, что нашел выход… Вернее, он не думает сейчас ни о чем. Он просто счастлив.
Облетал клен, обнажались черные сучья, ложились красные мазки на зеленую траву, мокли под дождем. Потом пошел снег. Первый в этом году, ранний. Он падал густыми тяжелыми хлопьями. И за несколько минут покрыл и траву, и листья белым. Когда спустя час Настя и Сашка вышли из квартиры агента, все было белым-бело. А клен продолжал ронять листья…
К утру снег растаял. То, что осталось от снегопада, стало называться — слякоть. Машины обдавали прохожих грязью. В газетах писали о победе демократии, необратимости перемен и приближающейся эпидемии гриппа.
Всего три дня спустя Настя рассказала Звереву всю историю аферы полковника Тихорецкого. Рассказала подробно — с фамилиями, датами, суммами. Сашка только головой покачал, подумал, что такой толковый агентурной информации не встречал ни разу… Насте он этого не сказал, боялся оскорбить. Она безусловно умна — очень умна! — но в последнее время от слов агент и сексот люди шарахались как от чумы. Во всех средствах массовой информации искали агентов… Это превратилось в повальное увлечение. В основном слово агент сочеталось с аббревиатурой КГБ. Но в условиях истерии под раздачу мог попасть любой… даже агент Госстраха. Люди шарахались от любого предложения сотрудничать.
Сашка любовницу похвалил, но задал вопрос, который не мог не задать:
— А ты, родная, не засветилась?
— В каком смысле?
— Информацию ты принесла хорошую, подробную. Цены ей нет. Но не заподозрил ли чего Пал Сергеич?
Чужая жена рассмеялась, взъерошила Сашке волосы и сказала:
— О Господи, опер, как ты наивен. Мне ли своего мужика не знать?
Зверев мгновенно напрягся. Эти слова — про своего мужика — всколыхнули острую ревность… Мне ли своего мужика не знать?… Сашка представил, как Настя ерошит волосы на голове полковника Тихорецкого, щекочет ему ухо языком, прижимается к нему грудью. Думать об этом было очень больно… не думать он не мог. Картинки, изображающие Настю с другим мужчиной в постели, мелькали перед глазами как кадры кинофильма. Четкие, ослепляющие, РЕАЛЬНЫЕ. Настя говорила, открывались губы кораллового цвета, мелькали белые зубы… слов Зверев не слышал.
— …все вы как дети. Хоть полковник, хоть маршал. Похвали немного, погладь по шерстке — все! Запел, как соловей. Так что не беспокойся. Ничего Паша не заподозрил. Да и пьяный он был. Утром уже ничего и не вспомнил. Вот так, опер. Ну, что скажешь? Как тебе схема кидка?
Слово кидок народный судья выделила голосом.
— Нормально, — ответил Зверев, отгоняя видения. — Хорошая схема.
Операция, которую провернул Тихорецкий с подельником, была проста и по-своему даже изящна. Залогом успеха являлось высокое служебное положение Тихорецкого. Без него провернуть аферу вряд ли удалось бы. По крайней мере — так легко.
А было дело так: с некоторых пор Павел Сергеевич стал крышевать бизнес некоего Магомеда Джабраилова. Официально Джабраилов занимал пост заместителя директора лакокрасочного завода. Хорошее место, денежное. Не было еще никакой приватизации, заводы и фабрики принадлежали государству. Но при каждом производстве уже вырастали какие-то кооперативы, какие-то ООО и прочие кровососущие паразиты. Они присасывались плотно, как пиявки. Использовали государственное оборудование, сырье, транспорт, энергию. Но это в лучшем случае. На практике эти карлики вообще ничего не производили: они просто присваивали или перекупали то, что производил завод, фабрика, комбинат, институт. Потом перепродавали. Или меняли на что-то другое. В моду вошло слово бартер. В условиях, разваливающегося советского механизма ценообразования и несформировавшегося нового это давало сверхприбыли. Изучая деятельность этих кооперативов опера-бэхи хватались то за сердце, то за голову. Сосали валидол, пили водку, матерились.
Впрочем, не все. Некоторые уже поняли, что настало время обогащения, что не хрен зарабатывать инфаркты, язвы, инсульты. Нужно зарабатывать деньги! Наиболее циничные, наглые, ловкие стали крышевать. У нищих ментов, их жен, детей, родственников стали появляться автомобили, модная и дефицитная видеотехника… Вот чудеса-то! Откуда, братцы? Воруете, что ли?… Да Боже упаси, товарищи. Честно служим, мы люди государевы, мы чтоб копейку взять — ни-ни!… А «жигуленок» откуда? Дача? Шуба новая у жены?… Э-э, «жигулик» племянника, по доверенности езжу. Дача — тещина. На шубу жена сама заработала, она в кооперативе «Заря капитализма» при заводе имени Козицкого. Или ЛМЗ. Или при «Светлане».
Что тут скажешь? А нечего сказать… кроме того, что племянник там же оформлен, и теща. Да и двоюродный брат директора завода. И сноха главбуха, и друг детства главного технолога. Но все законно. Может быть, чуть-чуть незаконно. Самую малость, Да ведь никто толком-то уже и понять не может, что законно, а что нет в новых экономических условиях. Но газеты разъясняют: раньше, при большевиках, было очень плохо. А нынче стало очень хорошо. Все трудности временные. А кому сейчас легко? Нельзя жить в плену старых догм. Вперед надо смотреть…
Некоторые смотрели. Одни воровали, другие крышевали. Деньги текли, и даже неприватизированные формально предприятия давали очень неплохой доход. Магомед Джабраилов был всего лишь заместителем директора лакокрасочного завода Александра Моисеевича Кошмана. Формально. Фактически он сосредоточил всю власть в своих руках. Кошману перепадало немного. И только с легальной деятельности. А вот с нелегальной (тут уж без всяких кавычек — производство левой водки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
А больше продать было нечего. Бесплатный проезд в отпуск раз в году не продашь. Случались какие-то вещдоки, установить происхождение которых, говоря языком официальным, не представляется возможным. Если вещдок — стоящий (ну, например, лежит у угонщика в гараже комплект резины… он уже и сам не помнит: откуда?)… так вот, ежели этот вещдок стоящий, то можно, конечно, отнести в комиссионку. Но и эти, вырученные через комиссионку деньги зачастую просто пропивались…
Вот и все доходы оперские. Кстати, дорогой наш читатель, о пьянстве. Было ли оно? Было. Было, и не могло не быть. Водка, как ты уже понял, постоянно присутствовала в реальной жизни каждого отделения милиции. Каналы ее поступления тоже, наверно, понятны… А уж коли водка есть, то она выпивается. Тяжелая во всех отношениях работа оперативника, вечный стресс, вечный цейтнот… и появляется его величество Граненый Стакан. Кто может упрекнуть опера, замордованного жалобами потерпевших и втыками начальства, если он после службы — а это бывает и в полночь, и за полночь — выпьет водки? Авторы, во всяком случае, осуждать не берутся…
Но десятки, сотни, тысячи оперов по всему Советскому Союзу захлебнулись в этой водочной реке. Это горькая правда, страшная!… Они ли в этом виноваты? Задумайся, читатель. А не хочешь — не надо.
…Итак, Зверев принял решение. Он еще ничего не сказал Насте, но сам уже принял решение. Для конкретной операции у него пока не хватало данных и помощников. Но он знал, как добыть и первое, и второе. Оставался, правда, еще один пустяк. Так называемая этическая сторона вопроса. Покойный Сухоручко сказал бы: херня, если по-научному. Может, оно и так, но Сашка Зверев принимал решение тяжело. Все-таки он был мент по жизни… Уже не тот салага, который перешагнул порог кабинета начальника розыска в восемьдесят пятом году. Но тем труднее ему было.
— Ты сошел с ума, — сказала Настя. — Саша, ты просто сошел с ума.
— Я сошел с ума уже давно. Когда тебя в том кафе увидел. А как раз теперь-то предлагаю здравую идею.
— Нет, это невозможно. Ведь мы с тобой оба работаем на обеспечение законности. Ты — милиционер, я — судья. За то, что ты сейчас мне предложил, я людей свободы лишаю, Саша…
Настя смотрела Звереву в глаза. Он понимал, что долго спорить с ней не сможет. Силу серых Настиных глаз он знал. Сашка перешел в атаку.
— Успокойся, Настя, — сказал он. — Давай рассуждать без эмоций. В чем, собственно, суть? Существует криминальный дуэт милицейского полковника и некоего дельца. Вдвоем они обокрали других дельцов… самая обычная в их среде ситуация, кстати… Теперь твой муженек хочет кинуть своего подельника. И он — уверяю тебя — это сделает! Помешать ему ты не в силах. Да и зачем?
— Как это — зачем? — удивилась Настя. За три дня, что они не виделись, Настя изменилась: осунулась, под глазами залегли тени. — Это же чистый криминал, квалифицируется по статье…
— Настя! — оборвал Зверев. — Не надо юридического ликбеза, кодекс я знаю. Я предлагаю тебе вдуматься в суть: один негодяй хочет обобрать другого. Но этот, пострадавший, даже не напишет заявления в милицию. Потому что деньги-то у него неправедные. Они ему не принадлежат… он — вор! У тебя есть желание защищать интересы ворюги?
— Нет, но…
— Да проснись же, Настюха. Я предлагаю не у пенсионера отобрать, не у матери-одиночки, не у работяги, который всю жизнь у станка грыжу наживал… Я предлагаю конфисковать нажитое преступным путем.
— Конфискация производится только по решению суда, — ответила Тихорецкая. Сашке показалось, что эти слова она произнесла автоматически. Он усмехнулся и ответил:
— Так и мы есть суд. Ты судья, я прокурор. Кивалы нам к черту не нужны. Адвокаты? Тебе ли не знать, что такое адвокаты?
— Даже если так, Саша, тем не менее, остается один нюанс.
— Какой? — спросил Зверев, закуривая. Он начинал злиться.
— Конфискованное имущество суд никогда не оставляет себе. Он обращает его в доход государства, милый. Ты не знал этого?
— Я это знаю. И еще три года назад, даже год назад, я бы согласился с тобой. Но сейчас я вижу государство, которое грабит собственный народ. Проводит шоковую терапию, отбирая у стариков сбережения, а у молодых будущее. Ты можешь мне ответить, куда пойдут сданные государству конфискованные деньги, а?
— Саша, это другой вопрос.
— Нет, Настя, это главный вопрос. Если бы деньги отдали людям, у которых они украдены… Если бы они пошли на увеличение зарплаты учителям, библиотекарям, ученым, да в конце концов ментам… Но они будут съедены огромным госаппаратом, разворованы, растрачены на съезды, загранкомандировки, приемы, совещания и черт знает на что еще! Самым обездоленным все равно не достанется ни копейки. И ты предлагаешь отдать деньги этому государству? Нет, родная, это ты предлагаешь совершить преступление, а не я.
Настя молчала, курила сигарету за сигаретой. Зверев ощутил в ней некоторую неуверенность и усилил нажим. Неизвестно, удалось бы ему уговорить судью, если бы он не уговаривал одновременно и самого себя… А именно так и было: он обламывал себя, успокаивал свою совесть.
Подавляющему большинству людей это, кстати, удается без особого труда. Такая уж странная штука — совесть. Нематериальная, вроде, штуковина… не придуманы приборы, чтобы ее измерить или взвесить.
Разговор опера и судьи был долгим, тяжелым, путаным и завершился тогда, когда Сашка исчерпал все свои аргументы и выдал самый последний. Тот, с которого, собственно, надо было начинать.
— Настя, сказал он, — послушай, Настя… Ведь эти деньги смогут изменить всю нашу жизнь. Мы сможем решить квартирный вопрос и пожениться, в конце концов. И плюнуть на Тихорецкого. Неужели ты этого не хочешь?
Она посмотрела глубокими серыми глазами и ничего не сказала. Но все уже было ясно. Хлестал по стеклу дождь, облетали листья с клена, тела сплетались на принесенных из дому простынях… Все было решено, последний аргумент Зверева стал прологом криминальной драмы. Он еще не знает этого, он целует губы и грудь любимой женщины и думает, что нашел выход… Вернее, он не думает сейчас ни о чем. Он просто счастлив.
Облетал клен, обнажались черные сучья, ложились красные мазки на зеленую траву, мокли под дождем. Потом пошел снег. Первый в этом году, ранний. Он падал густыми тяжелыми хлопьями. И за несколько минут покрыл и траву, и листья белым. Когда спустя час Настя и Сашка вышли из квартиры агента, все было белым-бело. А клен продолжал ронять листья…
К утру снег растаял. То, что осталось от снегопада, стало называться — слякоть. Машины обдавали прохожих грязью. В газетах писали о победе демократии, необратимости перемен и приближающейся эпидемии гриппа.
Всего три дня спустя Настя рассказала Звереву всю историю аферы полковника Тихорецкого. Рассказала подробно — с фамилиями, датами, суммами. Сашка только головой покачал, подумал, что такой толковый агентурной информации не встречал ни разу… Насте он этого не сказал, боялся оскорбить. Она безусловно умна — очень умна! — но в последнее время от слов агент и сексот люди шарахались как от чумы. Во всех средствах массовой информации искали агентов… Это превратилось в повальное увлечение. В основном слово агент сочеталось с аббревиатурой КГБ. Но в условиях истерии под раздачу мог попасть любой… даже агент Госстраха. Люди шарахались от любого предложения сотрудничать.
Сашка любовницу похвалил, но задал вопрос, который не мог не задать:
— А ты, родная, не засветилась?
— В каком смысле?
— Информацию ты принесла хорошую, подробную. Цены ей нет. Но не заподозрил ли чего Пал Сергеич?
Чужая жена рассмеялась, взъерошила Сашке волосы и сказала:
— О Господи, опер, как ты наивен. Мне ли своего мужика не знать?
Зверев мгновенно напрягся. Эти слова — про своего мужика — всколыхнули острую ревность… Мне ли своего мужика не знать?… Сашка представил, как Настя ерошит волосы на голове полковника Тихорецкого, щекочет ему ухо языком, прижимается к нему грудью. Думать об этом было очень больно… не думать он не мог. Картинки, изображающие Настю с другим мужчиной в постели, мелькали перед глазами как кадры кинофильма. Четкие, ослепляющие, РЕАЛЬНЫЕ. Настя говорила, открывались губы кораллового цвета, мелькали белые зубы… слов Зверев не слышал.
— …все вы как дети. Хоть полковник, хоть маршал. Похвали немного, погладь по шерстке — все! Запел, как соловей. Так что не беспокойся. Ничего Паша не заподозрил. Да и пьяный он был. Утром уже ничего и не вспомнил. Вот так, опер. Ну, что скажешь? Как тебе схема кидка?
Слово кидок народный судья выделила голосом.
— Нормально, — ответил Зверев, отгоняя видения. — Хорошая схема.
Операция, которую провернул Тихорецкий с подельником, была проста и по-своему даже изящна. Залогом успеха являлось высокое служебное положение Тихорецкого. Без него провернуть аферу вряд ли удалось бы. По крайней мере — так легко.
А было дело так: с некоторых пор Павел Сергеевич стал крышевать бизнес некоего Магомеда Джабраилова. Официально Джабраилов занимал пост заместителя директора лакокрасочного завода. Хорошее место, денежное. Не было еще никакой приватизации, заводы и фабрики принадлежали государству. Но при каждом производстве уже вырастали какие-то кооперативы, какие-то ООО и прочие кровососущие паразиты. Они присасывались плотно, как пиявки. Использовали государственное оборудование, сырье, транспорт, энергию. Но это в лучшем случае. На практике эти карлики вообще ничего не производили: они просто присваивали или перекупали то, что производил завод, фабрика, комбинат, институт. Потом перепродавали. Или меняли на что-то другое. В моду вошло слово бартер. В условиях, разваливающегося советского механизма ценообразования и несформировавшегося нового это давало сверхприбыли. Изучая деятельность этих кооперативов опера-бэхи хватались то за сердце, то за голову. Сосали валидол, пили водку, матерились.
Впрочем, не все. Некоторые уже поняли, что настало время обогащения, что не хрен зарабатывать инфаркты, язвы, инсульты. Нужно зарабатывать деньги! Наиболее циничные, наглые, ловкие стали крышевать. У нищих ментов, их жен, детей, родственников стали появляться автомобили, модная и дефицитная видеотехника… Вот чудеса-то! Откуда, братцы? Воруете, что ли?… Да Боже упаси, товарищи. Честно служим, мы люди государевы, мы чтоб копейку взять — ни-ни!… А «жигуленок» откуда? Дача? Шуба новая у жены?… Э-э, «жигулик» племянника, по доверенности езжу. Дача — тещина. На шубу жена сама заработала, она в кооперативе «Заря капитализма» при заводе имени Козицкого. Или ЛМЗ. Или при «Светлане».
Что тут скажешь? А нечего сказать… кроме того, что племянник там же оформлен, и теща. Да и двоюродный брат директора завода. И сноха главбуха, и друг детства главного технолога. Но все законно. Может быть, чуть-чуть незаконно. Самую малость, Да ведь никто толком-то уже и понять не может, что законно, а что нет в новых экономических условиях. Но газеты разъясняют: раньше, при большевиках, было очень плохо. А нынче стало очень хорошо. Все трудности временные. А кому сейчас легко? Нельзя жить в плену старых догм. Вперед надо смотреть…
Некоторые смотрели. Одни воровали, другие крышевали. Деньги текли, и даже неприватизированные формально предприятия давали очень неплохой доход. Магомед Джабраилов был всего лишь заместителем директора лакокрасочного завода Александра Моисеевича Кошмана. Формально. Фактически он сосредоточил всю власть в своих руках. Кошману перепадало немного. И только с легальной деятельности. А вот с нелегальной (тут уж без всяких кавычек — производство левой водки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56