Разумеется, случайное…
— Так, — сказал Володя. — Так…
Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.
— Закройте рот, Танненбаум, — саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.
Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.
Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.
Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…
Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!
— Караул, — сказал светский хроникер.
— Что? — сказал Танненбаум.
— Караул, господин Танненбаум. Кругом — ворье!
— Как?
— Так! Бинокль спи… украли.
Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа — это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? — Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. — А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? — Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики…А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны — английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?
Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.
— А зачем вы взяли с собой бинокль? — приветливо спросила Анька.
— То есть как — зачем? — удивился Юрий Львович. — Здесь же семинар!
— Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?
— Э-э, коллеги… А вы знаете, как переводится с латыни слово «семинар»?
Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.
— То-то, — ответил он удовлетворенно. — Слово семинар на латыни означает — рассадник!… А вы что себе думали?
И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.
— А что еще украли? — спросил я.
— Еще? Да, кажется, ничего.
— Вы уверены?
— Э-э… нужно проверить.
Юрий Львович ушел. А я задумался.
Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.
* * *
Ничего путного в голову не приходило.
Аня сказала:
— Плюнь, Андрей… Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.
Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?… Парик… бинокль… Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.
— Пошли танцевать, — предложил я Ане.
— Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе — поработаю, тут слишком шумно стало.
Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!
Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня — сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:
— Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.
— Может быть, завтра? — спросил я, пытаясь освободить пуговицу.
— Нет, немедля, — сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:
— Возьмите. Это ваша.
— Спасибо, — сказал я.
Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.
— Нам нужно поговорить тет-а-тет.
— Я слушаю вас, Юрий Львович.
Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.
— Я знаю, кто совершает кражи, — громким шепотом заявил Юрий Львович.
— Это интересно, — сказал я, а про себя подумал: «Дурдом…»
— Я подозреваю господина Танненбаума.
— Да? И почему же вы его подозреваете?
— Сволочь!
Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.
— Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли…
— Что — сейчас?
— Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.
О, я его знаю.
Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу… Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спас пуговицу.
— Скажите, Юрий Львович, — спросил я, — зачем вы мне все это рассказываете?
— Как — зачем? Нужно разоблачить Танненбаума.
— Разоблачайте на здоровье. В милицию, кстати, сообщили о кражах?
— В милицию?! Вы смеетесь?
— Нет, нисколько.
Хроникер снова нацелился на пуговицу, но я предусмотрительно накрыл ее ладонью, а ему протянул другую, уже оторванную.
— Что? — спросил он. — Что это?
— Пуговица, — ответил я. — Если уж вам непременно нужно что-то крутить — крутите эту. Я вам ее дарю.
— Спасибо… В милицию, говорите вы? Мафия, голубчик! Все повязаны. Круговая порука! Вы видели, на чем ездит эта проститутка Виктория? На джипе, Андрей Викторович!
— А при чем здесь Виктория?
— Ее папочка — начальник милиции N-ска. На какие шиши начальник милиции подарил доченьке «лэндкрузер»?
— Папа Виктории — начальник милиции? — изумился я. — Генерал-майор?
— Майор. Без генерала. Сволочь.
Дочь — проститутка. Мафия.
— Ладно, — сказал я. — Хорошо. Хорошо, я все понял. Но от меня-то вы чего хотите, Юрий Львович?
— Вы же криминалист, дела раскрывали. Пойдемте — разоблачим этого Танненбаума. Припрем его к стенке, заставим вернуть украденный бинокль!
«Ну, это уж слишком, — подумал я. — Это уже просто бред какой-то. Может, сплавить Юрия Львовича в надежные руки Коли Повзло?» Я оглянулся. Коли нигде не было.
— Вот что, Юрий Львович, я вам скажу. Как я понял, никаких фактов, свидетельствующих о возможной причастности господина Танненбаума к кражам, у вас нет. Так?
— Есть! воскликнул хроникер. — Еще и как есть!
— Какие же?
— Во время обеда я видел его возле своей двери. Что-то он вынюхивал.
— Ну, знаете ли… несерьезно.
— Вы отказываетесь мне помочь?
— Разумеется, — ответил я, подводя черту под нашим разговором.
— Зря, Серегин, — бросил мне в спину Юрий Львович. — Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Вы еще пожалеете.
* * *
— …Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Пожалеете.
Я остановился. Я обернулся к хроникеру и… взял его за пуговицу. Он мне уже изрядно осточертел, но его последние слова…
— Что вы имеете в виду, Юрий Львович? — строго спросил я.
— Что имею, то и введу… хе-хе…
— Прекратите. Что вы имели в виду, когда сказали, что я самое заинтересованное лицо?
— Пуговицу отпустите.
— Не отпущу. Колитесь, Юрий Львович, что хотели сказать. За базар, как говорится, надо отвечать.
— Замашки у вас, однако… Неинтеллигентно, Андрей Викторович.
— Ну не всем же светской хроникой заниматься… Колитесь.
Юрий Львович повертел головой по сторонам и злорадно сказал:
— В кражах-то вас подозревают.
— Меня?
— Ну, не вас лично, а вообще — вас, питерских. Вашу банду.
Сказать, что я был удивлен — не сказать ничего. Я даже пуговицу из рук выпустил.
— Вас, вас, Серегин. Вместе с вашей шайкой… хе-хе…
— Но почему? Объясните почему?
— Потому, что вы приезжие. Все остальные — свои. Мы не первый раз сабантуйчики-междусобойчики проводим.
И никогда ничего не пропадало. Все друг друга знаем. Все всегда достойно, интеллигентно. Бонтонно… А вы из северной столицы приехали и — нате, пожалуйста! — кражи. Кроме того, Танненбаум раскопал, что вы срок мотали. Каково?
Вот и пошли среди наших разговоры. Танненбаум же их и подогревает.
— Понятно, — сказал я. — А где сам господин Танненбаум?
— Черт его знает. Наверное, у себя, в своем барском коттедже. Оторвался, сволочь такая, от коллектива. Жирует.
* * *
В окнах шале, которое занимал Женя Танненбаум, горел свет. Едва слышно доносилась музыка. «В гости» к организатору нашего семинара мы пошли втроем: я, Повзло и Юрий Львович. Хроникера я брать не хотел, но избавиться от него не представилось возможным. Я был разгневан и шел к Танненбауму объясниться…
А Юрий Львович шел его «разоблачить».
Ну — ну…
Я постучал в дверь. В вечерней тишине звук разносился далеко. Казалось, он достигает луны… Я снова постучал. Послышались шаги и затем голос Танненбаума:
— Кто?
— Откройте, Евгений Кириллович, — агрессивно рявкнул Юрий Львович. — Общественность.
— Обще… Какая еще общественность?
Я сплю. Я устал. Все — утром.
— Врете, не спите. Откройте прессе.
— Да что вам нужно? Я… не одет.
— Глупости какие говорите, — пролаял Юрий Львович. Слова вырывались вместе с облачками пара. — Женщин тут нет.
Я понял, что препираться через дверь можно долго, и решил вмешаться:
— Евгений Кириллович, есть серьезный разговор. Извольте нас впустить.
— Это вы, Серегин?
— Я. И не только я. Со мной мои коллеги. Откройте, нам нужно поговорить.
— А зачем с вами эта старая сволочь?
— Это кто, извините, старая сволочь? — взвился Юрий Львович.
— Спокойно, — сказал я. — Так вы собираетесь нам открывать?
— Открою, — после паузы ответил Танненбаум. — Подождите минутку, я хотя бы оденусь. Я вас не ожидал. Я нездоров.
Мы стояли на крыльце. Настроение было довольно-таки поганым… А каким же оно должно быть в такой ситуации?
Юрий Львович вдруг быстренько соскочил с крыльца и убежал за угол дома.
Я подумал, что ему приспичило помочиться, и ошибся. Секунд через тридцать возбужденный хроникер вернулся и зашептал:
— Он! Точно он! Я в щель между шторами подсмотрел: что-то он в стенном шкафу подшустрил… поди — улики прятал. Перепуганный — сам с собой говорит. Щас узнаем, щас правда-то вся вылезет.
Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.
— Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.
Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:
— Хе-хе, дружище… Видим, что не ждали.
Один за другим мы вошли в гостиную.
Все здесь было так же, как в моем шале:
«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…
— Чем обязан, господа? — спросил Танненбаум. — Я, признаться, нездоров и намеревался лечь спать…
— У нас есть к вам, Евгений Кириллович, несколько вопросов, — сказал я.
— Если я смогу на них ответить…
— Сможете, дорогой, сможете, — штопором ввинтился между мной и Повзло Юрий Львович. — Придется ответить-то… хе-хе.
Сказав так, хроникер облокотился на дверцу стенного шкафа и побарабанил по нему пальцами. Танненбаум смотрел на него странными, напряженными глазами.
Я бы сказал даже: со страхом… А Юрий Львович смотрел торжествующе.
— Однако извольте все-таки объясниться, — неуверенно сказал Танненбаум, обращаясь ко мне. Но я ответить не успел.
— Что в шкафу прячешь, сволочь бритая? — рявкнул Юрий Львович.
— Я? В шкафу? Прячу?
— Ты! В шкафу! Прячешь! Краденое! Парик! И бинокль!
Неожиданно Евгений Кириллович захохотал и хлопнул себя по ляжкам. Он хохотал, а мы оторопело смотрели на него. Я, признаюсь, ничего не понимал и ощущал себя дураком. Или — напротив — нормальным, но в стране дураков… Еще неизвестно, что хуже.
1 2 3 4 5 6 7
— Так, — сказал Володя. — Так…
Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.
— Закройте рот, Танненбаум, — саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.
Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.
Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы… Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.
Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали… Ах, Аня! Юрист убил поэта…
Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу… До чего же любит за пуговицу хватать!
— Караул, — сказал светский хроникер.
— Что? — сказал Танненбаум.
— Караул, господин Танненбаум. Кругом — ворье!
— Как?
— Так! Бинокль спи… украли.
Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа — это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? — Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. — А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? — Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики…А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны — английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?
Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.
— А зачем вы взяли с собой бинокль? — приветливо спросила Анька.
— То есть как — зачем? — удивился Юрий Львович. — Здесь же семинар!
— Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?
— Э-э, коллеги… А вы знаете, как переводится с латыни слово «семинар»?
Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.
— То-то, — ответил он удовлетворенно. — Слово семинар на латыни означает — рассадник!… А вы что себе думали?
И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.
— А что еще украли? — спросил я.
— Еще? Да, кажется, ничего.
— Вы уверены?
— Э-э… нужно проверить.
Юрий Львович ушел. А я задумался.
Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.
* * *
Ничего путного в голову не приходило.
Аня сказала:
— Плюнь, Андрей… Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.
Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?… Парик… бинокль… Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.
— Пошли танцевать, — предложил я Ане.
— Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе — поработаю, тут слишком шумно стало.
Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!
Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня — сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:
— Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.
— Может быть, завтра? — спросил я, пытаясь освободить пуговицу.
— Нет, немедля, — сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:
— Возьмите. Это ваша.
— Спасибо, — сказал я.
Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.
— Нам нужно поговорить тет-а-тет.
— Я слушаю вас, Юрий Львович.
Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.
— Я знаю, кто совершает кражи, — громким шепотом заявил Юрий Львович.
— Это интересно, — сказал я, а про себя подумал: «Дурдом…»
— Я подозреваю господина Танненбаума.
— Да? И почему же вы его подозреваете?
— Сволочь!
Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.
— Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли…
— Что — сейчас?
— Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.
О, я его знаю.
Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу… Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спас пуговицу.
— Скажите, Юрий Львович, — спросил я, — зачем вы мне все это рассказываете?
— Как — зачем? Нужно разоблачить Танненбаума.
— Разоблачайте на здоровье. В милицию, кстати, сообщили о кражах?
— В милицию?! Вы смеетесь?
— Нет, нисколько.
Хроникер снова нацелился на пуговицу, но я предусмотрительно накрыл ее ладонью, а ему протянул другую, уже оторванную.
— Что? — спросил он. — Что это?
— Пуговица, — ответил я. — Если уж вам непременно нужно что-то крутить — крутите эту. Я вам ее дарю.
— Спасибо… В милицию, говорите вы? Мафия, голубчик! Все повязаны. Круговая порука! Вы видели, на чем ездит эта проститутка Виктория? На джипе, Андрей Викторович!
— А при чем здесь Виктория?
— Ее папочка — начальник милиции N-ска. На какие шиши начальник милиции подарил доченьке «лэндкрузер»?
— Папа Виктории — начальник милиции? — изумился я. — Генерал-майор?
— Майор. Без генерала. Сволочь.
Дочь — проститутка. Мафия.
— Ладно, — сказал я. — Хорошо. Хорошо, я все понял. Но от меня-то вы чего хотите, Юрий Львович?
— Вы же криминалист, дела раскрывали. Пойдемте — разоблачим этого Танненбаума. Припрем его к стенке, заставим вернуть украденный бинокль!
«Ну, это уж слишком, — подумал я. — Это уже просто бред какой-то. Может, сплавить Юрия Львовича в надежные руки Коли Повзло?» Я оглянулся. Коли нигде не было.
— Вот что, Юрий Львович, я вам скажу. Как я понял, никаких фактов, свидетельствующих о возможной причастности господина Танненбаума к кражам, у вас нет. Так?
— Есть! воскликнул хроникер. — Еще и как есть!
— Какие же?
— Во время обеда я видел его возле своей двери. Что-то он вынюхивал.
— Ну, знаете ли… несерьезно.
— Вы отказываетесь мне помочь?
— Разумеется, — ответил я, подводя черту под нашим разговором.
— Зря, Серегин, — бросил мне в спину Юрий Львович. — Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Вы еще пожалеете.
* * *
— …Вы в этой истории самое заинтересованное лицо. Пожалеете.
Я остановился. Я обернулся к хроникеру и… взял его за пуговицу. Он мне уже изрядно осточертел, но его последние слова…
— Что вы имеете в виду, Юрий Львович? — строго спросил я.
— Что имею, то и введу… хе-хе…
— Прекратите. Что вы имели в виду, когда сказали, что я самое заинтересованное лицо?
— Пуговицу отпустите.
— Не отпущу. Колитесь, Юрий Львович, что хотели сказать. За базар, как говорится, надо отвечать.
— Замашки у вас, однако… Неинтеллигентно, Андрей Викторович.
— Ну не всем же светской хроникой заниматься… Колитесь.
Юрий Львович повертел головой по сторонам и злорадно сказал:
— В кражах-то вас подозревают.
— Меня?
— Ну, не вас лично, а вообще — вас, питерских. Вашу банду.
Сказать, что я был удивлен — не сказать ничего. Я даже пуговицу из рук выпустил.
— Вас, вас, Серегин. Вместе с вашей шайкой… хе-хе…
— Но почему? Объясните почему?
— Потому, что вы приезжие. Все остальные — свои. Мы не первый раз сабантуйчики-междусобойчики проводим.
И никогда ничего не пропадало. Все друг друга знаем. Все всегда достойно, интеллигентно. Бонтонно… А вы из северной столицы приехали и — нате, пожалуйста! — кражи. Кроме того, Танненбаум раскопал, что вы срок мотали. Каково?
Вот и пошли среди наших разговоры. Танненбаум же их и подогревает.
— Понятно, — сказал я. — А где сам господин Танненбаум?
— Черт его знает. Наверное, у себя, в своем барском коттедже. Оторвался, сволочь такая, от коллектива. Жирует.
* * *
В окнах шале, которое занимал Женя Танненбаум, горел свет. Едва слышно доносилась музыка. «В гости» к организатору нашего семинара мы пошли втроем: я, Повзло и Юрий Львович. Хроникера я брать не хотел, но избавиться от него не представилось возможным. Я был разгневан и шел к Танненбауму объясниться…
А Юрий Львович шел его «разоблачить».
Ну — ну…
Я постучал в дверь. В вечерней тишине звук разносился далеко. Казалось, он достигает луны… Я снова постучал. Послышались шаги и затем голос Танненбаума:
— Кто?
— Откройте, Евгений Кириллович, — агрессивно рявкнул Юрий Львович. — Общественность.
— Обще… Какая еще общественность?
Я сплю. Я устал. Все — утром.
— Врете, не спите. Откройте прессе.
— Да что вам нужно? Я… не одет.
— Глупости какие говорите, — пролаял Юрий Львович. Слова вырывались вместе с облачками пара. — Женщин тут нет.
Я понял, что препираться через дверь можно долго, и решил вмешаться:
— Евгений Кириллович, есть серьезный разговор. Извольте нас впустить.
— Это вы, Серегин?
— Я. И не только я. Со мной мои коллеги. Откройте, нам нужно поговорить.
— А зачем с вами эта старая сволочь?
— Это кто, извините, старая сволочь? — взвился Юрий Львович.
— Спокойно, — сказал я. — Так вы собираетесь нам открывать?
— Открою, — после паузы ответил Танненбаум. — Подождите минутку, я хотя бы оденусь. Я вас не ожидал. Я нездоров.
Мы стояли на крыльце. Настроение было довольно-таки поганым… А каким же оно должно быть в такой ситуации?
Юрий Львович вдруг быстренько соскочил с крыльца и убежал за угол дома.
Я подумал, что ему приспичило помочиться, и ошибся. Секунд через тридцать возбужденный хроникер вернулся и зашептал:
— Он! Точно он! Я в щель между шторами подсмотрел: что-то он в стенном шкафу подшустрил… поди — улики прятал. Перепуганный — сам с собой говорит. Щас узнаем, щас правда-то вся вылезет.
Я молчал, смотрел в сторону. Было очень противно. Снова раздались шаги, распахнулась дверь, и лысый шар танненбаумовской головы блеснул в проеме.
— Прошу вас, коллеги… Не ждал, не ждал.
Первым вперед рванулась «старая сволочь». Поравнявшись с Танненбаумом, Юрий Львович остановился, пристально посмотрел ему в глаза и сказал:
— Хе-хе, дружище… Видим, что не ждали.
Один за другим мы вошли в гостиную.
Все здесь было так же, как в моем шале:
«Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Вымпелы, почетные грамоты, бюст Гагарина на телевизоре…
— Чем обязан, господа? — спросил Танненбаум. — Я, признаться, нездоров и намеревался лечь спать…
— У нас есть к вам, Евгений Кириллович, несколько вопросов, — сказал я.
— Если я смогу на них ответить…
— Сможете, дорогой, сможете, — штопором ввинтился между мной и Повзло Юрий Львович. — Придется ответить-то… хе-хе.
Сказав так, хроникер облокотился на дверцу стенного шкафа и побарабанил по нему пальцами. Танненбаум смотрел на него странными, напряженными глазами.
Я бы сказал даже: со страхом… А Юрий Львович смотрел торжествующе.
— Однако извольте все-таки объясниться, — неуверенно сказал Танненбаум, обращаясь ко мне. Но я ответить не успел.
— Что в шкафу прячешь, сволочь бритая? — рявкнул Юрий Львович.
— Я? В шкафу? Прячу?
— Ты! В шкафу! Прячешь! Краденое! Парик! И бинокль!
Неожиданно Евгений Кириллович захохотал и хлопнул себя по ляжкам. Он хохотал, а мы оторопело смотрели на него. Я, признаюсь, ничего не понимал и ощущал себя дураком. Или — напротив — нормальным, но в стране дураков… Еще неизвестно, что хуже.
1 2 3 4 5 6 7