-- Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! -- биологическая материнская тревогазазвучит в этих по-грузински сказанных фразах. -- В Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец? Что? Сколько? Десять тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку? Абхазы, да?!
-- Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? -- прокричит Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автоматанеподалеку от ночного шумящего моря. -- Я насебя руки наложу, если не перестанешь бегать замной как замаленькимю
Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следующий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Иринакамешек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и наРице, по ледяной воде которой поплывут они с Тамазом налодке; и в вагончике-малютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих пещерах, где, по настоянию Тамазаприотставшие от экскурсии, останутся они возле разноцветно освещенных сталактитов, а, когдагруппаотойдет достаточно далеко и подсветкапогаснет, Тамаз в наступившей почти тьме попытается поцеловать Ирину, но тане дастся; и в пацхе, у стены-плетня, застолом, врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог с изабеллой, покатот не опорожнеет, сам отрежет кусок от длинной ленты козлятины, коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать соус ткемали кусочком лаваша: красная капельканаирининой руке; и когдаю
-- Никогда! -- засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и натамазово:
-- Ну, чаю просто попьем! -- останется непреклонна, и архитектор сновасдастся: -- Ладно, -- скажет, -- в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
-- Мы там будем одни? -- спросит Ирина. -- Поздно уже!
-- Что ты, дорогая! В этом доме всегдастолько народую Только мне надо по пути заскочить напочтую
и лишь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, под который архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании (иринино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно бьющей в ладоши;
-- Кто такая? -- поинтересуется Иринау соседа;
-- Гостья, из Парижаю)
станет эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: вдруг, внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину заруку, потащит к выходу:
-- Ты былакогда-нибудь ночью намаяке?
-- Намаяке? -- снованевпопад расхохочется Ирина.
-- Эй! кудавы?! -- понесется им вслед. 11.11.90 Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в миле от берега. Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром маячного света. Иринастояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз неподалеку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
-- Пошли! -- крикнул во тьму, договорившись. -- Эй, Ирина!
Онавыпалаиз странного своего состояния.
-- Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! -- по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину заруку. Наверху, накруговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глазазанедолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
-- Вот, -- сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджакапачки десятирублевок. -- Торжественно вручаю. Справедливость одержалапобеду.
-- Не возьму, -- ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
-- Почему?
Онакачнулаголовою:
-- Значит, ты все-таки связан с ними, -- и пошлак выходу.
-- Постой! -- крикнул Тамаз. -- Не веришь, да? Не веришь?! Ты же виделамои рисунки!..
Иринапризадержалась.
-- Не знаю, -- сказала, -- я уже ни-че-го-не-зна-ю.
-- Не возьмешь, значит?
Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь -- чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез заследующейю
-- Постой, -- бросилась Ирина, удержалаего руки в своих. -- Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
-- Мужчинадолжен иметь свои маленькие секреты, -- улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
Онаобмяклаю
Гобеленные кони стронулись вдруг с местаи понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья наего шляпе, и Иринав прерывистом свете заоконного маяказакусилауказательный: ей стыдно было кричать, аудержаться онане могла. Зубы вдруг стиснулись так, что напальце выступилакровь: красная капельканабелой кожею
Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Иринаприразжалазубы.
-- Господи! что это было?! Что же это такое было?!
-- Любовь, -- ответил Тамаз, приподнявшись налокте, глядя наИрину с большой нежностью, хоть и не без довольствасобою. -- Больше ничего. Просто любовь.
-- Милый, единственныйю -- принялась покрывать Ириналицо Тамазапоцелуями. -- Счастье в гостинице. Как странною как нелепою
-- И все-таки ты должназаменя выйти!
Мгновенно лицо Ирины стянуламаскастрадания.
-- Нет, -- сказалаженщинаочень твердо. -- Это невозможно. Нет-нет-нет! Даи зачем тебе?
-- Нет! нет! -- передразнил Тамаз. -- Опять -- нет! По-чему?!
-- Мелодрама, -- ответилаИрина. -- Я должнаумереть.
-- Все должны умереть! -- не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покудаполучать в этой жизни отказы.
-- Вотю возьмию потрогайю -- положилаИринаего руку назаряженную смертью грудь.
Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снованачало забирать, и, с трудом пересиливая себя, оназашептала:
-- Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечкас горошину. Чувствуешь?
Тамаз почувствовал.
Сновапривстал налокте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
-- Ты же грузин, -- принялась убеждать онасебя, его ли. -- Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Саматак рослаю И как взвалю натебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, -- погладилаТамаза. -- Теперь понимаешь? Полторагода. Или два. И яю уйду. Месяцев десять смогую жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе нею не неприятною слышишь? Я хочую яю хочую 12.11.90 Тратить вместе они начали нарынке: Ириназапрокидывалаголову, аТамаз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами, фейхоаю
-- Напои меня вином и освежи яблоком, -- хохоталаИрина, -- ибо я изнемогаю от любви!
находу осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапкию
По дороге с рынкастояладревняя церковь.
-- Византийцы построилию -- пояснил Тамаз. -- Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогдасовсем дикимию
-- А сегодня? -- зачем-то пошутилаИрина.
-- И у меня есть гипотеза, -- подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, -- что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
-- А может, они правы? -- вдруг погрустнела, посерьезнелаИрина. -- Гляди: ведь стоитю 14.11.90 Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке наскатерть.
-- Ты -- князь! -- провозгласил. -- Единственный наследник родаАвхледиани.
-- Тебя не поймешь, папа, -- ответил Тамаз. -- То ты член ЦК, то снова -князью
-- Молчать! -- стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
Тамаз притих. Вошлаприслугас десертом. Возниклапауза.
НатэлаСерапионовна, с некоторой опаскою поглядывая насупруга, потянулась через грязные тарелки засвидетельством, принялась изучать.
-- Былаб хоть из Москвы, из хорошего дома, -- сказала.
Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
-- И вдобавок ты -- трус!
-- Трус? -- переспросил Тамаз.
-- Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишкаю
Неимоверный вид насказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, давысокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, атут усугубленная тем, что хозяин -малознакомый возлюбленный, -- напервых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проектыю
Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ириназавернулав спаленку, окинулахозяйским взглядом, пошлав прихожую, распаковалачемодан, и, отыскав накухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретоюю
-- Зачем?! -- рвал с шеи Тамаз золотой крестик, -- зачем вы навесили его наменя?! Ейю ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
-- А если ребенок? -- спросил отец. -- Кому нужен внук с дурной наследственностью?
-- Дане будет у нас детей! -- выкрикнул едване сквозь слезы Тамаз. -- Не будет! Онаобещалаю
-- Онаю -- передразнил отец. -- Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
-- Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. -- и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
Мать припустиласледом.
-- Натэла! -- безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
-- Тамаз, мальчик, -- подвывалапод нею НатэлаСерапионовна.
Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
-- Открой. Поговорим как мужчинас мужчиною.
Тамаз, видать, услышал в тоне отцакапитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну настул рядом. НатэлаСерапионовнастояланапороге.
-- Уйди, мать! -- прикрикнул Реваз Ираклиевич. -- Значит, говоришь: больнанеизлечимо? -- переспросил, когдаони остались одни.
-- Конечно, папа!
-- И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
-- Даже меньше! Скорее всего -- меньше!
-- И детей, клянешься, не будет?
НатэлаСерапионовнастоялау дверей, подслушивала, асквозь щель другой двери подсматривалазаНатэлой Серапионовною прислуга.
-- Клянусь!
-- Хочешь испытать себя, да, сынок? -- Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глазаТамаза. -- Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб онаумиралане в одиночестве?
-- Н-ну да, папа, -- замялся Тамаз. -- Но дело не только в этом. Мнею Мне, знаешь, очень хорошо с неюю -- и Тамаз покраснел. -- Ну, ты понимаешью
-- Понимаю-понимаю, -- подтвердил Реваз Ираклиевич. -- Есть женщины, накоторых у мужчины почему-то особенно стот.
Тамаз смутился.
-- Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!
-- Что ты, папа!
Повислапауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
-- Н-ную коль двагода, -- прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. -- Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
-- Спасибо, -- пролепетал Тамаз.
-- Но уж если взялся, -- добавил отец строго, -- не вздумай бросить, когдаонастанет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!
-- Нет, папа. Не брошу! -- отозвался Тамаз торжественно.
НатэлаСерапионовнаедвауспелаотскочить, чтобы не получить дверью по лбу.
юСказочный Тбилиси заокнами глубоко посинел, украсился огоньками. Иринасиделав кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажглаэлектричество, сталасдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажию Выдавиланапалитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взялакисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставилажирный восклицательный знак. Оделась. Взяласумочку. Вышлаиз мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.
Хоть и по-грузински было написано, Иринапоняла, что небольшая, консолью над улицей вывескаобозначает кафе, скорее всего -- кооперативное, и вошлавнутрь.
1 2 3 4 5 6 7 8